Владимир Кавторин - Совок клинический. Из цикла “Жизнь вокруг”
— Далее…
С каждым его «далее» прокурорша вздрагивала, судья морщилась. Но обе молчали. Притом — как-то загнанно. Впрочем, публику адвокатская речь занимала мало. Две тетки, потихоньку пересаживаясь, упрямо подвигались к двери и наконец выскользнули… Да и сам Ракитин то и дело сердито морщился, крутил головой, словно хотел сказать, что все то, что говорит адвокат, совсем не главное.
Ракитину, вероятно, казалось совсем не важно, по какой цене считать какую-то там «вышитую поневу» — по той, за которую она была продана в питерском антикварном магазине (27 тысяч), или по той, за которую была приобретена для музея (3 рубля 25 копеек), умноженной на официальный инфляционный коэффициент. Какое это имеет значение? Чудовищно абсурдно само обвинение, будто он мог что-то украсть из музея, им же созданного, — эта мысль жгла его, не пропуская в сознание ничего иного. Советское воспитание подталкивало его на громкие высказывания, а всякие там копеечные подсчеты…
Но на приговор его праведный гнев вряд ли мог иметь какое-то влияние. Адвокат-де, занудно торговавшийся за каждую тыщу и таки доказывавший, что если и были в музее утраты, если даже и по вине директора, то уж никак не в особо крупных размерах, делал дело, сводя сумму ущерба к той, когда уже нельзя говорить об особо крупных размерах.
В перерыве я подошел к клетке, постоял и даже окликнул: «Лев Гаврилович!» Ракитин посмотрел на меня, как бы не узнавая, и отвернулся. Я его понял: когда рушится все, что было твоей жизнью, ни с кем говорить об этом не хочется. И даже мягкость приговора не радует — полноту личной катастрофы она никак не смягчает…
Санкт-Петербург, 2009
