Паскаль Брюкнер - Парадокс любви
4. Целомудрие поневоле
У современных супругов вызывает ужас перспектива вырождения их совместной жизни в союз двух евнухов, подобных «двум брошенным на железнодорожных путях вагонам, которые сталкиваются в любовном акте» (Зеруйя Шалев). Этим можно объяснить роль сексолога, тренера, экс-порнодивы вроде Брижитт Лаэ, превратившихся, благодаря радио и газетам, в учителей наслаждения, чья миссия — избавить своих клиентов от чувства вины и с легкостью посвятить их в тайны сладострастия. Предвкушение лакомства, свойственное шеф-повару, который делится с вами кулинарным рецептом, соединяется у них с серьезностью эксперта, ведущего вас за руку сквозь сложный лабиринт. Педагоги и одновременно великие колдуны, они комбинируют модели, заимствованные из двух областей: воспитания и инициации, отсюда назидательный тон, позволяющий глубокомысленно преподносить нечто чудовищное и толковать об интимном благородным языком наставничества. Эти брачные консультанты отказываются от всякого намерения шокировать (исключая некоторые «молодежные» радиостанции, где по-прежнему принят стиль классической гривуазности), они не хотят быть разрушителями, но смотрят в будущее и предлагают каждому освоить всю клавиатуру чувственности.
«Пробудите ваше желание»[52], — каждый месяц, каждый триместр умоляют журналы: так сильно пугает нас крах либидо. Современные любовники держат экстравагантное пари, совмещая интенсивность и длительность, воду и огонь, с риском потерять и то, и другое. Ибо время имеет власть разрушать самые страстные наши желания. Как бы ни был горяч темперамент, однажды он в конце концов охладевает. Для меня невыносимо сознавать, что я желаю другого не так пылко, как прежде, — и я досадую на него: отчего он не способен возбудить во мне того порыва страсти, который некогда меня испепелял. Невыносимо констатировать постепенную нейтрализацию нашего эротического потенциала. Винить в этом следует не другого — бедного смертного, такого же как я, а слабость нашей телесной конституции. Длительная сексуальная жизнь — одна из самых трогательных утопий современного мира; трагическую ее сторону составляет ослабление желания, даже когда его поддерживают наподобие священного огня. Горестно видеть, как двое, которые не могли провести в уединении больше пяти минут, чтобы не наброситься друг на друга, в итоге годами сосуществуют в полном спокойствии, без чувственных бурь, исключая короткие интермедии. Попытка с неослабным рвением предаваться излишествам в высоких сферах сладострастия останется одной из волнующих страниц истории любви на Западе. Целомудрие, вызванное истощением аппетита, эффективнее всякого подавления. Вот лишнее доказательство того, что мы бессильны управлять «биологией страстей» (Жан-Дидье Венсан).
5. Прекрасное безумство супружеской любви
Об экстравагантности нашей эпохи свидетельствует безрассудная мечта: всё в одном. Одно-единственное существо должно сосредоточить в себе полноту моих устремлений. Кто способен соответствовать таким ожиданиям (к тому же есть личности, чей мир богат, а есть и другие, которые довольствуются тем, что паразитируют на вашем)? Невероятный рост числа разводов в Европе объясняется, вопреки общему мнению, не эгоизмом, а нашим идеализмом: невозможностью жить вместе, тесно связанной с трудностью оставаться одному. Губит брак его завышенная самооценка, а не разочарование. Не осталось ничего, кроме любви, «сокрушительного взора божества» (Андре Бретон), — в этом суть проблемы. Лодка перегружена, на нее возложены чрезмерные надежды, и она в конце концов идет ко дну. Мы страдаем не от сухости сердца, а от того, что оно переполнено влагой и склонно изливаться.
Мы часто слышим: «Я еще верю в великую любовь», Но верить-то надо в людей — уязвимых, несовершенных, а не в абстракцию, какой бы прекрасной она ни была. Любить любовь больше, чем самих людей, значит витать в облаках. Чувство, вначале исключенное из брака, подточило его изнутри, а затем поставило под удар самое себя из-за непомерных притязаний: ненасытность подписывает ему смертный приговор, Лишившись препятствий, которые тормозили его развитие и тем его оживляли, оно было вынуждено искать способы возрождаться в самом себе. Любовь убивают не помехи, а слишком легкая победа. Перед страстью, говорят, нельзя устоять — увы, страсть преодолевает все, кроме самой себя. Классическая трагедия противопоставляла невозможную любовь и жестокий порядок; трагедия нашего времени — это самоубийство любви: гибель вследствие собственного триумфа. Воплощаясь, она себя уничтожает, ее апофеоз совпадает с закатом. Никогда наши романы не были столь скоротечны, никогда они не обретали столь стремительного исхода в супружестве — ведь их развитие не встречает никаких преград. Беда коварнее любой другой, ибо она порождена пресыщением, а не голодом.
