Подделка - Чен Кирстен
Его письмо стало прямым подтверждением правильности моего решения поехать в Гуанчжоу. Я гордилась своей находчивостью. Я смогла противостоять Оли, он отступил, и качели нашей любви снова пришли в равновесие.
Буду дома в четверг, ответила я. Je t’aime beaucoup.
До конца отпуска мы с семьёй отдыхали у пруда с карпами в бабушкином доме престарелых и наблюдали, как Анри радостно бросает рыбам куски чёрствого хлеба. Мы гуляли по прохладным торговым центрам и лакомились восхитительными дим самами. Мы посетили вольер в Гонконгском парке, благодаря чему Анри ещё долго, увидев в городе воробья, указывал на небо и верещал от восторга.
Однажды утром мы с тётей выбрались в «Пасифик Плейс» за покупками. Одна, без Анри, я вдоволь насладилась тем, что мне не нужно изо всех сил тянуться, чтобы достать до поручней метро, что все джинсы, которые я примеряю, садятся ровно по фигуре, не требуя подшивки, а красивая обувь не давит на широкие и костистые ноги. Впервые в жизни моё тело не было для меня проблемой, требующей решения. Интересно, задумалась я, каким бы я стала человеком, если бы выросла в таком месте? Как мама и тётя? Как Винни?
В общем, поездка выдалась идеальной, за исключением того, что дядя каждый раз, когда Анри издавал какой-нибудь животный звук, комментировал: не переживай, мы его разговорим, да, маленький? Ну-ка скажи: мама, папа, да, нет, пёсик, котик.
Я напоминала себе, что дядя Марк хочет мне только добра, что папа говорит то же самое, что мне очень повезло с родственниками, но любые родственники должны немного раздражать, по крайней мере иногда, разве нет?
Каждый раз, когда я, вопреки порывам дяди, оплачивала обед своей свежеразмороженной кредитной картой, в памяти всплывал тот день в квартире А Сенга, но он казался далёким и странным, как будто всё это случилось с кем-то другим и много лет назад.
Видите ли, детектив, я была уверена, что история с Винни закончилась. Мы обе получили друг от друга то, что нам было нужно, без ущерба для себя.
В последний день мы с тётей и Анри вновь заглянули в дом престарелых, чтобы попрощаться с бабушкой. Она сидела в кресле-каталке у окна, и когда мы с Анри вошли, так обрадовалась, что забыла о своих больных ногах и попыталась встать. Тётя вскричала: не вставай! – и рванула к ней. Сын, как обычно, смутился и прижался ко мне.
Позови прабабушку, велела я ему. Скажи: Тай-ма. Тай-ма.
Он зарылся лицом мне в шею, и я виновато улыбнулась бабушке. Но на этот раз, вместо того чтобы, как обычно, рассмеяться, она нетерпеливо щёлкнула языком и вытянула руки. Я почувствовала, как всё тельце сына напряглось, но всё же передала его ей.
Это Тайма, булочка, объяснила я, чувствуя, как ускоряется мой пульс. С ней весело. Она давала тебе хлеб для рыбок.
Что из этого запомнит мой сын? Что может объяснить его постоянную смену настроения?
Бабушка легонько ущипнула Анри за мочку уха. Вчера она сказала, что у Анри такие же мясистые мочки, как у его прадедушки, и это к счастью.
Анри вырвался из её объятий и заскулил. Я задалась вопросом, ощутил ли он в состоянии прабабушки некую перемену, которую мы, взрослые, не ощущали в силу своей бесчувственности.
Я объяснила, что он плохо спал прошлой ночью, но бабушка лишь недовольно буркнула: что за плакса. Мам, предупредила тётя, положив руку ей на плечо.
Иди сюда, Анри, сказала бабушка. А потом спросила тётю: тебе не кажется, что он слишком большой, чтобы всё время плакать?
Я поставила его на землю и попыталась повернуть к ней, но он прижался лицом к моей ноге. По крайней мере, скулить перестал.
Сколько тебе лет? – спросила у него бабушка. Он лишь хмуро посмотрел на неё. Это кто? – она указала на меня. А это кто? – она указала на тетю Лидию. Глупый мальчишка, почему ты молчишь?
В ушах гулко застучала кровь. Если бы мы были в каком-то другом месте, я бы обняла Анри, крепко прижала к себе и унесла прочь отсюда.
Слишком много вопросов, мам, сказала тетя Лидия. Он обескуражен.
В этот момент в дверь постучала милая разговорчивая медсестра, с которой мы за эти дни успели подружиться. Она принесла Анри пакет с хлебом, и я была очень рада этой возможности отвлечься и прогуляться к пруду.
