Марк Хелприн - Солдат великой войны
— Что он сказал? Что он сказал? — спрашивал Алессандро, сгорая от любопытства. — Что такое «еine Furstin»?
Словно опасаясь, что его родной язык сочтут отвратительным и вызывающим, адвокат Джулиани наклонился через стол и ответил, понизив голос:
— Eine Furstin e una principessa… Eine Furstin — принцесса.
Алессандро замер. Само слово «принцесса» заставило его проглотить язык, и теперь он сидел, как завороженный, с остекленевшим взглядом и открытым ртом. Он читал о принцах и принцессах гораздо больше, чем следовало, можно сказать, ad nauseam[15], а тут замок на вершине горы, солдаты в меховых плащах и настоящая принцесса. Внезапно в обычно холодном зале, где они ели суп и котлеты, его мечты стали явью, и он чувствовал себя так, будто ему по лицу ударили собольей перчаткой.
Встревоженный странным выражением лица сына, адвокат Джулиани протянул руку и потряс его за плечо.
И тут же они услышали мелодичный звон маленького серебряного колокольчика, и настоящий, профессиональный лакей в напудренном парике вплыл в обеденный зал и прокричал хорошо поставленным голосом:
— Прошу всех встать!
Все встали. Даже адвокат Джулиани, поборник равноправия и республиканец, возможно, потому, что знал: старые хрычи и умирающие империи яростно настаивают на соблюдении этикета.
Так и не вспомнив про необходимость дышать, Алессандро вскочил на стул, зажав салфетку в руке. Издалека он казался высоким мужчиной с очень маленькой головой. По лестнице спускались какие-то люди. От волнения Алессандро чуть не упал со стула. Потом, как он и ожидал, в зал вошла девочка лет одиннадцати с таким видом, будто жила здесь с рождения. Хрупкая, изящная, с идеальными чертами лица, светловолосая и с румянцем во всю щеку, в платье с облегающим лифом и широкой юбкой из черного бархата, расшитым золотой нитью.
Сердце Алессандро разом взорвалось, разбилось, раздулось, застучало ударами парового молота, застыло, замерло и упало к ногам девочки. Он низко поклонился, клетчатая салфетка прошлась по столу. К счастью для него, никто этого не заметил, потому что все ждали принцессу, которая еще не добралась до двери. Девочка была дочерью кого-то из свиты.
Принцесса вошла медленно, опираясь на две трости из черного дерева. Двое слуг сопровождали ее, держась чуть позади, готовые поддержать, если она вдруг споткнется. В черном платье, с плотной черной вуалью на лице, она выглядела такой хрупкой, что не вызывало сомнений, каким образом она попала в Шлернхаус: или ее принесли на руках солдаты Leibregiment, или подняли на плато в открытой грузовой гондоле.
Она оглядела альпинистов и туристов, которые с безмерной радостью поклонились или сделали реверанс. Она была их зеркалом. Кланяясь ей, они просто отдавали дань уважения себе, чтили мир, который создали, подтверждали, что все в нем хорошо. Напрасно или нет, но они верили, что нет лучшей защиты спокойствия на земле, чем империя. Многие столетия Габсбурги правили и оберегали эти тихие долины, бескрайние равнины, величественно-высокие горы, обеспечивали мир в своих огромных и, казалось бы, открытых для вторжения врага владениях.
Когда принцесса села, остальные последовали ее примеру. Девочку с заплетенными в косички волосами посадили в самом конце стола принцессы. Ее ноги тоже болтались, но на меньшем расстоянии от пола, чем у Алессандро. Она нервно играла с ножом, дав повод адвокату Джулиани заметить, что люди обычно выбирают нож, если возникает желание покрутить в руках что-то из столовых приборов.
Официанты, выходя из кухни, в первую очередь подходили к принцессе, но она отказывалась практически от всего. В итоге на ее тарелке оказались девять или десять горошин, лист салата и кусочек мяса размером с пескаря. Наполненный бокал вина она выпила залпом. Его тут же унесли и поставили другой, с шампанским или пивом — точно никто сказать не мог, — и из него принцесса пила уже мелкими глотками.
Пока официанты разносили оленину, тушеные овощи и жареный картофель, появился духовой оркестр Фёльдса. Музыканты расположились перед большой кафельной печью до потолка высотой. Из восьми музыкантов шестеро страдали избытком веса, и все они поднялись в гору пешком. Чтобы нагреть большой зал, печь буквально раскалили. Стоять радом с ней не представлялось возможным, особенно в куртке из козьей шерсти. У трубача пылало лицо. Оно вполне могло заменить собой красный сигнал железнодорожного семафора. Однако, когда оркестр начал играть, он не отстал от коллег. Некоторые кивали, узнав мелодию «Landesschützen», гимна тирольских стрелков, им хотелось, чтобы остальные поняли, что они в курсе. Все шло хорошо до конца второй песни «Die lautlose Bergziere (Бесшумный горный козел)», когда трубачу стало совсем плохо.
