Пол Теру - Вокруг королевства и вдоль империи
Пол Теру - Вокруг королевства и вдоль империи краткое содержание
Пол Теру
Вокруг королевства и вдоль империи
КОРОЛЕВСТВО У МОРЯ
АНГЛИЙСКИЙ ХАРАКТЕР
Однажды я нечаянно подслушал из коридора, как некий англичанин самодовольно произнес: «Какие же они смешные, эти янки!» Удалившись на цыпочках в безопасное место, я громко расхохотался: кто бы говорил! И принялся мысленно составлять список: «Англичане оклеивают потолки обоями! Чтобы вареные яйца не остыли, надевают на них шапочки с помпончиками! В супермаркетах не дают бесплатных пакетов! Наступи англичанину на ногу — и он сам перед тобой извинится! Англичане покорно платят своим властям по сто долларов в год за лицензию на телевизор! Водительские права выдают на тридцать или сорок лет сразу — мои, например, истекут в 2011 году! В Америке при покупке сигарет тебе выдают бесплатные спички — а в Англии изволь покупать спички за свой счет! Англичане курят в автобусах! Не желают перейти на правостороннее движение! Шпионят на русских! Не моргнув глазом, произносят «ниггер» и «жиденок»! Дают своим домам имена, да еще какие — например, «Неказисли» или «Вид с птичьего полета»! На пляжах загорают не в плавках, а в подштанниках! На ваше «спасибо» не отвечают «Пожалуйста!» Молоко они до сих пор разливают в стеклянные бутылки! А развозят его молочники! А по улицам ездят старьевщики в телегах, запряженных лошадьми! Англичане обожают леденцы, «Люкозейд»[1] и блюдо из остатков вчерашнего ужина, дословно именуемое «пузырится и пищит»[2]! Живут в городках с названиями Гавкинг, Кудахтинг или Шиворт-Навиворт! А их собственные имена еще чуднее: mister Eatwell, Lady Inkpen, Major Twaddle, miss Tosh![3] И эти люди находят нас смешными?!!!»
Чем дольше я жил в Лондоне, тем отчетливее видел, что пресловутый английский национальный характер — скорее блеф, чем реальность: порой англичане предаются отъявленному нытью. Поделись с англичанином идеей объехать Великобританию кругом по береговой линии, и он скажет: «Гоняться за мышью вокруг ночного горшка — и то было бы занимательнее». Иногда англичане способны на беспощадную самокритику и глубокое презрение к себе. «Мы ужасный народ, — говорят они. — С нашей страной управиться невозможно. Мы вечно ни к чему не готовы. Тут все тяп-ляп делается». Но подобная самокритичность — еще и хитроумная тактика, позволяющая преспокойно оставаться растяпами. В сущности они капитулируют перед жизнью.
Причем, говоря «мы», англичанин подразумевает не себя самого и даже не свой социальный слой, а тех, кто стоит на социальной лестнице ступенькой выше, либо ниже. То есть, всех, кто, на его взгляд, должен принимать решения, и тех, кому полагается эти решения выполнять. «Мы» означает «все, кроме меня».
Самое архианглийское выражение — «Не ворчать!», а терпение англичанина — смесь инертности с отчаянием. Мол, что толку зря стараться! Зато американцы только и делают, что ворчат. А когда не ворчат, то хвастаются. Американец не способен произнести, потупившись: «Умею кое-что по-маленьку», а англичанин — заявить: «В своей профессии я один из лучших». Мы, американцы, вечно пускаем пыль в глаза (в этом, как и во многом другом, проявляется наша незамутненная ребячливость) и частенько падаем лицом в грязь при всем честном народе; англичане редко стремятся щеголять перед другими, а потому и редко выглядят дураками. С особым упоением англичане высмеивают те качества других, которыми сами обделены, как признаются сами. А иногда мы их просто бесим. В Америке тебя уважают, когда пробиваешься вперед, расталкиваешь всех локтями, поднимаешься из низов все выше, втираешься в нужные круги. В Англии на такое доведение смотрят гадливо: да что вы, так поступают одни итальяшки, это «китайская пожарная тревога», полный хаос! Быстро разбогатеть — все равно что пролезть к кассе без очереди, а пробить себе дорогу в жизни — вопиющая грубость; выходцев из иного сословия зовут «выскочками». Такое поведение не то, чтобы прощают или не прощают, — о нем попросту никогда не забывают. Память у англичан долгая и беспощадная.
НА ТРОПЕ
Едва выйдя из Дила, я увидел за Ла-Маншем длинное плоское облако или, вернее, полосу тумана, которая упрямо не рассеивалась. Поначалу она была серая с металлическим отливом, потом стала голубой. Чем ближе я подходил к Дувру, тем более четкими становились ее контуры: завеса напоминала то громадный броненосец, то целую флотилию, то остров. Наконец, я разглядел, что это действительно земля — череда мысов. То была Франция, неотличимая от Брюстера, если смотреть на него с противоположного берега Кейп-Кодской бухты.
