Пол Теру - Вокруг королевства и вдоль империи
А я постоянно говорил себе: «И это в Великобритании!».
Я чувствовал себя так, словно заперт в комнате с каким-то недружным семейством и вынужден выслушивать вопли: «Ты первый начал!» и «Это он меня стукнул!». В Ольстере мной завладевало то же желание, как в некоторых пансионах на южном побережье Англии в дождливую погоду — хотелось на цыпочках проскользнуть в прихожую, потихоньку улизнуть и уйти, куда глаза глядят.
Но в то же самое время я был признателен окружающим. Мне никто не навязывался. Я только и делал, что задавал вопросы, а ответы всегда были интересные. Люди на моем пути были честны и радушны. Меня никто не спрашивал, чем я зарабатываю на жизнь. Возможно, они проявляли тактичность: в городе, где столько людей сидело на пособии по безработице, интересоваться такими вещами было бы невежливо.
А вот в Англии и Уэльсе меня спрашивали, чем я занимаюсь. — Работаю в издательстве, — непременно говорил я. «Издательство» — звучит безобидно и респектабельно, пищи для разговоров не дает. Собеседники тут же переводили разговор на другую тему. Признание: «Я — писатель» — было бы роковым. Это один из лучших способов оборвать беседу. В любом случае, кто бы поверил, что я писатель, поглядев на мои промокшие ботинки, потертую кожаную куртку и обвисший рюкзак? Зато как выглядят работники издательств, никто не знал.
Но один раз в Белфасте мне все-таки задали пресловутый вопрос. Это было в мой последний вечер перед отъездом из «Муни». Беседуя в отеле с неким мистером Дораном, я чересчур рьяно расспрашивал его о детстве и матери, планах на будущее, ситуации с преступностью, его работе…
— А вы чем занимаетесь? — спросил Доран, рискнув поднять вопрос, на который еще никто не отважился.
Я никак не мог быть человеком без определенного рода занятий — как-никак, приезжий.
— Работаю в издательстве, — сказал я.
Доран просиял. Мой дежурный ответ ни у кого не вызывал такого восторга, пока я семь недель колесил по Англии. Но теперь-то я находился в Ирландии.
— Я тут вообще-то над романом работаю, небольшой такой роман, — объявил Доран и угостил меня еще пинтой. — Страниц четыреста готово. Он при мне, в номере, наверху лежит. Давайте завтра встретимся, еще по банке накатим. Я роман прихвачу. Вам понравится. Он про беспорядки.
На следующий день я прокрался мимо двери Дорана на цыпочках. Услышал, как он храпит — точно ветры носом пускает. Я выскользнул из «Муни» на улицу и прикрыл за собой дверь Белфаста.
МЫС ГНЕВА
Некоторые фантазии подготавливают нас к реальности. Горы Куиллис, остроконечные и крутобокие, словно сошли с иллюстраций к сказкам. В их необычности есть нечто театрально-неправдоподобное. Но мыс Гнева — Кейп-Рэс — на северо-западном побережье Шотландии обезоруживал воображение. Насколько мне показалось, это одно из тех мест, где любой путешественник чувствует себя первооткрывателем, испытывает иллюзию, будто до него этот пейзаж не был знаком человеческому взору. Таких уголков на свете немного. На мысу Гнева я ощутил, что после двухмесячных поисков пробился за цепь гор и пояс болот, чтобы узреть нечто невиданное. Оказывается, и в этом старинном, изученном вдоль и поперек королевстве есть свой затерянный берег! На мысу Гнева я был абсолютно счастлив. Даже его двусмысленное название пришлось мне по вкусу. Уезжать не хотелось.
Я вовсе не был единственной живой душой в округе: тут жили, кое-как сводя концы с концами, овцеводы и рыбаки, а на краю залива Болнакейл обитала община маргиналов, которые делали горшки и украшения, а также шили лоскутные одеяла. Попадались также туристы и рыболовы-любители; периодически надо мной пролетал бурый самолет и сбрасывал бомбы на один из пляжей у мыса Гнева, служивший армейским полигоном. Но в здешних просторах человек буквально растворялся, терялся на фоне пейзажа. Местные отличались скрытностью, а на чужих смотрели с опаской. Так иногда бывает в уголках, существующих за завесой тайны.
