Герман Брох - Избранное
— Хорошо, что ты хоть чувствуешь себя призванным к мудрости… Потому давай не будем препираться насчет философии, отошлем ее к поэтам — если уж она и в самом деле не способна пробиться к собственным предпосылкам; велим ей позаимствовать основу для познания у поэзии, чья красота, как ты сам признаешь, вобрала в себя всю мудрость.
— Если я это и признаю, то лишь для двух-трех безукоризненно строгих произведений искусства — для очень немногих, пришедших из далеких времен.
— И для «Энеиды», мой Вергилий.
То был снова голос времени, таинственно соположившего Некогда и Днесь, таинственного в своей действенности, таинственного в своей причинности, судьбоносного и в том и в другом.
— Я снова должен огорчить тебя, Август, мне придется повториться и со всей настойчивостью повторить тебе, что сила художественной символики неумолимо и жестко определяется временем и для нового познания ее уже недостаточно; искусство может порой догадываться об основе познания, но создать, заново создать ее — это выше его сил.
— При чем тут «заново создать»? Надо всего лишь продолжать создавать то, что испокон веков существовало и существует независимо ни от какого времени, даже если, допустим, смысл этого создаваемого порой вот как сегодня — для нас и затемняется; человек всегда остается одним и тем же, и неизменной остается основа его познания, о которой ты без конца твердишь, — настолько неизменной, что она, к твоему вящему удовольствию, преспокойно может определять любое познание. В основе основ ничто не меняется, не менялось и не изменится.
— О Август, познающими и познанными стояли некогда вкруг смертного боги.
— Ты намекаешь на времена Эсхила?
— И на них тоже.
— Боги не исчезли, и своими словами ты поистине лишь подтверждаешь то, что и я говорю, — право же, мой друг; именно потому, что олимпийцы некогда царили непререкаемо и безраздельно, — именно потому мы должны вернуться к беспрекословной вере отцов, дабы искусство и философия обрели ту основу познания, на которой всегда стоял наш народ и которая потому и есть единственно верная основа.
— Тебе говорят и говорят, а ты отвечай, отвечай — так тягостно это принуждение!
— Вера отцов… Тогда еще не свершилось падения в пропасть беспамятства…
— Она уже преодолена.
— Преодолена, но только потому, что пришел ты. Тогда же, во времена отцов, не было вообще необходимости пробуждать веру, она была жива, она и изнутри, и извне была с человеческой жизнью одно целое.
— Она не менее жива и сегодня, Вергилий, и живее живых шествуют боги по просторам твоей поэмы.
— Они пришли в поэму извне; мне пришлось разыскивать их в далеких, незапамятных временах.
— Ты разыскал их у их истоков, познал их у их основ и тем навек подарил своему народу реальность богов, реальность подлинного познания божества; Вергилий, твои образы это самая живая реальность, реальность твоего народа!
Как соблазнительно, как отрадно это звучало — и даже выражало искреннее Цезарево убеждение… И все же то были лишь пустые слова, тем более пустые, что Цезарь, хваля «Энеиду», по сути, всего лишь отстаивал дело своих рук; но, может быть, именно поэтому он и откажется в конце концов от «Энеиды»?
— О Цезарь, я уже говорил — мои образы поверхностны, и только.
— Они тебя не удовлетворяют, потому что ты требуешь от них познания смерти и преодоления смерти — того, чего никто в земном нашем бытии дать не в силах… Ты и к делам моих рук предъявляешь те же непомерные требования.
— Мои образы не удовлетворяют меня, потому что…
— Вот видишь, ты запнулся… Вергилий, ты сам понимаешь, что ты не прав.
— Время, Август… мы таинственными нитями привязаны к времени, таинственно убегает оно в пустоту… пустой, полый поток, бегущий на поверхности, а куда он бежит, какой он глубины — мы не знаем… и все же он должен замкнуться в кольцо.
— Так как же ты можешь в гаком случае утверждать, что искусство не отвечает задачам времени? Какой гаруспик тебе это нагадал? Вергилий, все это вздор! Ничего таинственного во времени нет — и вообще ничего в нем нет такого, что бы надо было разгадывать по потрохам!
