Паскаль Брюкнер - Парадокс любви
«А о чем вы писали ко мне, то хорошо человеку не касаться женщины. Но, во избежание блуда, каждый имей свою жену, и каждая имей своего мужа. <…> Впрочем, это сказано мною как позволение, а не как повеление. <…> Ибо лучше вступить в брак, нежели разжигаться» (1 Послание к коринфянам 7, 1–9).
Для святого Иеронима (IV век) «ничего нет постыднее, чем любить супругу, как любовницу». Всякий муж, слишком влюбленный в свою половину и имеющий с ней сношения, когда она «нечиста» или беременна, прелюбодействует. Дело размножения требует передышек, подобно пашне, отдыхающей под паром[34]. Святой Иоанн Златоуст видит смысл брака не столько в рождении потомства, сколько в том, чтобы ограничивать вожделение, воздерживаясь от двусмысленных прикосновений[35].
Параллельная традиция, идущая от провансальских трубадуров к феминистам и утопистам XIX века, отвергнет институт брака во имя равенства и страсти. Супружество, с этой точки зрения, соединяет в себе неприглядность торговой сделки и угнетение женщины. Союз, заключаемый против ее воли, связывающий ее с незнакомцем, которого она не любит, при благословении священников и моралистов, означает низведение человека до положения товара; по словам Жорж Санд, это «один из самых варварских институтов, придуманных обществом». В романах Бальзака множество подобных омерзительных сделок, когда хрупких барышень продают гнусным старикам, — общепринятых соглашений, которые оборачиваются пожизненным приговором[36]. Борьба за брак по любви порождена протестом против этой «законной проституции» (Стендаль), предающей поруганию половину рода человеческого. Лишь в конце XIX века назревшая необходимость союза, основанного на взаимном согласии и уважении, будет наконец осознана властями.
Аристократу старорежимной Франции показалось бы чрезвычайно смешным открыто проявлять любовь к собственной жене. Если он и испытывал к ней страсть, признаться в этом можно было только при смерти, подобно супругу принцессы Клевской[37]. Супружеская нежность, вероятно, могла возникнуть после свадьбы, и это уравновешенное чувство крепло со временем. «Хороший брак, если таковой возможен, отвергает общество любви и служение ей», — заключает Монтень. Напротив, современная семья, которая формируется между XVII и XIX столетиями, как мы уже видели, основана на возрастающей привязанности супругов к детям. Модель, созданная достигшей расцвета буржуазией, превращает семейный очаг в маленькое сентиментальное сообщество, изолированное от остального социума. Начиная с века Людовика XIV «жеманницы» мечтают о браке как торжестве Венеры и Купидона, где, вместе с тем, женщина была бы освобождена от тягот следующих одна за другой беременностей. Эта утопия постепенно проложит себе путь во Франции и в Европе: 20 сентября 1792 года учрежден гражданский брак, дополненный правом на развод, тем самым Церковь лишается многовековой власти над этим институтом. Конкордат 1801 года восстанавливает церковный брак, не аннулируя гражданского; Реставрация в 1816 году отменяет развод, его вновь разрешат только в 1884 году! При Третьей Республике любовь признана республиканской добродетелью в противовес аморальности Старого режима, а брак становится патриотическим актом, примиряющим супругов, детей и нацию: возможно неравенство социального положения супругов, но сердечный мезальянс — никогда![38] Наконец, французский закон от 21 июня 1907 года, облегчая расходы на брачную церемонию и ее формальности, позволяет молодым людям обходиться без согласия родителей и открывает перед ними землю обетованную матримониального рая[39]. Страсть, на которую некогда легло клеймо смертельной болезни, отныне считается необходимым условием для основания прочного союза.
Тогда начинается цикл, в котором мы живем и сейчас. В самом деле, в последние три-четыре века в Европе наблюдается ряд исторических разрывов: гражданский брак отделили от церковного, перейдя от таинства к контракту. Разграничили брак и совместную жизнь пары, что привело к легитимации законодательной властью сожительства начиная с 1970-х годов. Наконец, союз сам по себе стал проблематичным вследствие изобретения всевозможных альтернативных формул (в частности, PACS[40] в 1999 году): они гарантируют передачу имущества одного из партнеров другому, а также облегчают распадение пары — расторгнуть союз можно в одностороннем порядке, направив заказное письмо в канцелярию суда малой инстанции. (PACS на свой лад реабилитирует развод по обоюдному желанию.) Отныне различные способы оформления любовных отношений конкурируют между собой, способствуя снижению количества заключаемых браков (но не снижению рождаемости, возрастающей интенсивнее, чем когда-либо, по крайней мере во Франции): в 1970 году было отпраздновано 400 000 свадеб, в 2008-м — только 273 000, то есть на 30 % меньше. Вместе с тем в 1970 году на 100 браков приходилось 12 разводов, а в 2006-м — 42[41].
