Жауме Кабре - Я исповедуюсь
Жизнь продолжалась, грустная, но – живая. Появление альбома рисунков Сары Волтес-Эпштейн наполнило меня глубокой и неизбывной печалью. Биографическая справка, которую подготовил Макс, была безупречна, как все, что делал Макс. Затем события стали развиваться стремительнее: Лаура, как и грозилась, не вернулась из Упсалы, а я засел писать книгу о зле, потому что в голове у меня бродило множество мыслей. Однако Адриа, хотя и писал лихорадочно, изводя массу бумаги, знал, что он ни на шаг не продвигается вперед; что невозможно продвигаться вперед, если ты постоянно слышишь звонок телефона – непрерывное, ужасно неприятное ре.
– Дзззыыыыыыыынь!
Теперь звонили в дверь.
– Я тебе не помешал?
Адриа в конце концов открыл дверь. На сей раз Бернат не разводил канитель. Он пришел со скрипкой и с огромной сумкой в руках, а за плечами нес половину своей жизни.
– Опять вы поругались?
Бернат прошел в квартиру, не считая нужным подтверждать очевидное. Пять дней подряд он ничего не говорил, а я сражался с бесплодной писаниной и настырным телефоном.
На шестой день Бернат за ужином из лучших побуждений попытался уговорить меня сделать компьютер неотъемлемой частью моей жизни, заставляя повторять меня то, чему Льуренс меня обучил и что я постепенно забывал, поскольку компьютером не пользовался.
– Ну, теорию-то я понимаю. Но чтобы ее применять… ее нужно применять, а у меня нет времени!
– Ты неисправим!
– Ну как я могу садиться за компьютер, если еще не до конца освоил пишущую машинку!
– Но ты постоянно на ней печатаешь!
– Потому что у меня нет секретаря, который перепечатывал бы мне все набело.
– Ты даже не представляешь, сколько бы ты сэкономил времени!
– Я вскормлен на рукописях. Мне не важны время и толщина свитка.
– Я тебя что-то не понял.
– Я вскормлен на рукописях. И не забочусь о размерах.
– Опять не понял. Я только хочу, чтобы ты экономил время благодаря компьютеру.
В результате ни Бернат не убедил меня, что надо работать на компьютере, ни я не поговорил с ним о Льуренсе и о том, что лучше избегать общения с сыном в том стиле, в каком это делал мой отец. Наконец в один прекрасный день я увидел, что Бернат собирает вещи. Прошло две недели с тех пор, как он поселился у меня. Он возвращался домой, потому что, как он объяснил перед уходом, не может так жить. Я, правда, не понял, что именно он имеет в виду. Он уходил, наполовину помирившись с Теклой, и я снова остался дома один. Один навсегда.
Идея донимала меня, пока я в конце концов не позвонил Максу и не спросил, будет ли он дома, потому что мне надо его видеть. И я отправился в Кадакес, готовый на все.
Дом Волтес-Эпштейнов был большой, просторный, не очень красивый, но удобный для того, чтобы любоваться видом бухточек и синевой гомеровского моря. В этот рай я входил впервые. Я обрадовался, что Макс меня обнял, как только я переступил порог. Я понял, что это был официальный знак того, что я принят в семью, хотя и слишком поздно. Лучшая комната в доме превратилась после смерти сеньора Волтеса в кабинет Макса. Там располагалось впечатляющее – говорят, самое солидное во всей Европе – собрание книг по всем аспектам виноделия. Освещенность склонов холмов. Сорта винограда, их заболевания. Форма гроздьев. Там были монографии о каберне, уль‑де‑льебре, шардоне, рислинге, ширазе и прочих сортах вин; работы по истории и распространению виноделия, о его кризисах, об эпидемиях, филлоксере, о выведении новых сортов, об идеальных широте и долготе для возделывания виноградников. О влиянии тумана на качество вина. О вине из холодных регионов. О завяливании винограда. О горных и высокогорных сортах винограда. Зеленые лозы у синей воды[411]. О винохранилищах, погребах, бочках, бочонках из Виргинии и Португалии, о сульфитах, сроках выдержки, текстуре вина, терпкости, цвете, пробковых деревьях, пробках, о семействах производителей пробки, о компаниях по экспорту вина, винограда, пробки, бочковой древесины. Биографии знаменитых виноделов и истории семейств виноградарей, альбомы с фотографиями разнообразных виноградников. Книги о разных видах почвы. О винах марочных и коллекционных. О винах контролируемых наименований по происхождению. Списки и карты. Урожайные годы. Интервью с виноделами и виноторговцами. Мир емкостей для вина. Шампанское. Каталонские игристые вина. Игристые вина других регионов. Вино и гастрономия. Вино красное, белое, розовое, молодое, выдержанное. Вино сладкое и кислое. Вина монастырские, ликеры, шартрез, коньяки и арманьяки, бренди, виски из различных регионов, бурбон, кальвадос, граппа, настойки, орухо, анисовка, водка. Теория дистилляции. Мир рома. Температура хранения и потребления. Термометры для вина. Выдающиеся сомелье… Когда Адриа оказался здесь, на его лице возникло такое же удивление и восхищение, как и на лице Маттиаса Альпаэртса, когда тот вошел в кабинет Адриа.