Что таинственного во времени? В полом пространстве струится полый поток навстречу смерти, и отними у него цель — исчезает и поток и время. Почему отменяется время, когда отменяется смерть? Все вдруг связалось воедино, как во сне, и голос пришел из глубин сна:
— Змеиное кольцо времени… Нутро небес…
— И это для тебя основа познания? Мудрость гаруспика! Что за всем этим кроется, Вергилий?
— Мы все подчинены времени, все — и даже познание подчинено ему.
Странным образом Цезарь будто заволновался:
— Ты возлагаешь на время ответственность за дела человека и даже за его утрату познания… Ты тем самым освобождаешь человека — и, разумеется, себя самого — от всякой ответственности; это опасный путь… Я предпочитаю возлагать на людей ответственность за время, в котором они живут.
Что есть время? Верно ли вообще, что оно непрерывно бегущий ускользающий поток? Не прерывисто ли скорее его движение — то оно почти как стоячая озерная, даже болотная гладь, застывшая под двуцветным пологом сумерек, а то снова как гремящий пенный порог, взрывающийся семицветным облаком брызг, всепоглощающий, все и вся смывающий потоп?
— Цезарь, проявить ответственность у человека всегда найдется возможность; он может хорошо или плохо исполнять свой долг, и, хотя круг его обязанностей предписывает ему время, хотя сам он повлиять на этот круг никак не может, неизменной остается ответственность — как достоинство и долг; неизменным и независимым от всех изменений круга обязанностей остается человеческий долг исполнения долга.
— А я не хочу допускать даже и того, чтобы этот круг обязанностей зависел от времени… Человек несет ответственность за цели и задачи, которые он ставит перед собой; во все времена он обязан сообразовываться с интересами общины и государства, и, когда он этим долгом пренебрегает, время превращается в хаос. А его задача — формировать свое время, и он формирует его в государстве, и государство для него — наивысший и наипервейший долг.
Тайна времени, тайна его пустоты! Почему круг человеческих обязанностей изменяется во времени? Беспредельно простираются сквозь время сатурновы сферы, неизменные во все времена, но душа — узница времени; и за пределами поверхностной временности, в глубинах неба и земли покоится познание — цель человеческая.
— Вечный наш долг — это познание, всегда оно будет божественной задачей человека.
— А осуществляется оно в государстве, — Цезарь взглянул на него почти вызывающе, хотя выражение озабоченности и беспокойства не исчезло с его лица.
Что есть время? Что есть изменение круга человеческих обязанностей, совершающееся по его велению? Каким таинственным образом оно из себя самого рождает перемены и что это за перемены, если все в конце концов возвращается на прежний круг? Куда они плывут? Как качается ладья…
— Познающий человек… приятый временем… погруженный в него…
— Напротив, Вергилий, он держит время в своих руках.
О, изменялось не время, а само познание — иногда медленно, иногда совсем останавливаясь, затягиваясь болотной тиной, — чтобы потом снова обрушиться гремящим водопадом… Познание сути бытия, обнимающее все сущее, необъятная сеть законов, предлежащая познанию и диктующая человеку символы его веры, великая мировая сеть, в зыблющихся ячейках которой бьется человек и которую сам же он должен неустанно и старательно плести, дабы все, все охватывала собою и не рвалась мировая ткань; таинственно слитое с бытием, вместе с бытием расширяясь и преображаясь, таинственно преображая в своих глубинах сущее в познанное, — вот так шествовало познание, так должно оно было продвигаться вперед на благо творения, на благо времени, превращающего творение в реальность; ибо не что иное есть время, как изменение познания.
— Человек и прият мирозданием, и держит мироздание — держит творенье — в своих руках… О Август, это и время и все же не время; лишь в труде познания человек воплощает образ времени.
— Никогда я не соглашусь с тем, что время якобы сильнее человека…
— Сильнее времени одна судьба, и в ней сокрыта последняя тайна всех времен. Ибо ее заповедь смерти — закон даже для мирозданья, закон даже для богов; но снова и снова уравновешивает чашу ее заповедь возрождения, ее повеление как богам, так и человеку: не дать порваться мировой ткани, снова и снова надвязывать нить и вот так в неустанном труде познания, одновременно и познавая и открываясь познанию, на веки вечные сохранять творение богов и самих богов. Клятвой познания связаны боги и люди.
— Время есть всего лишь изменение познания, и ничего больше, Август, и тот, кто обновляет познание, определяет и дальнейший ход времени.
