Александр Покровский - Кубрик: фривольные рассказы
Это как будто бы тот, с кем ты из года в год несешь вахту, и у него не совсем ангельский характер. То есть он совсем у него не ангельский. Он ворчит, он жалуется, он что-то тебе постоянно бормочет, он надоедает, выводит из себя. Он – скряга, скупердяй, калоша, старая болячка, ему плохо, и он делает все, чтобы было плохо и нам.
Мы не любим его, порой даже ненавидим, но вот, поди ж ты, для нас он живой, плохой или хороший, но он свой, понимаете, единственный на весь океан, среди волн, ночей и вахт этих проклятущих. Он не подведет, не бросит, ты на него надеешься.
А он надеется на тебя.
Вы друг друга стоите, хотя и он и ты – еще тот фрукт, черт, что я говорю!..
Мелю чего-то…
А вот стоит он теперь – брошен, без огней, ржавчина, снегом палуба занесена…
Я уже давно не служу. Каждый день дома. Семья. Обычные хлопоты.
Это хорошо, конечно, но, знаете, только в этом году у меня пропало ощущение, что здесь я всего лишь в отпуске, что все это вокруг, меня окружающее: дома, деревья, люди – что все это как картинка – ненормальное, ненатуральное, ненастоящее, а настоящее там, где стоят корабли.
Непривычно. Необычно на душе.
Похоже, что корабль меня все-таки отпустил…
Вот только в его сторону лучше не смотреть…
МОРСКАЯ ПЕХОТАМорская пехота на самом деле устроена очень просто. Основная ее составляющая – ярость.
Так что главное при обращении с морской пехотой – не будить ее ярость.
В училище прибыл новый командир роты, и был он из морской пехоты. Вся неторопливая обстановка этого учебного заведения заставляет поначалу вспомнить такие слова, как «благость» и «благодать», а потом вы встречаете первого заместителя начальника училища.
Мама в детстве, видимо, часто над ним измывалась, отчего он не вышел умом. Вся жизнь – строевая стойка. Как-то перед совещанием офицерского состава он судорожно обшарил все служебные помещения, выискивая недостатки. А потом он доложил высокому сборищу в прошлом боевых офицеров: «…А некоторые офицеры хранят в своих столах вонючие трусы (смех в зале). Да, да! Я сам нюхал!»
И вот они повстречались – новый командир роты из морпехов и зам, недавно отнюхавший трусы. У офицера (морского пехотинца) на голове белая фуражка с клеенчатым верхом.
Сам я не сторонник подобного украшения – голова под дерматином потеет, а потом и пахнет, но… у каждого свой взгляд на подобные вещи.
Кроме того, это нарушение устава.
Нарушение устава не могло пройти мимо нашего зама.
– Что это на вас сверху? – сурово спросил он морпеха.
– Фуражка! – ответил безмятежный морпех.
– Чтоб я этой хреновины больше не видел! – сказал зам.
На том и закончили. От разлитой вокруг благодати, рождающей благость в душе, морпех немедленно позабыл и самого зама, и его указание насчет «этой хреновины».
Судьбе угодно было свести их на следующий день.
Увидев морпеха все в той же фуражке, зам начальника училища сначала побагровел, а потом подскочил к нему скорым боевым скоком и заорал ужасным голосом:
– Дежурный по КПП, ко мне!
Затем у подбежавшего мичмана, дежурного по КПП, резким движением выхватывается штык-нож. Другой же рукой первый зам начальника училища срывает с головы морпеха фуражку и начинает ее ножом на лапшу строгать. Через пять минут он нахлобучивает ее, всю из клочков, на голову морпеха – у того столбняк, глаза навылет.
Надо вам сказать, что столбняк у морской пехоты проходит очень быстро, а потом у морской пехоты наступает она – ярость. В одно мгновение морпех еще раз разоружил мичмана, дежурного по КПП, которому совсем было вернули штык-нож, машинально воткнутый в ножны. Потом он стряхнул с ножа ножны – лезвие на солнце так и заиграло.
Первый зам начальника училища ловился им за какую-то ерунду времени.
Потом морпех в один миг искромсал ему штаны.
В ЗАПАСУ Андронова Андрея Петровича, командира боевой части пять, к пенсии на носу выросли две бородавки. В смущении он их почесывал.
А все потому, что не хотели его в запас увольнять.
А все оттого, что служить некому.
– Андронов! – говорил ему комдив. – Кислый месяц выпиздень! А кто служить будет, пролетая над гвоздем кукушки?!!
Видите ли, звания Андрею Петровичу за ясный ум и сил терзанье через пятнадцать лет службы удалось достичь только лишь капитан-лейтенантского, а при таком звании в сорок лет, извините, пенсия, о чем он и доложил комдиву при личной встрече.
А тот на него наорал и сказал, что только что подписал представление на присвоение ему «капитана третьего ранга».
Но комдив не на того напал.
– А зачем мне ваше звание? Мне оно девять лет назад нужно было, но тогда я «эн-эс-эсами» был увешал, как папуас выловленными из воды гондонами! И давали мне их все наши предшественники!
– А я их с вас снимал!
– По одному в пять лет!
– Ну и что?
– Ничего! Не хочу служить!
– Будешь!
– Не хочу!
– Будешь!
Вот такая между ними очень содержательная беседа и происходила, после чего они разошлись в разные стороны, чтобы встретиться потом на плацу, на строевом смотре при опросе жалоб и заявлений.
Вот на этом плацу Андрей Петрович и чесал свои бородавки.
А перестал он их чесать только тогда, когда придумал, что ему делать.
Честно говоря, Андрей Петрович слыл за человека оригинального, ни в грош не ставящего свое собственное начальство.
Вот и теперь, увидев подходящего к нему комдива, он вздохнул и, как только тот открыл было рот, чтоб задать ему вопрос насчет имеемых жалоб, Андрей Петрович сам вышел из строя к нему навстречу и громко попросил:
– Товарищ комдив! Разрешите вас в жопу поцеловать? – после чего, не дожидаясь разрешения, он в один миг оказался за спиной у комдива и там задрал ему сзади шинель, после чего, наклонившись, принялся губами ловить его ягодицы.
Надо вам сказать, что начальство у нас думает только прямо, а в нестандартных ситуациях оно просто теряется.
Вот и комдив стал приплясывать на месте, стараясь огородить свою жопу от подобных посягательств.
При этом он выкрикивал:
– Перестаньте! Немедленно прекратите! Что вы себе позволяете?
А Андрей Петрович все старался исполнить задуманное.
К вечеру его уволили в запас.
БИОПОЛЕИногда просто диву даешься, до чего на подводных лодках служить весело.
Это потому что веселые там люди, и веселые они не просто почему-то, а так – сами по себе.
Боцман Хрицко Григорий Иванович был человеком тупым, но любознательным. В технике он не понимал ни хрена, но зато всюду совал свой нос.
Мичман Крючек Анатолий Иванович служил на экипаже химиком и отличался тем, что при встрече с боцманом Грицко всегда находил повод приобщить его к миру машин.
