Людмила Пятигорская - Блестящее одиночество
Первый этап допроса, «игнорирующий» подследственного, ровно ничего не дал, и Следователь перешел ко второму — «изматывающему». Вопросы посыпались на Мирона лавиной, хотя отвечал он на них раньше, чем Допрашивающий успевал до конца их задать. «Фамилия?» — «Сыхкин», «Имя-отчество?» — «Михон Михонович», «Страна проживания?» — «Хоссия», «Имя матери?» — «Бехта.», «Хобби?» — «Литехатура», «Любимый цвет?» — «Хозовый», «Служили?» — «В ахмии», «Женаты?» — «Хазведен», «Красное, черное, белое?» — «Мохе», «Шут?» — «Цахь», «Длинношеий?» — «Жихаф», «Отражать?» — «Удах», «Застать?» — «Вхасплох», «Средство передвижения?» — «Вехтолет», «Африка?» — «Матехик», «Чио-Чио-Сан?» — «Опеха», «На каком языке говорим?» — «Хусский», «Игра?» — «Азахт», «Ответ?» — «Допхос», «Чай, кипяток?» — «Завахка», «Роза — мороза?» — «Хифма», «Оружие, фрукт?» — «Гханата», «Где Пиздодуев?» — «Не знаю».
Последний ответ сбил Допрашивающего с панталыку: у него отвалилась нижняя челюсть, и он вставил ее назад коротким резким ударом по подбородку. Что-то противно вякнуло. «Так, так, так, так что мы будем делать, когда наступят зимы-холода…» И он в ритм мелодии забарабанил пальцами по столу. «Товахищ, нельзя ли чуть-чуть побыстхее, — взмолился Сыркин. — Хазгадывать ваши кхоссвохды я пхиду в дхугой хаз, тепехь же меня самого ждут хебусы». Допрашивающий надолго углубился в бумаги.
«Вы вот тут на вопрос „Застать?“ ответили „Врасплох“, в то время как мы со всей очевидностью имели в виду „Дома гостей“. Или на другой, столь же невинный вопрос „Отражать?“ вы дали ответ „Удар“, а надлежало ответить „Свет“. В одном вашем ответе слово „Вопрос“ вы заменили словом „Допрос“. Как видим, у вас на все готовы тенденциозные и, будем до конца откровенны, милитаристские ответы». — «Занесите в пхотокол, я пхотестую, — сказал Сыркин. — В ответ на такие абстхактно поставленные вопхосы я впхаве импховизиховать». — «В ответ же на вопрос „Оружие, фрукт?“ вы не постеснялись ответить „Граната“, хотя и зайцу в поле понятно, что правильным ответом будет, конечно, „Лук“», — невозмутимо продолжал Допрашивающий. «Пхостите, — поинтересовался Сыркин, — а с вашей точки зхения, „лук“ — это фхукт?» — «А что, по-вашему, „лук“ — это овощ?» — и Допрашивающий сузил до щелочки левый глаз. — Вместо того чтобы к «Шуту» подобрать напрашивающееся «Гороховый», вы употребили вышедшее из употребления «Царь». На вопрос «Длинношеий» всякий русский непременно ответил бы «Гусь», вы же на место «Гуся» ставите экзотическое «Жираф», который в России, кстати, не водится. Все это, вместе взятое, не кажется ли вам самому странным? Не говоря о том, что вертолетам мы предпочитаем метро, — это и есть самый распространенный ответ, которого мы от вас ожидали. На вопрос же «Служили?» вы не моргнув глазом отвечаете «В армии». «В какой, простите, армии — японской, финской?» — «Амехиканской», — сказал Сыркин. «Издевается, ну, ничего, он у меня допрыгается», — подумал Следователь и перешел к третьему этапу допроса — «дружескому».
«Минеральную воду, кефир-с?» — мягко спросил Допрашивающий. «Мне бы, пхостите, чехного натухального кофе и сахаха». — «Не держим-с, вредит здоровью. Я вот вам сейчас дам одну книжицу почитать. Куда она запропастилась… — Допрашивающий удлинил шею и засунул голову в выдвижной ящик стола, пошебуршал. — Простите-с, как-нибудь в другой раз, запамятовал, в чтении-с, — он удручился. — Ну, ничего-с. Как в песне поется? „В тиши твоих библиотек, твоих концертов строгие мотивы…“ Так что это вы мне о Пиздодуеве-с рассказывали? Очень, очень забавно-с». Тимоти наклонился к Следователю — тот резко отпрянул, так как с молодых ногтей, когда еще был в поле ягодкой, не мог стерпеть ничего человеческого — и шепотом произнес: «Схисовал-с ноги». По телу Допрашивающего пошли судороги, Сыркин даже струхнул, не рубанется ли тот. Но нет, это была нормальная реакция растерянного организма: благодаря конвульсивным сокращениям перепонок поднимался растительный фосфор, ударял в голову, и Следователь начинал хоть как-то соображать.
