Паскаль Брюкнер - Парадокс любви
Нагота, прежде всего, испытание на хрупкость, а затем испытание смущением. Раздеться значит стать уязвимым, подставить себя ударам, насмешкам. Чтобы вызвать эротическое смятение, мало сбросить одежду, здесь требуется изящество, искусство, данное не всем. Непросто носить костюм Адама и Евы, иной стриптиз защищает надежнее доспехов. Обнаженность — это творчество, она постепенно рождается во взаимных ласках, когда плоть раскрывается под вашими пальцами, как брошенные в воду японские бумажки, которые превращаются в букет цветов. Воздавая должное моим половым органам, другой облагораживает их. Нежное дикарство его обхождения со мной преображает мое ничем не примечательное тело в сияющее, светоносное. Я возрождаюсь, возвращаюсь к самому себе, все, что было обыкновенным, становится чудесным и пламенным.
Стыдливость — не та сдержанность, что предшествует любви, но спазм, завершающий ее цикл, последняя форма разделения. На пике страсти совпадения не происходит, «тайное не становится явным, ночь не рассеивается» (Эмманюэль Левинас[26]), единство разрушается. Что потрясает сильнее, чем отблеск наслаждения на любимом лице, пылающем в экстазе? Мы осязаем абсолют, воплотившийся в этих искаженных чертах, будто мистики в миг озарения, узревшие Божественный лик и ошеломленные. Близость возрождает девственность любовников. Под этим словом надо понимать не девичью плеву, объект мрачных спекуляций, а качество того или той, кого воскрешают, бесконечно обновляют мои ласки. Напрасно пытаюсь я удержать любимого, насытить свою алчность — он мне неподвластен, он всегда выходит из наших объятий во всем блеске новизны. Я остаюсь на берегу другого — вечного незнакомца, как Моисей на пороге Земли обетованной.
3. Формула-шлюха
Есть личности, которые с первого же часа никогда не сомневаются в том, что ими восторгаются, их ждут[27]. Эта уверенность осеняет всего человека ореолом, сообщает ему гарантию избранности. Таким баловням часто достается от жизни — и наказание тем более жестоко, что они считали себя непобедимыми. Немногие из нас обладают подобной уверенностью. Любовь создает новое «cogito»: ты меня любишь, значит, я существую (Клеман Россе); я тебя люблю, значит, мы существуем. Но бытие, которое дарует нам другой, любящий нас, — лишь возможность. Формула «я тебя люблю» на деле может стать своего рода универсальной отмычкой, облегчающей повседневное общение, как в голливудских фильмах, где между родителями, детьми и супругами медом растекается нежность. Герои обходятся без имен, все они зовут друг друга «my love, my darling», даже когда ругаются на чем свет стоит. Бывают «я тебя люблю» сиюминутные, вырывающиеся в пылу эмоций, срок их действия ограничен спазмом удовольствия; анонимные, не обращенные ни к кому в частности; агрессивные, брошенные, как сверток с грязным бельем; «я тебя люблю» — плацебо, благотворные для того, кто слушает, и безболезненные для того, кто говорит; «я тебя люблю» умоляющие — в них просьба взять на себя полноту ответственности; нарциссические — они означают всего лишь: «я обожаю себя в вашем лице», таковы признания певца толпе. Массовое поклонение способно вызвать оргазм невиданной силы! Вспомним и пылкие заявления, за которыми следуют долгие периоды молчания, так что радость адресата сменяется полной растерянностью. Нас ранит не равнодушие чужих, а холодность близких — вернее, перебои исходящего от них тепла. Нам кажется, будто мы прижимаем их к сердцу, но в наших объятиях — отсутствующий. Не без основания не доверяют клятвам, расточаемым в минуту близости: якобы, занимаясь любовью, невозможно говорить о любви; когда ликует плоть, язык охотно мелет вздор, бросая пустые обещания. Но верно и обратное: в смятении чувств застенчивому легче произнести высокие слова, не боясь быть смешным.
«Я тебя люблю» — поистине формула-шлюха, но это не значит, что она лжива: она неразрешима. Самая жгучая тайна, самая старая песня. Вы ничего не узнаете от предмета вашего обожания, кроме главного: он вас еще любит. Это единственное знание, которым он способен вас одарить, определяя тем самым — жизнь или смерть. В этом смысле любимый человек по природе всегда роковая личность: он — и никто другой, таких не может быть много, до последнего нашего вздоха он будет воплощать лицо самой судьбы, даже если он нас покинул.