Распространенная сегодня болезнь — безнадежные поиски подходящего предмета любви: одно разочарование сменяется другим, каждый претендент в свою очередь дисквалифицируется, его оттесняет следующий, и так без конца загораются и гаснут блуждающие огоньки влюбленности. Мы увлекаемся, остываем и вечно недовольны. Каждый раз мы обманываемся в своих чувствах, нас пленяет иллюзия любви с первого взгляда: по словам Стендаля, «мысль, будто мы полюбили на всю жизнь, занимает нас один вечер». Родственная душа оказывается недостаточно прекрасной, умной, свободной: сказочный принц — всего лишь бездарь, к тому же неудачник, секс-бомба — фригидная невротичка, сварливая мегера; никто не выдерживает испытания. Это и есть наш ад, оборотная сторона наших достижений: мы не можем влюбиться в человека, соответствующего уровню притязаний, — не потому, что вокруг одни посредственности, а потому, что притязания непомерны.
В результате — странная паника в рядах представителей обоих полов после тридцати, потерявших голову оттого, что они остались ни с чем и вынуждены проводить вечера, уткнувшись в компьютер, заглатывая ужин из полуфабрикатов и прислушиваясь к телефону. А в Интернете и на специализированных вечеринках расширяется, так сказать, рынок подержанного, второсортного товара: тут и собираются неприкаянные души, не раз переженившиеся и разведенные, — раздумывают, колеблются, очаровываются незнакомцами, так же быстро разочаровываются и в итоге связываются с какими-то невероятными субъектами.
Двадцать лет назад я познакомился в Мадрасе с индийским писателем Раджой Рао (он умер в 2006 году), другом Мальро. В юности он приехал во Францию, будучи убежден, что познать сущность любви можно лишь женившись на европейской женщине. В аллегорическом романе «Змея и веревка» (1960) он рассказал о неудачном опыте такого союза. Он вернулся на родину, разочарованный нетерпеливостью людей Запада, их погоней за постоянным и полным счастьем. Вот к какому выводу он пришел: «У нас в Индии холодный суп ставят на огонь, и он понемногу разогревается. Вы наливаете горячий суп в холодную тарелку, и он постепенно остывает». Причина бед западного брака — миф о пароксизме страсти, то есть последствия безудержного романтизма. Ошибка в том, что к чувствам относятся слишком всерьез, малейшее их ослабление оказывается непереносимым. Вы готовы умереть за тех, кого любите? Я прежде всего готов с ними жить: проза повседневного бытия поминутно требует от нас постоянства, делая ненужными демонстративные жесты, исключительные, а значит, случайные. Раньше воспитание чувств было тесно связано с избавлением от иллюзий; нужно было не потеряться в сердечном лабиринте, уклониться от заблуждений страсти и химер юности, отыскать духовно-нравственный путь. Вся наша литература учит, напротив, как разжечь пламя, подогреть любовный жар. По сравнению с классической эпохой все перевернулось: тогда страшились разгула роковых страстей, сеющих несчастье, — нас тревожит, что страсть остынет, выдохнется. Мы зовем ее поэзией, блаженством, считаем ее захватывающей, готовы забыть о невзгодах, которые она приносит. Нас не пугает неуправляемость поступков, мы боимся одного: утратить трепет чувств.
Самоубийство старых влюбленныхШатобриан на склоне лет влюбляется в девушку, которая его отвергает; состарившийся Казанова (в романе Артура Шницлера) вынужден пускаться на хитрости, соблазняя молодую особу; в свои 72 года Гёте просит руки семнадцатилетней девицы в Мариенбаде и получает отказ; американка миссис Стоун (в книге Теннеси Уильямса), на шестом десятке влюбившаяся в Риме в двадцатилетнего красавца Паоло, думает, что она «продолжает жить после смерти», что ее существование вот-вот рухнет, «опадет бесформенной грудой складок, как палатка, лишенная центральной опоры»[53]. Множество примеров, за которыми один и тот же вопрос: как решиться уйти со сцены? Ответ прост: нас вытесняют другие, они объявляют наши желания непристойными, считают недопустимым, чтобы молодежь доставалась престарелым сладострастникам (в этом плане природа и предрассудки беспощаднее к женщинам).