Со мной были приветливы лишь представители подлинного коренного населения — закаленные суровой жизнью горцы-хайлендеры, никак не отвечавшие всем известным мне стереотипным представлениям о шотландцах. Даже выговор у них был свой, непохожий на шотландский. Этакие белые вороны: народ учтивый, гостеприимный, трудолюбивый и веселый. Они воплощали в себе лучшие черты Шотландии: гордились своей культурой, не впадая в национализм политического толка. Без уверенности в себе такое невозможно. Кроме того, они отличались независимостью: низинные шотландцы, лоулендеры, называют их «упертыми» — «thrawn». Я испытал к ним уважение за чувство равенства, за пренебрежение сословными различиями, за то, как ласково они обращались со своими детьми и животными. Люди это были надежные и толерантные. Их ментальность не имела ничего общего со вздорными россказнями о волынках, спорранах и кровной вражде кланов, — всем, что сэр Вальтер Скотт возвел в культ шотландских горцев. Больше всего мне понравилась их самодостаточность. Кроме них, я не видал на побережье людей, которые не сидели бы на чужой шее.
Местность изобиловала горами. В промежутках — где долина, где болото. Каждая гора высилась на отшибе, не соединяясь с другими. Чтобы описать ландшафт, понадобилось бы поведать о каждой горе отдельно, ибо всякая была уникальна. Но почва не отличалась особым плодородием, овцы тут были мелкие, трава негустая, а на прогулках я непременно натыкался на останки: клочья шерсти, развевающиеся на костях, череп с оскаленными зубами.
— Глядите, — сказал мне пастух Стивен на одном из этих холмов.
Над нами кружила птица величиной с канюка.
— Серая ворона, — сказал Стивен. — Они на все способны. В таких местах — укрыться негде, до жилья много миль — они отыскивают ягненка и выклевывают ему глаза. Он сбивается с дороги, не может найти мать, слабеет. Потом вороны — а они все это время кружат над ним, терпения им не занимать — пикируют и разрывают его на части. Ужасные твари.
Стивен сказал, что ягнят губит не непогода, а хищные птицы: Климат тут холодный, но не чересчур. Зимы малоснежные; правда, бывают сильные ветра, а с востока обычно приходят бури с градом. На ветру непременно парили птицы — вороны и ястребы, чеканы, забавные кулики-сороки с длинными оранжевыми клювами и писклявыми голосами, жаворонки певчие, длинношеие хохлатые бакланы.
Пейзаж иногда казался зловещим, особенно в сырую погоду: на фоне серо-коричневых утесов белели бесчисленные раскиданные кости, а заросли вереска дрожали на ветру. Я сам удивился, что привольно чувствую себя в местах, где так мало деревьев — точнее, вообще их нет. Ландшафт был отнюдь не живописный, а запечатлеть его на фотографиях было практически невозможно. Местность потрясала своей пустынностью. Мерещилось, что ты на чужой планете. Иногда в пейзаже чувствовалось нечто дьявольское. Но благодаря всему вышеизложенному мыс Гнева мне понравился. Была и еще одна причина, самая основательная: я был рад там находиться, так как чувствовал себя в безопасности. Казалось, пейзаж — это страхолюдный монстр, обещавший мне свое покровительство: жить на мысу Гнева — все равно, что держать ручного дракона.
ВИЗИТ КОРОЛЕВЫ
Торопясь в Анструтер к визиту королевы, я пытался добраться автостопом, но ни одна машина не останавливалась. На шоссе я повстречал батрака с фермы. Он возвращался из Сент-Эндрюза — ходил посмотреть на Ее Величество.
— Я видел королеву, — сказал он и нахмурил лоб, припоминая, как это было.
— Как она выглядела?
Он снова нахмурился. Звали его Дуги. Он был обут в резиновые сапоги. Помедлив, он сказал:
— Она была в глубокой задумчивости.
Дуги заметил то, что ускользнуло от всех остальных:
— Что-то ее тревожило. Лицо серое. Вид не радостный.
Я заметил:
— Я думал, она рада, что у нее внук родился.
Дуги не согласился со мной:
— По-моему, она из-за чего-то переживала. Короли ведь тоже переживают, знаете ли. Ох, ужасная у нее работа.
И он замедлил шаг, словно из сочувствия к королеве, которая вконец заработалась. Я сказал:
— Ну, у положения английской королевы есть определенные плюсы.
— Плюсы есть. И минусы — тоже, — возразил Дуги. — Я бы так сказал: житье райское, но пополам с кошмаром. Она как под увеличительным стеклом. Всегда на виду! В носу не может поковырять так, чтобы никто не видел.
Это было произнесено удрученным тоном, и я подумал — правда, вслух не сказал: «Занятно, когда люди сочувствуют государыне оттого, что она не может незаметно от всех поковырять в носу».
Потом Дуги заговорил о телевидении. Сказал, что его любимая передача — «Дьюки из Хаззарда», сериал о всяких забавных передрягах в городке на американском Юге. Этот шотландец, батрак из графства Файф, пояснил, что в сериале ему нравится парень по имени Роско — приятно послушать, как тот позволяет себе разговаривать с начальником. Просто умора. Иногда американский юмор понять трудно, — сказал Дуги, — но всем батракам в Шотландии смешно смотреть на Роско: чудной такой.
