Александр Покровский - Кубрик: фривольные рассказы
А я – в первый раз дежурный по роте – буквы прыгают, руки потеют. Я читаю фамилии, и в ответ названный выкрикивает: «Я!» – вот такая организация, будь она неладна.
Рядом со мной мичман, обеспечивающий порядок.
Дохожу до очередной фамилии и понимаю, что читать ее никак нельзя: в списке написано, безо всяких сомнений, «Хуети». Я показываю мичману фамилию и шепотом спрашиваю, что делать, а он мне так же шепотом: «Читай!» – а строй не понимает, отчего у нас заминка, и прислушивается, ну а я, получив разрешение, читаю:
– Ху… – еще один взгляд на мичмана и после его кивка: —…ети!
Такого взрыва хохота я никак не ожидал, потому от испуга читаю еще раз – строй еле на ногах стоит. А долгожданное «Я!» никто не говорит.
Я смотрю на мичмана, а он мне:
– Читай громче!
Я вздыхаю и громким голосом:
– Хуети!
Дикое ржанье. Я опять на мичмана – он мне опять кивает, мол, погромче бы надо. Я набираю воздуха полную грудь и…
– ХУЕТИ!
Что со строем делается – это вам не описать: некоторые приседают, опускаются на четвереньки, плачут, и вторая шеренга повисает от рыданий на спинах первой.
А меня заклинило – никто же не откликается – я как заору:
– ХУУУУ-ЕТТИ!!!
У всех истерика, включая и мичмана.
Минут через пять, когда все успокоились, робкий голос из второй шеренги:
– А может, «Хусти»?
Может, и Хусти!
Может!
Чего б ему не быть Хусти?
Конечно же Хусти, провались оно все пропадом.
Писарь торопился, переписывая список, и написал не ту букву.
ПятыйНекоторые люди понимают язык животных.
Некоторые животные тоже понимают язык людей, особенно если это язык жестов, гримас и поз.
Пока вы примеряете на себя все вышесказанное, мы вам расскажем об Амазонке.
Амазонка – это ручей, протекающий через Калининградское военно-морское училище. Он полтора метра шириной и глубиной сантиметров десять. После сдачи очередного экзамена поступающие в училище собираются на его живописном берегу, пышно заросшем травой, и греются на солнышке. В конце концов у кого-нибудь из отдыхающих, видимо, просто так обязательно зарождалась одна-единственная мысль: он решал перепрыгнуть через ручей. Разбегался, прыгал – что там прыгать-то полтора метра – и падал на корточки в самой середине Амазонки – а там грязь по пояс – и человек проваливался.
Потом народ помогал ему вылезти и только что прыгнувший покоритель Амазонки, а быть может, в будущем покоритель морей, шел в душ бассейна. К этому времени на зрелище подтягивались курсанты. Среди кандидатов молчаливый шок. Не перепрыгнуть эту канавку просто невозможно – так и я думал, грешный, но предпочитал смотреть, как прыгают другие, и они прыгали.
Понимаете, на флоте так принято: если кто-то только что прыгнул и при этом чуть не утонул в дерьме, то за ним обязательно прыгнет еще кто-нибудь.
Очередной герой созревал в среднем каждые двадцать минут.
Он разбегался, прыгал, и его опять вытаскивали из грязи. Я не видел ни одного перепрыгнувшего. Ларчик открывался очень просто: раньше берега ручья были болотом, потом их задернили – обложили кусками дерна с травой, но под травой болото-то осталось. Так что разбегающийся сперва не чувствовал под ногами трясины, но стоило ему с силой от поверхности оттолкнуться, как дерн не выдерживал нагрузки, и вся сила толчка уходила в почву, а человек, не взлетая вверх, по инерции падал вперед в ручей.
Но вернемся к тому, что животные все-таки понимают людей.
Мы на третьем курсе и я – командир отделения – со своим отделением делаю приборку на левом берегу Амазонки. Работа совершенно лишена эмоциональной составляющей: выбираем из травы окурки и фантики.
На правом берегу – свое отделение приборщиков и свой начальник – он выковыривает из травы окурки прутиком.
От нудящей скуки такого траления окурков и фантиков время, по всей видимости, собралось превратиться в вечность.
Чтобы хоть как-то спастись, начальник правобережных забрасывает окурки и теперь просто яростно рубит прутиком воздух – на! на!
И тут на глаза ему попадается козел.
Самец косули, живший на территории училища вместе со своей семьей – косулей-мамой и детьми-косулятами – недалеко мирно щипал травку.
Как-то принесли двух козлят к нам в училище совсем маленькими, и со временем эта парочка превратилась в семью.
Мы с косулями давно считали друг друга своими, и случаев межвидового недопонимания я вообще не помню.
Итак, командир отделения с прутиком, как со штыком наперевес, пошел на козла.
Заметив движение курсанта в свою сторону, козел заинтересовался, поднял рогатую голову и с любопытством уставился на него.
Какое-то время они приглядывались друг к другу.
Затем курсант поднял прутик и ткнул им козла в нос.
Козел был крайне удивлен этим маневром, но связываться не стал.
Он просто отошел в сторону.
Но он явно недооценил настойчивости будущего флотоводца. Курсант продолжил атаковать его с энтузиазмом кенийского носорога.
После третьего или четвертого приступа козел ретировался в кусты, наш же победитель с гордым видом обвел захваченную территорию взглядом. А затем он с удовлетворением повернулся и пошел к берегу ручейка.
То, что случилось после, заставляет задуматься об умении животных выстраивать логические цепочки.
По всей видимости, козел разгонялся издалека, потому что в момент вылета из кустов скорость оного могла быть сравнима только со скоростью несущейся электрички.
Три-четыре метра от кустов до нижней части спины победителя исчезли мгновенно.
Удар был сокрушающим.
Курсант, екнув, подлетел и рухнул вниз, провалившись в ил ручья и руками и ногами одновременно и очень глубоко.
Берег Амазонки еще некоторое время украшал гордый козел, смотревший сверху вниз на поверженного носителя прутика.
ШестойОфицером я служил на шести кораблях. Три из них я потом увидел списанными, стоящими у причалов.
Не знаю, какими словами это можно описать. Наверно, у меня, прежде всего, было чувство вины перед брошенным другом, а может, и не другом, черт его знает…
Корабли стояли у своего последнего причала с креном, у них были разбитые иллюминаторы, открытые двери… Нельзя смотреть на оставленный тобою корабль, нельзя…
Вернее, ты не хочешь на него смотреть, но взгляд твой тянет именно в его сторону.
Я понимаю, что это железо, но ведь мы всегда относимся к нему, как к человеку.
Это как будто бы тот, с кем ты из года в год несешь вахту, и у него не совсем ангельский характер. То есть он совсем у него не ангельский. Он ворчит, он жалуется, он что-то тебе постоянно бормочет, он надоедает, выводит из себя. Он – скряга, скупердяй, калоша, старая болячка, ему плохо, и он делает все, чтобы было плохо и нам.
