Василий Аксенов - Новый сладостный стиль
Оставался всего один час до встречи на «Свободе», и поэтому они выпили только один раз, правда, по двойному джину. В Калифорнии, Стас, ты забудешь про свой плачевный диплом, а я про все свои спектакли и фильмы. Мы станем обыкновенными сорок-с-чем-то мужиками. Правильно, Сашок (никто никогда не называл его «Сашок», но сейчас это ему понравилось), станем трудящимися, блукалор-уоркерами,[25] так? И никаких контактов с богемой, с этими дешевыми снобами, межеумками, вечно беременными предательством, вроде засранца Митьки Ипсилона.
Публика на Пятой под солнцем и канадским ветром становилась все веселее. Летели гривы и шевелюры, галстуки и косынки. Корбаху казалось, что многие смотрят на него, словно узнают в нем знаменитость, как это бывало в Париже. Издевательски в свой адрес улыбаясь, он снова и снова видел чьи-то улыбки и узнающие глаза. Смотри, как вон та баба на тебя уставилась, сказал Бутлеров. Явно узнает! В своем простодушии этот парень всегда вытягивает то, что я пытаюсь затоптать поглубже. Корбах посмотрел на большую красивую бабу на перекрестке. И узнал в ней свою бывшую жену. И был тут же захлестнут невыносимой к ней любовью.
3. Ох, любовь самоварная!
Они не прикасались друг к другу, уж наверное, два года, и вот так раскочегарились! Ну и Сашка, думала Анис, оглаживая бывшего мужа. Еще горячее стал, чем был когда-то. Так прямо жаром меня всю накачивает, вздувает внутреннюю трубу. Вот так ведь и в самоваре делают – набьют горячих углей внутрь и сапогом накачивают. Ой, да я в самовар превращаюсь, сейчас закиплю, начну плеваться кипятком, он себе все сожжет.
Что с ней происходит, думал он, накачивая ее, трахая. Закроешь глаза, кажется, что двадцатилетняя деваха в руках. Вся колышется и дрожит. Эй, я же взвинчиваюсь спиралью, вроде Башни Третьего Интернационала! А вот теперь парю, как птеродактиль Летатлин с добычей. Откуда такие мысли дурацкие берутся во время траханья? Она выгибается, вся колышется, этим всегда была хороша со своим самоварным жаром, колыханья и вихри гривы, кажется, что трахаешь не бабу, а какую-то фантастическую кобылку. Не хватает только хвоста.
Наконец прекратили и полежали молча в обнимку, задыхаясь и раздыхаясь от любви. Потом сели и, привалясь к шаткой стенке паршивенького мотельчика, закурили в лучших традициях их молодости. Потом он спросил:
– Как дети?
– Твоими молитвами, – усмехнулась она.
– Они здесь с тобой?
– Нет, они сейчас с дедом и бабкой в «Нижней Ореанде».
– Значит, ты теперь не у папеньки в гостях?
Она шутливо изобразила надменность, что получилось довольно нелепо у голой женщины:
– Нет, сэр, подымай выше! Перед тобой работник советской культуры, старший редактор киностудии, член делегации КСЖ.
– Качественных Советских Жоп, что ли?
– Почти угадал, Комитета советских женщин.
– Вот это здорово, – дрогнувшим голосом пробормотал он. – А почему ты без хвоста? – Погладил соответствующее место. – Кто тебе оторвал хвост?
Она слабо сопротивлялась:
– Ладно, ладно, Сашка, хватит тебе. Знаю я эти твои трюки с хвостом.
Он не отвечал, и она замолчала, давая волю его фантази-ям. Вот он, твой хвост, бери его, такой же великолепный, как прежде! Если бы знать раньше, что в нем столько накопилось любви!
– Александр, ну что ты делаешь с сорокалетней бабой? – Оказалось, что последнюю фразу она произнесла вслух.
– Тебе не сорок, а тридцать девять, – сказал он.
Она погладила его по голове.
– Если бы ты знал, как я обрадовалась, увидев тебя на улице! Вот ты ко мне бросился из-за секса, а я ведь в тебе родного человека увидела.
– Ну начинаются белорусские всхлипы, – ласково смеялся он.
– Знаешь… – Тут Анис убежала в ванную, вернулась оттуда с полотенцем между ног и продолжила фразу: – Знаешь, я, конечно, не верила, но про перебежчиков в Москве всегда распускают такую парашу, ну и пошли все болтать, что ты погиб за рулем. И вдруг ты, живой, родной!
– Орел степной, казак лихой, – вторил он ей в прежней манере иронической игры: она – слезливая деревенщина, он – ядовитый москвич. Вдруг она серьезно к нему повернулась настоящим лицом «советской женщины».
– Сашка, ну, хочешь, давай все сначала начнем? Представляешь, как ребята-то наши обрадуются, Степка-то с Левкой!
Он серьезно посмотрел на нее:
– Как ты это себе представляешь, Анис? Ведь я же практически высланный, враг народа. Доярки и сталевары в газетах головы моей требуют.
– Ах, это чепуха! – отмахнулась она. – Ты же понимаешь! Они могут это повернуть в одну минуту!
– А откуда в тебе такая уверенность? – задал он вдруг вопрос, который, как он потом казнился, тут же разрушил возродившуюся таким таинственным образом любовь.
В лице ее происходила быстрая смена двух ее основных масок: строгий редактор, член худсовета, которую он терпеть не мог, и шалая баба, которую так любил.
– Ну, как ты думаешь, откуда? Конечно, от них. Неужели ты думал, что они на меня не выходили? На твою разведенку, на мать твоих детей?
– Значит, дали добро на воссоединение? – Сбросив ноги с кровати, он стал подтягивать валявшиеся на зебровидном, вытоптанном гиппопотамами коврике трусы, носки, штаны.
– Не надо примитивизировать, – сказала она редакторским тоном, но тут же по-свойски махнула гривой. – Ну, ты же знаешь, как они сейчас говорят. Мы не хотим Александру Яковлевичу перекрывать весь кислород. У него еще есть шанс вернуть доверие родины.
– Уточняли? – спросил он, уже в штанах.
– Ну, намекали, конечно. Интервью, признание ошибок, признать чрезмерное тщеславие, прочая лажа, но главное – разоблачение западных спецслужб, в общем, вся эта оскомину набившая муть. Отбрешешься, и тебя оставят в покое.
Он вытащил из кармана пиджака плоскую бутылку «Чиваса»,[26] хлебнул чуть не на треть, автоматически протянул партнерше. Она тоже крепко приложилась. И как бы ободрилась.
– Гарантируют возврат в театр на прежнюю должность, зеленую улицу твоим проектам. Какой-то спектакль упоминали, по Данте, что ли, или по Петрарке.
Его тут дико повело: головокружение, злость, изжога, злость, тошнота и злость, злость и злость. Значит, и этот взрыв любви устроила гэбуха! Значит, и Данте они мусолят жирными пальцами!
– А здорово они тебя зарядили! – заговорил он. – Всунули в делегацию и даже на Пятую авеню препроводили, высчитав мой маршрут! Нет, мы все-таки недооцениваем рыцарей революции. Всегда они вербовали красивых баб, всяких там качественных жоп, эта методика у них отлично разработана!
– Замолчи! – закричала она, да так, что за стенкой испуганно замолчал телевизор. – Как ты смеешь?! Мать твоих детей! Гад! Гад! Гад! – Она уже металась по комнате, хватала разбросанное белье, груди тряслись, большая, нелепая, впервые было замечено, что и живот потряхивается, будто сумка на ухабах.