Он стал задыхаться и, чтобы это скрыть, улыбался, сжав зубами мундштук. Потом рухнул на колени, стал заваливаться набок и упал на спину, а вывалившаяся из его рук труба грохнулась на пол.
Принцесса выразила озабоченность, положив вилку на тарелку. Из кухни вместе с офицером гвардии выбежал управляющий отелем. Они расстегнули пуговицы на шее трубача и вынесли его из зала. Управляющий тут же вернулся, чтобы спросить: «Есть здесь врач? Есть среди вас врач?» Врачей не оказалось. Тем не менее управляющий, один из самых знаменитых покорителей горных вершин, пристально оглядывал сидящих за столами, совсем как альпинист, ищущий точку опоры. Будто полагал, что доктора просто прячутся, но он их, конечно же, отыщет. Наконец его взгляд остановился на Алессандро.
— Я? — безмолвно спросил Алессандро, ткнув пальцем себе в грудь. Управляющий продолжал на него смотреть. Алессандро повернулся к отцу, чтобы тот заверил, что он не врач и не медсестра. Адвокат Джулиани не отрывал глаз от управляющего, пытаясь догадаться о его намерениях. Он не понимал, что происходит. Знаменитый альпинист, человек здравомыслящий, которому требовался врач, по какой-то причине заинтересовался Алессандро.
— Ему только десять лет, — сообщил адвокат.
Управляющий развернулся на каблуках и вышел. Алессандро облегченно выдохнул. Принцесса посмотрела на него и улыбнулась. Он улыбнулся в ответ, и она рассмеялась, потому что его по ошибке приняли за врача. Потом наколола горошину и положила в рот, после чего и остальные гости принялись за еду, а музыканты вновь заиграли «Die lautlose Bergziere», в той версии, которая не предусматривала партию трубы.
Скоро музыка захватила даже оркестрантов и, казалось, убедила всех, что с их коллегой все будет хорошо. Подъем из Фёльдса дался нелегко, за ним последовало долгое ожидание на холоде, а потом жар от раскаленной печи и волнение, вызванное выступлением перед принцессой. Беспокойство о внезапном недомогании коллеги уходило, они играли с нарастающим энтузиазмом. Пламя в каминах мерцало в такт музыке. Алессандро набросился на кусок оленины, который положил ему на тарелку взмыленный официант, вместе с горой жареного картофеля и тушеными овощами. На столе стоял кувшин с пивом, но ни адвокат, ни его сын к нему не притрагивались.
У Алессандро возникла было мысль попросить отца разрезать ему мясо, но потом он решил, что не может пойти на такое в присутствии девочки-блондинки, которую поначалу принял за принцессу. Он уже отрезал кусок сам и собирался положить его в рот, когда в зале опять появился управляющий и направился к их столу.
Принцесса заинтересованно смотрела на управляющего, свиту интересовало то, что интересовало ее, поэтому зал притих.
Алессандро положил вилку на тарелку.
— Нам нужен мальчик, — сказал управляющий адвокату Джулиани, на итальянском.
— Зачем? — последовало в ответ.
— Я объясню вам, когда мы выйдем отсюда.
Втроем мы прошли на кухню. Под громадным медным колпаком вращался над огнем насаженный на вертел олений бок. Капли жира падали и шипели, пожираемые пламенем. В котлах кипело варево, выплескиваясь на стенки. Поварята работали у столов, срезали корочки, наполняли супницы. Посреди кухни на полу стояли носилки с музыкантом, втиснутые между столом для пирожных и корзиной с луком. Солдат склонился над больным и ритмично надавливал ему на грудь, словно месил тесто.
Алессандро знал, что он не доктор. Неужели они ждут, что он вылечит этого человека? Пока он мог прописать только одно лекарство: горячий чай с медом и лимоном, когда болел он сам, мать пекла шоколадные пирожные и сидела у его кровати, наблюдая за ним час за часом. Ничего другого по части медицины он знать не знал.
— Я думаю, у него инфаркт, — объявил управляющий отелем, — но он еще жив, и, возможно, выживет, если мы спустим его вниз и доставим к доктору в Фёльдсе. О докторе я говорю в широком смысле этого слова, но внизу его найти, конечно же, проще.
— Вы правы, — кивнул адвокат Джулиани, — но какое отношение все это имеет ко мне?
— Не к вам — к нему. — Управляющий указал на Алессандро. — Он единственный, кто может его спасти.