Впереди на тропе, ярдах в четырехстах от себя, я заметил какую-то фигуру: навстречу мне; под гору, шел другой путник. Спустя несколько минут я понял, что это женщина: юбка развевается, на голове косынка. Еще несколько минут мы двигались навстречу друг другу по этим пологим склонам, под широченным небосводом. Кроме меня и нее, вокруг не было видно ни души. Ни за мной, ни за ней никто не шел. Путница серьезная, со стажем: локти движутся в такт ногам, туфли — на плоской подошве, ни карты, ни собаки. А вокруг, кстати, очень красиво — прямо над головой небесная синева, на юго-востоке — солнце, а на западе — стена ливня, висящая, точно обрывок целлофана. Я смотрел на эту женщину, очень немолодую женщину в теплом платке и тяжелом пальто, с букетиком в руках, — смотрел, как она приближается и думал: «Первым здороваться не стану».
Она на меня и не поглядела. Даже поравнявшись со мной, не заметила. На всем побережье не было видно больше ни одного человека — только в море, похожая на утюг, чернела рыбачья лодка. Хетта Памфри — так я ее нарек в своем воображении — решительно шагала вперед, полы ее пальто взлетали и опадали. Она уже удалилась от меня на полшага, в ее лице не дрогнул ни один мускул.
— Утро доброе! — сказал я.
— Ой… — она неуклюже вывернула шею, скосив на меня глаза. — Доброе утро!
И приветливо улыбнулась мне, так как я заговорил первым. Но если бы я промолчал, мы бы разошлись, Хетта и я, на этом лугу у отвесного обрыва — кроме нас, ни живой души в округе — пройдя в пяти футах друг от друга в звенящей тишине; которую здесь считают безопасностью, и не сказав друг другу ни слова.
ИЗВЕСТИЯ С ФОЛКЛЕНДОВ
Постояльцев в гостинице было немного — около дюжины мужчин, все пожилые, жизнерадостные, словоохотливые; отпустят какую-нибудь шуточку и сами же смеются, чересчур громко. Они колесят по побережью, взад-вперед, с полными чемоданами образцов; но торговля идет туго. Упомяните любой город навскидку — например, Дувр — и они непременно прокомментируют: «В Дувре просто катастрофа». Как водится среди коммивояжеров, держались они хамовато, ни слова не произносили без насмешки, к официанткам обращались с какой-то наигранной небрежностью. Хорошо умели играть на нервах у этих бедняжек, помыкать ими, отыгрываясь за то, что их собственные жены и дочери таких выходок не потерпят.
Мистер Фихэм (запчасти и аксессуары к автомобилям), только что из Мейдстоуна, назвал весь Кент своим «приходом» — то есть, территорией; в Кенте просто катастрофа. Он был лысоват, слегка склонен к хвастовству и к коммивояжерскому ухарству; попросил подвезти тележку с десертами, и когда хорошенькая официантка приблизилась, покосился на ее бедро, обтянутое форменной юбкой, и сказал:
— Этот эклер меня соблазняет…
Официантка взялась за блюдо с пирожным…
— … но все остальное — ничуть. Ох, старость, треклятая старость…
Фихэму было немного за пятьдесят; трое его соседей по столику — все примерно его ровесники — расхохотались как-то одобрительно и печально, сознаваясь в импотенции, слегка иронизируя над неполадками в своем хозяйстве. Подслушивая разговоры пожилых англичан, часто слышишь признания: «Что-то в койку уже не тянет».
После ужина я сидел с коммивояжерами у телевизора в холле и смотрел известия с Фолклендов. Пока выпуск новостей не начался, многие заговаривали о событиях, но все какими-то обиняками. «Я сегодня слушал радио в машине, пока ехал по «Эм-двадцать… Один клиент сказал… Эшфордский поставщик моего приятеля слышал…». Но никто не говорил ничего определенного. Не могли решиться. «Вроде бы с британской стороны потери…».
Весть сообщил телевизор: оказалось, потоплен «Шеффилд». В холле воцарилось молчание: первые потери британцев, новенькое судно. Много погибших, на судне продолжается пожар.
Пока Фолклендская война обходилась без жертв с британской стороны, она была остроумно затеянной кампанией, изобретательным маневром, приключением. В Англии ценят такие жесты: находчивый ответ, без крови, без трупов. Но теперь произошло нечто некрасивое, обязывающее к дальнейшим шагам, то, чего просто так спустить нельзя. Гибель «Шеффилда» обрекала Британию на войну, в которую никто всерьез не желал втягиваться. Один из коммивояжеров сказал: «Это нас подкосит».
