Хуан Бас - Скорпионы в собственном соку
И сочетание ярких чувственных и визуальных образов, подавшее мне великую идею.
Не знаю каким образом, но я в конце концов оказался лежащим на одной из засаленных кушеток, стоявших возле стен, в обществе одной из ведьм. Она разделась. Она была уродлива, но у нее были потрясающие груди, их худоба возбудила мое стенобитное орудие. Более того, будучи подругой Лона Чейни, она обладала задницей – достойной уважения задницей.
И тогда это случилось.
Покуда я сосал ей на славу сделанные соски, эта обезьяна сделала мне классический минет, один из самых лучших в моей жизни, до конца, именно что называется до конца.
Несмотря на то, насколько я был полон алкоголем и наркотиками, процесс эрекции чрезвычайно возбудил меня.
И непосредственно перед тем, как я излился, у меня случился приступ ясновидения: божественное откровение, предназначенное только для моих расширенных зрачков.
Лон Чейни опиралась на барную стойку, спиной ко мне и совсем рядом, – конура была длинная и узкая, словно крысиная задница, – я продолжал лежать на кушетке, примат работал надо мной, лежа сверху. Лон Чейни по-прежнему оставалась нагой; она целовала свою подружку Сватью, которая, как и раньше, пребывала на барной стойке, а Асти лежал на ней, оставив в ней свой член, и храпел со звучностью вулкана Кракатау во время извержения. Я обратил внимание на задницу Лона Чейни: она была идеальна! Красива и идеальна – два белых плотных полушария, которые немедленно напомнили мне о карте полушарий на развороте моего школьного атласа… И покачивающаяся задница примата перед моим лицом представилась мне церковным колоколом, чей звон в конце концов соединил в общий образ двухмерный глобус Земли и крайний бильбаизм, который представляет себе план города исключительно в планетарных масштабах:
Я увидел эти буквы, выполненные в изящной английской каллиграфии, и белый неон на освещенном однородном красном фоне. В сорок два года, в вонючем отхожем месте, в середине оргии ярмарочных уродцев я наконец открыл свою миссию в жизни: организовать «Карту полушарий Бильбао» – лучший бар закусок из всех, когда-либо существовавших на планете.
Счастливый от этого озарения, я кончил. Я кончил с такой силой, что меня ослепил чистейший белый свет. Думаю, это было более чем галлюцинация: это высвободилась энергия от распада пары миллионов нейронов.
Умелая обезьяна сплюнула на пол мою любовную жидкость, весьма негламурно, снова повернула ко мне свою рожу и сказала мне:
– Ты протек, дорогой… Ты кончил по-королевски, спорим?… А теперь давай приди немного в себя, мне тоже нравится, чтоб мне делали приятно…
Я подумал о словах Лоуренса Оливье, сказанных Тони Кертису в «Спартаке», о предпочтениях между устрицами – вечно эти устрицы, черт побери, – и улитками… А также о том, что иногда даже гурман-пурист ест гамбургеры с кетчупом.
Очки для чтения, которые я надел, чтобы хоть немного защитить свои чувствительные глаза от едкого табачного дыма, запотели.
13
19 октября я нажал выключатель, зажигавший неоновый свет – точная перестановка в реальность того, что я вообразил себе той грязной ночью, – над «Картой полушарий Бильбао», и вместе с Асти собирался принимать избранных гостей на инаугурации заведения.
По этому случаю на мне сверкал галстук из серии «Таинственная звезда», с Тинтином и Милу на изумрудно-зеленом фоне: они стояли маленькие перед большим красно-белым шампиньоном.
На мое приглашение откликнулся tutto[61] цвет и сливки общества Бильбао.
