Миндаль - Вон Пхен Вон Пхен

— И что было дальше? — спросил я в надежде, что история не особо затянется.

— Недавно мне позвонили. Сказали, что нашли какого-то мальчишку, возможно, это мой сын. И я пошел с ним встретиться.

Мужчина замолчал и некоторое время крепко кусал губы.

— Я бы хотел, чтобы моя жена, прежде чем покинет этот мир, увидела сына. Того сына, которого она мечтала увидеть. — На слове «того» он сделал особый акцент.

— То есть ваш настоящий сын выглядит не так, как она мечтала?

— Всего рассказать я тебе сейчас не могу. Точнее, это сложно объяснить. — Профессор опустил голову.

— Но тогда почему я?

— Взгляни-ка сюда.

Он протянул мне листовку с объявлением «Пропал ребенок». На ней была фотография малыша трех-четырех лет, а рядом — фоторобот, как он может выглядеть сейчас. В принципе да, можно было сказать, что мы похожи, тем более если он сам так считает. Сходство было не столько в конкретных деталях, сколько в ощущении от образа.

— Сын, которого вы нашли, он что, не похож на свое фото? — Я переспросил, потому что не понимал, к чему он клонит.

— Да нет, похож. Но, как и сказал, на тебя тоже похож немного. Только состояние у него сейчас такое, что встретиться с матерью он не сможет. Пожалуйста, помоги мне в этом деле, очень тебя прошу. Твою маму мы переведем в лучшую палату. Или найдем для нее сиделку — я все оплачу. Если не нужна сиделка, проси, чего хочешь, я сделаю все, что в моих силах.

Его глаза наполнились слезами. А я, как обычно, сказал, что мне нужно подумать.

Профессор не соврал. В интернете я сразу нашел информацию и о его работе, и о семье, и о случае с пропавшим сыном. Мне вспомнился бабушкин совет: «Если не в тягость, то почему бы и не помочь?», так что, когда он пришел на следующий день, я принял его предложение.

Хотя если б я уже знал Гона, то вряд ли бы согласился. Поскольку из-за этого решения я, сам того не подозревая и не желая, навсегда отнял у него что-то очень важное в жизни.

Палата, в которой лежала жена профессора Юна, была вся заставлена цветами. Развешанные повсюду электрические лампочки заливали все вокруг теплым светом. По сравнению с маминой живопыркой на шестерых это был совсем другой уровень — как номер шикарной гостиницы, которые я видел только в кино. Она, похоже, обожала цветы, у меня же от этого аромата просто голова раскалывалась и в глазах пестрело: даже обои на стенах были в цветочек. Я слышал, что в больницу проносить букеты нельзя, но для нее, видимо, сделали исключение.

Профессор взял меня под локоть и медленно подвел к ее кровати. Казалось, что женщина, вся усыпанная цветами, уже лежит в гробу. Мы подошли поближе, и я смог разглядеть ее: она выглядела точь-в-точь как в фильмах про безнадежных больных: на ее лицо уже опустилась серая тень, которую не удалось стереть даже ярким лучам солнца, бьющим через окно. Женщина протянула ко мне свою тощую руку, коснулась моей щеки. Жизни в ее руке было не больше, чем в сухой ветке.

— Он… Это он, мой сынок, мой Ли Су. Милый, наконец-то! Что же ты так долго…

Женщина зашлась в неудержимых рыданиях. Удивительно, но в ее дряхлом теле еще оставались силы на то, чтобы так плакать. Ее трясло так, что я начал опасаться, не рассыплется ли она в труху.

— Прости маму, сынок. Ведь мы столько не успели с тобой сделать! Мне хотелось сидеть вместе с тобой за обеденным столом, путешествовать вместе с тобой, да просто наблюдать, как ты растешь. Но жизнь пошла не так, как задумывалось. И несмотря на это, ты вырос таким молодцом. Спасибо тебе за это.

Когда ее «спасибо» и «прости» пошли уже на десятый круг, она заплакала снова, но потом с усилием заставила себя улыбнуться. За те полчаса, что я провел с ней, она ни разу не выпустила мою ладонь из своей и все время гладила меня по щеке. Похоже, все жизненные силы, что у нее еще оставались, она изливала на меня.