Итак, в некоторых странах Западной Европы отпала необходимость в браке, поскольку умножилось число альтернативных форм союза и супружество перестало быть каноническим способом скрепления любовных уз. Заметна тенденция к размыванию границ между положением холостяка (незамужней) и женатого (замужней) в силу нашего стремления пользоваться преимуществами обоих состояний. Сегодня есть возможность попробовать себя в совместной жизни во время уик-энда или отпуска, форма таких отношений — любительский экспромт: заимствуя понемногу из каждой модели союза, не приходится претерпевать тягот какой-либо одной из них. Вместо венца и вериг супружества — нечто вроде легкого пальто, которое при желании нетрудно сменить, вступая в очередной подвернувшийся альянс. Чета постепенно избавляется от трех принципов, лежавших в основе классического союза: публичности, стабильности, торжественности. Вернее, желательны и эти три качества, и их противоположность, признание без вытекающих из него последствий, обещаний верности и беззастенчивости в реальной жизни.
Нам знакома старая песня, повторяемая известными авторами: страсти якобы уже нет, ее уничтожили эмансипация женщин, потребительский гедонизм, который делает мир «текучим» (Зигмунт Бауман) и разрушает самые прочные, святые узы[42]. Можно высказать гипотезу прямо противоположную: мы живем в гиперсентиментальную эпоху, а союзы распадаются сегодня из-за того, что они подчинены юрисдикции жестокого, беспощадного божества — Любви. Их убивают не только прихоть или эгоизм, но именно поиск неизменной страсти, цементирующей отношения, безрассудная непреклонность любовников или супругов, не желающих идти на компромисс: или сгорать, или бежать — и никаких полумер.
2. Конформизм безумной любви
Сторонники концепции брака по любви, от Энгельса до теоретиков XX века (Бертран Рассел, Леон Блюм), видели в нем избавление от двух бед: адюльтера и проституции. Совмещая свободу и влечение, он должен был, вкупе с социальной революцией, изменить лик человечества. Среди защитников восхитительного чувства выделяются два имени: Дени де Ружмон и Андре Бретон. С одной стороны, выдающийся швейцарский историк, еще в 1938 году замеченный Сартром, становится неутомимым адвокатом верности, не допуская употребления слова «брак» во множественном числе. Он с отвращением цитирует фразу молодой техасской миллиардерши, которая накануне свадьбы заявила журналистам: «Как чудесно в первый раз выходить замуж»[43] (через год она развелась). Для Дени де Ружмона брачное обязательство требует чего-то иного, нежели «прекрасная лихорадка»: всецелой сопричастности, предполагающей, что у будущих супругов хватит хладнокровия выдержать испытание временем. С другой стороны, глава сюрреализма Андре Бретон в 1937 году отстаивает безумную любовь, «великий полет супружества <…>, несущий самые большие надежды, воплотившиеся в искусстве за двадцать веков», и призывает людей «освободиться в любви от всех чуждых ей забот, от всех страхов и сомнений». Эта великолепная защитительная речь, которая завершается знаменитым обращением к дочери Об, родившейся в 1935 году: «Я желаю вам быть безумно любимой», сочетается с поразительным консерватизмом в плане нравов, особенно в отношении непостоянства и гомосексуализма. Бретон выдает здесь удивительный анализ неверности:
Если выбор был действительно свободным, для того, кто совершил этот выбор, не может встать вопрос о том, чтобы оспорить его под каким-либо предлогом. Именно отсюда, а не откуда-то еще происходит чувство вины. Я отклоняю такое оправдание, как привычка, усталость друг от друга. Взаимная любовь, как я ее себе представляю, — это зеркальное устройство: под каким бы углом зрения ни смотрел я на то, что мне незнакомо, в нем отразится точный образ любимой, каждый раз все более удивляя предвидением моего желания, все более наполняясь сиянием жизни[44].