«Что вы говорите! — якобы удивленно воскликнул он. — И, позвольте узнать, в каком-с направлении?» — «В каком напхавлении, пхостите, котохый?» — на голубом глазу спросил Тимоти. «Позвольте, в каком смысле „который“? Я вас об одном спрашиваю, о Пиздодуеве-с». Тимоти загрустил. «У Степана вхожденная шизофхения, — сказал он. — Поэтому Пиздодуевых мы хазличаем два, похою тхи, и тот Пиздодуев, котохый — мне непхиятно это вам говохить — тхусоват, бегает от дхугого, настхоенного к нему агхессивно, а вхеменами оба дхапают от самого стхашного, тхетьего». — «Вот как, вот как, вот как, такой пассаж, такой разбег, такой удар…» — успел сказать Допрашивающий, и ему стало дурно. У него закружилась вокруг оси голова — так, что остов уже и не знал, где у него зад, а где перед. То, что осталось от Допрашивающего, вцепилось когтями в зеленое сукно стола, дабы конструкция не рухнула в общем и целом. «Знаете, товахищ, — сказал Сыркин, — ввиду отсутствия у меня вхемени и вашего не вполне удовлетвохительного состояния, давайте пехейдем к четвехтому этапу допхоса, котохый вы, вехоятно, пхозвали устхашающим или что-нибудь в этом ходе».
Несогласованные части Допрашивающего законтачили, и он, уже в прежнем своем виде, обрадованно воскликнул: «Вы бы так сразу, а то тянете, понимаете, кота за хвост! И пусть говорят, да пусть говорят — припоминаете? — но нет, никто не гибнет зря — ну? как же? — так лучше, чем от водки и от простуд. Нет? Золотые слова! Лично я водки не пью и вируса стерегусь как огня. Колюсь витаминами круглый год, даже накануне поры желтого листа и в преддверии сезона почек. Вообще же — рад, искренне взаимно рад! Подпишите здесь, что вы добровольно ни в чем не сознались — здесь, здесь… и здесь, что на все готовы, что за этим последует… Когда же, как говорится, и след от гвоздя исчез под кистью старого маляра…» Тимоти подписал в девяти местах.
Радость Допрашивающего была вполне объяснимой: на сегодня, на три тридцать ночи, у Следователя лежал номерок в кармане — в кабинет биологического обновления. Да и кстати. Его растительная кондиция оставляла желать лучшего (если честно, он был немного и ипохондрик) — в клетках недоставало кислорода, серы, не помешал бы и бром, а если визит пропустить, то потом опять придется записываться и ждать неделями, пока не завянешь. Тем более что после завтрашнего переворота, кто бы что ни говорил, воцарится хаос, по врачам не побегаешь, так как те будут заняты переливанием формальдегидной жидкости, переклейкой и перепоркой раненых, и правды в ближайшее полугодие ни у кого не доищешься. Да и сейчас медицинская служба под громким названием «В лягушатниках без потерь» явно хромала, отсюда и растущая смертность — лягушатники, как мухи, падали прямо на улицах: кто зачах, кто прокис, а кто скуксился до почерневшей цветной капусты или усохшего панциря жука.
Допрашивающий поднял телефонную трубку и тихо (чтобы не услышал подследственный), но в то же время внятно (чтобы услышал респондент) сказал: «Тут одного по делу Пиздодуева привезли… Да. Но он, как бы тебе сказать… Поди пойми, где лошади бредут, они на том, а я на этом берегу… Да, да, вот именно. Но, понимаешь, какая свястопляска выходит — он вроде с Пиздодуевым что никак, он под другую… — и совсем уже шепотом: — шпиёнскую статью как бы косит… Это ты верно, как в колодец плюнул… Точно, точно — а вы глядите на него, а он глядит в пространство. Ты бы зашел на огонек? Погреться? А? Есть!» — и он хлопнул трубкой по рычагу. Откинулся на спинку стула и гневно посмотрел на Сыркина. На самом деле пыток он не любил. От пыток у него поднималось внутриклеточное давление, нарушался фотосинтез и резко уменьшалось содержание хлорофилла. Тем более что при виде крюков и клещей люди начинали нести такую несусветную ахинею, что потом, при переписке протокола набело, приходилось подтасовывать, смягчать, а иногда вообще ликвидировать все дело.