Мне много разговаривать не пришлось. Как только она ненадолго замолкала, профессор делал мне знак глазами, и я говорил заранее подготовленные фразы: что рос в хорошей семье, что особых тягот у меня не было, что теперь, когда рядом есть папа, я с еще большим рвением возьмусь за учебу, так что за это она может быть спокойна. В конце я даже немного улыбнулся. Глаза у женщины начали закрываться: похоже, что запас сил у нее окончательно иссяк.

— Можно тебя обнять?

Это были ее последние слова. Иссохшие руки-ветки плотно прижались к моей спине. Ощущение было, как будто я попал в цепкий капкан, вырваться из которого невозможно. Мне передавалось обжигающее биение ее сердца. Наконец ее руки бессильно упали. Сидевшая рядом медсестра сказала, что больная уснула.

Оказалось, что жена профессора Юна когда-то была успешной журналисткой. Энергичной, напористой. Писавшей колкие статьи и не боявшейся ставить собеседников в тупик острыми вопросами. Вот только ее постоянно грызло чувство вины за то, что из-за занятости она не может уделять много времени своему ребенку и все время приходится отдавать его в чужие руки, нанимать бэби-ситтеров.

Но в тот день ей как раз удалось впервые за долгое время взять отгул и вдвоем с сыном пойти в парк развлечений. Взяв малыша на руки, она поднялась на вращающуюся карусель. Светило солнце, было тепло, и им было хорошо на свежем воздухе. Неожиданно у нее зазвонил мобильный. Малыш хотел покататься еще, но мать, держа его за руку, спустилась с карусели и ответила на звонок. Разговор вышел короткий, закончился быстро, но когда она убрала трубку, ребенка нигде не было. Она даже не помнила, как отпустила его руку.

Тогда еще не было столько камер наблюдения, как сейчас, поэтому оставалось много непросматриваемых зон. Расследование шло долго, но местонахождение ребенка установить никак не удавалось. Супруги предпринимали все усилия, чтобы найти сына, но надежда постепенно таяла. Им оставалось только молить судьбу о том, чтобы ребенок все-таки остался жив и попал к хорошим людям, но ужасные мысли, понятно, не отступали. Жена профессора не переставала обвинять себя в случившемся, и тот успех, за которым она когда-то гналась, теперь представлялся ей просто погоней за каким-то обманчивым миражом.

От этих мыслей ее здоровье постепенно подтачивалось, она слегла. Профессор тоже считал ее виноватой, но, потеряв ребенка, он не хотел потерять еще и жену. Хотя и утешать ее тем, что их сын когда-нибудь найдется, тоже не спешил.

Незадолго до того, как профессор Юн встретился со мной, ему позвонили из интерната для подростков и сказали, что, возможно, его потерянный ребенок нашелся. Так профессор встретил своего сына, которого не видел тринадцать лет. Вот только матери показывать его было нельзя. Потому что этим ребенком оказался Гон.

Интересно, разговор со мной и впрямь отнял у матери Гона последние силы? Хотя сколько их там у нее оставалось… В любом случае в тот же день она впала в кому и через несколько дней умерла. Профессор Юн сообщил мне об этом тихим, спокойным голосом. Думаю, не многие способны так говорить о смерти близкого человека. Для этого нужно, чтобы с мозгами было не все в порядке, как у меня, либо чтобы ты еще до смерти вычеркнул умирающего из своей души. Профессор относился ко второму типу.

Не знаю почему, но я пошел на похороны. По большому счету никакой необходимости в этом не было, просто пошел, и все. Возможно, потому что она слишком сильно меня обнимала.

Эта траурная церемония очень отличалась от похорон бабули: в тот раз поминки были совместные, но, несмотря на общую многолюдность, толкотню и суету, перед портретом бабули стоял лишь я один. Сейчас же прощание с усопшей напоминало светский раут: все были одеты изысканно и элегантно. Род занятий этих людей и их манеру говорить лучше всего можно было бы описать словом «респектабельный». Тут и там слышалось «господин профессор», «господин доктор», «господин директор» или «господин президент».