Сару Бриерли - Долгая дорога домой
Мы немного поговорили, я признался, что потерялся, он пригласил меня к себе домой. Я колебался: не обидит ли он меня, не отвернется ли, как поступила мама того мальчика? Но я все же пошел с ним. Это было рискованно, но и оставаться на улице было небезопасно. И внутренний голос подсказывал, что этот парень не хочет сделать мне ничего плохого.
Внутренний голос меня не подвел. Мальчик отнесся ко мне по-дружески, и я остался в его семье на несколько дней. Иногда мы выходили вместе, я помогал ему грузить и разгружать тележку, он был терпелив и, похоже, приглядывал за мной. И вскоре я понял, что он хочет сделать для меня гораздо больше.
Как-то он заговорил со мной другим тоном, более серьезно, как с взрослым. Он сказал, что отведет меня туда, где мне смогут помочь, и мы вместе пошли в другой конец города. Мальчик привел меня к огромному полицейскому участку, где было полно полицейских. Я тут же стал сопротивляться. Неужели это такой хитрый ход? Неужели он хочет, чтобы меня арестовали? Подросток успокоил меня, пообещал, что полицейские меня не обидят, а попытаются найти мою семью. Я, если честно, не очень понимал, что происходит, но послушно пошел за ним в участок. Подросток какое-то время пообщался с полицейскими, наконец вернулся и сообщил, что оставляет меня под их присмотром. Я не хотел, чтобы он уходил, все еще очень нервничал в присутствии полицейских, но я доверял этому парню, поэтому остался. А что мне было делать? Мне было грустно и страшно, когда он со мной прощался, но он сказал, что сделал все, что мог, и это единственная возможность для меня найти семью. Надеюсь, я тогда сказал ему «спасибо».
Вскоре после ухода подростка меня отвели вглубь участка, где посадили в камеру и заперли дверь. Я понятия не имел, к лучшему это или к худшему. Тогда я этого не знал, но на самом деле этот мальчик-подросток, как и бездомный на реке, в буквальном смысле спас мне жизнь.
Иногда я задаюсь вопросом, что случилось бы, если бы он не привел меня в участок или я не захотел бы ему довериться. Возможно, кто-то другой сделал бы для меня то, что сделал он, или меня бы нашел кто-нибудь из организации, занимающейся судьбами бездомных детей. Но вероятнее всего я умер бы на улице. Сегодня на улицах Калькутты сотни тысяч бездомных детей, многие из которых погибают, не дожив до совершеннолетия.
Разумеется, я не могу знать наверняка, что задумал приятель железнодорожника или что случилось с детьми, которых хватали на станции в ту ночь, когда я там ночевал, но я абсолютно уверен, что их судьбы ужаснее моей. Никому не известно, скольких индийских детей продали в сексуальное рабство, или сделали обычными рабами, или даже продали на органы, но эти виды торговли процветают, ведь слишком мало чиновников занимается этими проблемами, а детей слишком много.
Всего через пару лет после того, как я оказался на улице, в Калькутте была совершена серия прискорбно известных убийств «Стонменом» – «Человеком с камнем», а позже такие же убийства начались в Бомбее. Кто-то стал убивать по ночам спящих бездомных, чаще всего в окрестностях железнодорожных станций, нанося удар по голове большим камнем или обломком бетонной плиты, пока несчастные спали. За полгода было убито тринадцать человек, но никого так и не осудили (хотя убийства прекратились, когда полиция арестовала психически неуравновешенного подозреваемого). Останься я на улице, вполне возможно, что сегодня меня уже не было бы в живых и уж точно я бы не писал эту книгу.
Есть множество вещей, которые мне хотелось бы забыть, но я всегда жалел, что не запомнил имени этого подростка.
Ночь я провел в камере полицейского участка. Утром пришли полицейские и заверили меня, что я не арестован и мне ничего не грозит, они просто пытаются помочь. Я чувствовал себя неуютно, но принял их объяснения. Это был мой первый шаг на пути, который привел меня на другой континент.
Меня накормили, усадили в большой полицейский фургон, где сидели другие дети, как старше, так и младше меня. Нас повезли через весь город к зданию, и там какие-то люди, с виду чиновники, угостили нас обедом и дали попить. Они задавали множество вопросов, и было совершенно очевидно, что они хотят знать, кто я и откуда. Я рассказал им все, что помнил. Они записывали мои ответы на множестве бланков и документов. Название моего городка – Гинестли – было им неизвестно. Я старался вспомнить название той станции, где сел на поезд, но мог только сказать, что братья называли ее то ли Бурамбур, то ли Бирампур, а может, Берампур…
Несмотря на то что чиновники делали записи, было ясно, что они на самом деле не очень надеются отыскать небольшой городок с этим полузабытым названием. Он мог располагаться в любом месте страны. Я даже не помнил своего полного имени. Меня называли просто Сару. В конечном итоге, не зная, ни кто я, ни откуда, они просто написали против моего имени «потерялся».
После того как с вопросами было покончено, меня в другом фургоне отвезли к какому-то зданию и объяснили, что это дом для таких детей, как я. Мы остановились у массивных ржавых железных ворот, похожих на тюремные. Рядом с ними была небольшая дверь, ведущая в помещение. Я стал гадать: если я войду туда, смогу ли когда-нибудь выйти? Но я уже зашел слишком далеко, да и возвращаться на улицу не собирался.
За дверью оказался двор, где располагалось несколько больших зданий, которые назывались «Дом». Меня отвели в огромное двухэтажное помещение, в котором находились сотни, может быть, тысячи детей. Многие сидели группами. Мы вошли в огромный зал, где рядами стояли кровати. В конце коридора находилась общая ванная.
Мне показали двухъярусную кровать с москитной сеткой, одну из кроватей уже занимала маленькая девочка. Затем меня накормили и напоили. Сперва мне показалось, что «Дом» больше напоминает школу (какой она мне представлялась), но в этой школе стояли кровати, и дети жили прямо здесь, так что скорее это было похоже на больницу или даже тюрьму. Со временем выяснилось, что это место все-таки больше напоминало тюрьму, чем школу, но первое время я был счастлив оттого, что у меня есть кров и еда.
Вскоре я узнал, что на втором этаже находится такой же зал с большим количеством коек, где тоже жили дети. Часто мы спали по три-четыре человека на одной кровати, и бывало, нас перекладывали с места на место, поэтому мы нередко спали с разными детьми или даже на полу, если в помещении оказывалось слишком много детей. В уборных убирали редко. Место вообще казалось мрачным, особенно по ночам, когда с легкостью можно было представить, что в каждом углу прячется привидение.
Сейчас я думаю, что, возможно, это чувство возникало из-за того, что через заведение проходило слишком много детей. Кого-то бросили родители, кого-то в семье обижали и притесняли, поэтому их забрали. Я уже начал подумывать, что мне еще повезло. Я недоедал, но болезненно худым не был и не имел физических отклонений, а ведь я видел даже детей без ног или рук и с ужасными травмами. Некоторые из детей не умели или не хотели говорить. Я и раньше встречал людей со всякими отклонениями, психически больных, которые что-то выкрикивали или вели себя как безумцы; особенно часто они попадались мне на улицах у вокзала. Но я всегда мог избежать встречи с ними, если что-то меня пугало. В приюте бежать было некуда – я жил с детьми, отягощенными разными проблемами, среди них встречались преступники и садисты, которые в силу слишком юного возраста не могли сидеть в тюрьме. Некоторые были почти совершеннолетними.