4. Портрет голубков-мстителей
Признание в любви — незаполненный чек, и нам не терпится обналичить сумму: чудный дар превращается в долг, мы хотим возместить расходы. «Я тебя люблю»: ты должен вернуть мне любовь, если можно, сторицей. Когда любви предоставляют слово, она использует язык сделки: открывается счет, а кредитор и должник постоянно меняются ролями. Стоит одному из них, подводя итог, счесть себя обманутым, баланс нарушается. Любить — значит, прежде всего, выделить из человеческого сообщества одно существо, оставить мир и ничего не знать, кроме этого существа. Но такая жертва требует возмещения, и по возможности с процентами. Избранник должен ежедневно доказывать нам, что мы были правы, поднимая его на пьедестал и пренебрегая другими возможными поклонниками.
В начале XVIII века английские моралисты делают важное открытие: развитие любви в лоне семьи сопровождается умножением числа конфликтов и нарастанием ненависти[28]. Вид пары некогда томных голубков, превратившихся в разъяренных бойцов, которые вцепляются друг другу в глотку во время бракоразводного процесса, — один из поразительных уроков природы человека. Как они сменили восторг на отвращение? В совместной жизни постоянно накладываются один на другой два временных пласта: время событий, переживаемых вместе, счастливых или трудных, и беспощадное время отсутствий, которые вписываются в колонку «дебет». Живые воспоминания о прекрасных годах, печальная память о сетованиях. Порой любовники ведут себя, как ростовщики, которые отдали сердце в кредит и безжалостно капитализируют провинности. Заставить другого платить: это выражение надо понимать буквально. Деньги, требуемые в качестве компенсации, должны удовлетворить нарциссизм того, кто чувствует, что его надули: он пошел на чрезмерные жертвы и ждет возмещения задолженности. Ящик с претензиями открывается нараспашку: я попался, я отдал тебе лучшие годы. В эпоху, когда деньги изгнаны из сферы любви, вновь, и все чаще, выдвигаются денежные требования: они изливают бальзам на нравственные раны. Так, предбрачный контракт, принятый среди состоятельных людей за Атлантикой, имеет хотя бы то преимущество, что ставит все точки над «i», определяя еще до свадьбы сумму компенсации, которую выплачивает супругу в случае развода тот, кто богаче. Это избавляет от смешения жанров и паразитирования на чувствах[29].
Любовь задает вопросы, как сфинкс. Внешнее спокойствие, улыбки не мешают ей постоянно заниматься расследованием. У влюбленных есть нечто общее с полицейскими — они идут по следу потенциального преступления, им нужны явные улики, они никому не доверяют. Они видят детали, которых никто не замечает, слышат то, что ускользает от самых чутких ушей. Молчание, колебание приводят их в замешательство. Они становятся детективами, шпионами: одни нанимают частного сыщика для слежки за супругом, другие пиратски вскрывают его компьютер, мобильный телефон, подслушивают все его разговоры. Свидетельства привязанности превращаются в признаки измены, самые очевидные доказательства обмана — в залоги верности. Одни видят за ласками только коварство, другие принимают коварство за ласку. Подозрительность бывает наивной, как и доверчивость. Болезнь влюбленного — паническое стремление интерпретировать, он проводит все свое время, расшифровывая столь знакомый, столь недоступный язык под названием «другой».
«Я недостоин тебя!» — восклицал любовник в первые дни. «Ты меня не заслуживаешь», — упрекают впоследствии друг друга разочарованные супруги. Пламя любви — пламя войны; объяснение в любви, как объявление войны, открывает пространство боевых действий: область высокого напряжения, которое может обернуться непримиримой враждой. Идеализация чревата девальвацией, дифирамбы — злословием. «Я тебя люблю», «я тебя хочу», «я тебя ненавижу», «я тебя не выношу». Нередко между старыми супругами создается атмосфера крайнего раздражения — они слишком долго хлебали из одного корыта и теперь не переваривают друг друга. Семейная жизнь двоих превращается в битву, во взаимное наказание за то, что они вместе: пока новобрачные ворковали, втайне набирала силу волчья злоба; великие страсти вырождаются в мелкие дрязги.
5. Вежливое умолчание
Бывает, что влюбленные противятся объяснению, дробят его на части, дабы смягчить риск; отшучиваясь или отмалчиваясь, уклоняются от императива ясности, заключенного в словах признания. Лучше намекать, не открываясь до конца, лучше отложить на потом роковое разоблачение, продлить добровольное лишение. Выбрать недосказанность в любви, чтобы восторг не превратился в сделку. Все же у людей редко хватает мудрости удерживать язык и занимать позицию вежливого умолчания: большинство стремится выяснить отношения и унять свою тревогу. Вся любовная драматургия сосредоточена в этой попытке объясниться: захват и покорность, излияние и неприятие, упоение и закон. Повод для ложных исповедей, притворных откровений, обмана под видом истины. «Я тебя люблю» — не самоцель, за этими словами открывается сцена, которая выходит из-под контроля любовников, декламирующих первые реплики. Только время покажет, было ли сказанное потенциальным актом или просто мантрой для укрощения другого с наименьшим риском.