Я отвезла бабушку в тень, под пышное дерево с красной листвой, ярко выделявшееся на фоне зелени. Мы с тётей сели на каменную скамью, а Анри стал прогуливаться вдоль пруда, высматривая свою любимую рыбу, самую большую, с серебряными и ярко-красными пятнами. Осторожно, не подходи близко, кричала я время от времени. Бабушка расспрашивала меня, когда я планирую вернуться на работу и поддерживает ли меня Оли, когда я заметила, что мой сын уселся на землю и грызёт горбушку чёрствого хлеба.
Я рванула к нему. Анри, нет! Он старый! Он только для рыбок! Я вырвала у него пластиковый пакет, что ввергло его в ужас, и попыталась добиться того, чтобы он выплюнул всё, что уже успел прожевать, мне в руку, но вскоре сдалась и прижала его к себе. Краем уха я слышала, как бабушка сказала тёте: да что не так с этим ребёнком? По-моему, у него не в порядке с головой.
Внезапно мне отчаянно захотелось, чтобы Оли был рядом. Он никогда не лез за словом в карман и всегда советовал экспертам держать при себе своё ценное мнение, пока они не получат докторскую степень по педиатрии.
Не слушай их, шепнула я на ухо сыну, но про себя подумала, что часть денег Винни потрачу на то, чтобы тайком отвести его к логопеду.
Вы удивляетесь, детектив, почему это надо было держать в тайне? Потому что Оли посчитал бы это ненужной тратой больших денег. Он считал, что я слишком беспокоюсь и нуждаюсь в постоянном подтверждении того, что я правильно воспитываю своего ребенка.
Как обычно, Оли был прав. Спустя полтора месяца после нашего возвращения в Сан-Франциско главный логопед города с одного взгляда определил меня как излишне тревожную мать. Идите домой, сказал логопед (позвольте мне перефразировать). Ему всего два. Больше читайте ему вслух, и всё наладится.
Конечно, я не сказала Оли об этом визите. Зачем давать ему лишний повод для злорадства?
7
Когда мы с Анри вошли в аэропорт, я заметила кое-что странное. Прямо перед этим я вынула из рюкзака свою аметистовую «Келли», сунула туда бумажник и паспорт и впервые повесила ее на плечо. Если нас остановит таможня, подумала я, они решат, что сумка старая. Толкая коляску с ошеломлённым полусонным Анри вдоль линии таможенного контроля, я заметила, что пассажиры всех возрастов, от подростков в линялых джинсах до бабушек в ортопедических туфлях, посматривают в мою сторону. Их скучающие, усталые взгляды скользили по залу, останавливаясь на моей «Келли», и их глаза тут же широко распахивались от восхищения и зависти. Они исподтишка изучали моё усталое лицо, волосы без укладки, помятую одежду. Они словно хотели спросить: откуда у такой невзрачной женщины такая эффектная сумка? Заметив мой взгляд, они расплывались в застенчивых улыбках. Я чувствовала себя знаменитостью – модницей с приличным числом поклонников в соцсетях, шеф-поваром, который прошёл пару раундов кулинарного шоу. Эти незнакомцы хотели быть мной или, по крайней мере, моими друзьями.
Вот почему люди тратят деньги на гигантские кольца с бриллиантами, роскошные спортивные автомобили; в выставлении богатства напоказ есть своё очарование. Подумать только, я провела всю свою сознательную жизнь, а может быть, и вообще всю свою жизнь, пытаясь казаться незаметной, выбирая тёмную, скромную одежду, удобные туфли на низком каблуке. С первого года колледжа и по сей день я носила симпатичное, но скучное каре до плеч. У меня никогда не было оттенка теней для век, который нельзя было бы охарактеризовать как серо-коричневый.
Если не считать фальшивой дизайнерской сумочки, свисавшей с моего плеча, была ли в моей жизни одежда, делавшая меня счастливой? Ботинки Анри с настоящими шнурками и резиновой подошвой меня радовали. Перламутровые запонки, которые я заметила в витрине маленького магазинчика в Экс-ан-Провансе и купила в подарок Оли, меня радовали. Но одежда, которую я выбирала для себя, не вызывала во мне никаких эмоций, даже свадебное платье, в котором мне понравились приемлемая цена и, что более важно, его уместность. Шёлковое, прямое, с не слишком глубоким V-образным вырезом и рукавами-крылышками, это платье стройнило меня, подчёркивало цвет кожи и ни при каких обстоятельствах не могло считаться безвкусным.