– Потрясающе! – сказал он. – Ты – всеведущий знаток вина, а твоя сестра смешивала его с газировкой и пила из пурро.
– Ну что поделаешь… Но все же не надо путать: пурро сам по себе неплох. В отличие от газировки. Ты пообедаешь с нами, – добавил он. – Джорджио превосходно готовит.
Мы сели посреди этой вселенной вина, в которой витали немые вопросы: чего ты хочешь? о чем тебе надо поговорить? зачем? Макс старался этого не спрашивать. Мы сидели в тишине, смешанной с морским воздухом, который так располагал к безделью, к тому, чтобы день прошел безмятежно, чтобы никто и никакой разговор не усложнял нам жизнь. Сложно было перейти к делу.
– Что ты хотел, Адриа?
Трудно было сказать. Потому что Адриа хотелось узнать, какой такой чуши наплели Саре, что она ни с того ни с сего вдруг взяла и исчезла, не сказав мне ни слова.
Воцарилась тишина, которую нарушал лишь нежный соленый бриз.
– А Сара тебе не говорила?
– Нет.
– А ты ее об этом спрашивал?
– Никогда меня больше об этом не спрашивай, Адриа. Лучше, чтобы…
– Ну, если она тебе говорила так, я…
– Макс, посмотри мне в глаза. Она умерла. Сара умерла! И я хочу знать, черт возьми, что тогда произошло.
– Может, уже не нужно?
– Очень даже нужно! И твои, и мои родители тоже мертвы. Но я имею право знать, в чем я виноват.
Макс встал и подошел к окну, как будто ему срочно надо было рассмотреть какую-то деталь морского пейзажа, который вырисовывался словно картина в оконной раме. Он постоял так некоторое время, изучая детали. Или размышляя.
– Так, значит, ты ничего про это не знаешь, – заключил он, не поворачиваясь ко мне.
– Я даже не знаю, что именно я должен знать или не знать.
Меня вывела из себя его сдержанность. Я постарался успокоиться и уточнил:
– Когда я нашел Сару в Париже, она мне сказала только, что я якобы написал ей письмо, где говорил, что она – паршивая еврейка и пусть катится подальше со своей кичливой семейкой, где все как будто шест проглотили.
– Ничего себе! А вот этого я не знал!
– Примерно так, по ее словам. Но я этого ей не писал!
Макс взмахнул рукой и вышел из кабинета. Вскоре он вернулся с охлажденной бутылкой белого вина и двумя бокалами:
– Посмотрим, что ты про это скажешь.
Адриа пришлось сдержать свое нетерпение и попробовать сент-эмилион, уловить оттенки вкуса, о которых ему толковал Макс. Так, потихоньку дегустируя вино, они осушили первый бокал, говоря о его аромате, а не о том, что втолковали Саре ее и моя матери.
– Макс…
– Я знаю.
Он налил себе полбокала и выпил уже не как энолог, а как алкоголик. После чего причмокнул языком, сказал: наливай себе сам, и начал: Феликса Ардевола удивил вид клиента. Я тебе рассказываю это, дорогая, потому что, как объяснил мне Макс, тебе это было известно лишь в общих чертах. Ты имеешь право знать подробности: это мое покаяние. Поэтому я должен тебе сказать, что Феликса Ардевола удивил вид клиента, такого худого, что казалось, будто он стоит не в шляпе, а с раскрытым над головой зонтиком посреди романтического сада в Атенеу.
– Сеньор Лоренсо?
– Да, – ответил Феликс Ардевол. – А вы, должно быть, Абелярдо?
Человек молча сел, снял шляпу и аккуратно положил ее на стол. Дрозд со свистом пролетел между двумя мужчинами и упорхнул в самые густые заросли сада. Худой человек сказал низким голосом, старательно произнося испанские слова: вам доставят пакет от моего клиента сегодня сюда же. Через полчаса после того, как я уйду.
– Отлично. У меня есть время.
– Когда вы уезжаете?
– Завтра утром.
На следующий день Феликс Ардевол сел в самолет, как часто делал. Приземлившись в Лионе, он взял напрокат «ситроен-траксьон‑аван», как часто делал, и через несколько часов оказался в Женеве. В «Отель-дю‑Ляк» его ждал все тот же худой человек с низким голосом, пригласивший его в номер. Адевол вручил ему сверток, и человек, сняв шляпу и аккуратно положив ее на стул, стал аккуратно его разворачивать и наконец вскрыл. Затем медленно пересчитал все пять пачек купюр. Это заняло у него добрых десять минут. На листе бумаги он делал записи, производил подсчеты, а результаты скрупулезно заносил в блокнот. Он даже сверял номера и серии банкнот.