Весь штаб моих приятелей: Хулито Куррутака и его жена Мерче Чанфрадас, которой я, ликуя из-за успеха вечера, устроил тщательный петтинг сморщенной перчаткой для уборки в безупречной уборной; Крис Кальденьоса, освободившийся наконец от бапкообразной Мочи Барбаканы и встречавшийся теперь с хорошенькой Маручи Фрихитеги; ненавистные Тато Эскарола и Начо Тотела; сестры Кандадо с доньей Панчинетой, их мамой; Тути Ферросо с мужем архитектором Нано Ретамой; владелица галереи Сулема Ломбарда и ее дочь, модель Кука Ферменто; доктор Флетан, престижный оплодотворитель; монсеньор Гравилья и теолог-иезуит Орасио Митосис; консул Каймановых островов, острослоз Франклин Бананарама; Пипа Силуро, местная Луиза Парсонз, запечатлевшая событие в хвалебных выражениях и подходящих фотографиях на страницах «Ла Алькантарилья», своего очень популярного раздела «Жизнь общества» в «Эль Коррео»; патетичный Андер Канаста, претенциозная Чуса Клепсидра, засранец Ибон Тегументо, простак Тони Эспесо, сплетница Инна Катастро, зануда Мамен Ладрильо и длинное так далее.
Не было недостатка и в модных представителях интеллигенции и богемы: художники Эллой Пульпо и Франсис Туба; писатель Трой Ахенхо; скульпторша Чуса Мигранья; киносценарист, обладатель премии «Гойя» Броха Пердон де Габарра и его режиссер, любимец публики Эме-рито Колокон; социолог Чиско Бурлете; актриса Мирта Сантабарбара; художник комиксов Хоанес Палимпсесте и три члена «Эль Экономато», знаменитой вокальной группы Бильбао.
Мир спорта представляли бывший игрок «Атлетик» Бобо Кантера, тяжеловес Чинчорта Гараби и, the last but not the least,[62] Боско Сарабуру, чемпион мира в игре в лягушку[63] всех категорий.
А также неплохая коллекция политиков во главе с мэром Чомином Хулагараем; кроме того, Хосеба Хосу Симауртеги, советник по культуре in pectore,[64] в сопровождении своего идеолога, высокомерного Бенито Пириндолы; Кармело Конифера, уважаемый депутат Законодательного собрания Страны Басков; Никанор Дестахо, великая надежда социализма левого толка, и Мария дела Инсоласьон Марсеро дела Балаустрада, наследница испанских правых.
Нас почтил своим присутствием также именитый иностранный гость – Хорди Трисератопс и Тортелл, генеральный директор телерадиовещания Женералитата Каталонии, приехавший посетить Чучи Курду, своего баскского коллегу, также явившегося на инаугурацию, для совместного производства серии телепрограмм в «общих национальных интересах» о Сабино Аране, Гауди, Лопе де Агирре и барабанах Бруча.[65]
Представительство прежней клиентуры и поваров из Каско-Вьехо, соседей Асти, было тщательно отфильтровано мной и сведено к минимуму: воплощение Сумала-карреги – а не урод-столик для свечей, – и дюжина наименее оборванных. Если б я увидел там, бок о бок со сливками общества, Сватью и ее troupe,[66] в качестве радикального контраста, у меня случилась бы грудная жаба.
Подобную жеребьевку я провел также среди друзей по «Веретенообразному оладью с медом» болвана Хосеми, моего брата, который, в отличие от меня, так и не сумел поднять головы и жил в нищете, за мамин счет.
Таня Трикиносис и Феде Каркава, передовые поэты группы, сочинили в нашу честь произведение «Закуска и хохот», оду для двух голосов и кимвала, попытку исполнения каковой я строго пресек.
Пришел даже дон Леонардо, мой отец, в сопровождении еще одной сногсшибательной сеньоры. Конечно же, он не вернулся домой, но он наконец испытал гордость за труды своего первородного сына и стал меньше меня избегать.
Моя безумная мать также пришла, но с ней случился приступ тревоги: ей на голову надели мешок для мусора, чтобы избежать гипервентиляции, и в нем она казалась приговоренным перед повешением, – завершившийся зрелищным обмороком в тот момент, когда она увидела старика под руку с изысканной гетерой. К счастью, Эпи-фанио и Блас, вкрадчивые психопаты из «Ла-Бильбаины», которых я по почте попросил быть портье на инаугурации, ловко эвакуировали ее из помещения на такси.
В общем, более двух сотен приглашенных наполнили до краев это высокоэстетичное заведение в центре города и были очарованы и покорены кулинарными шедеврами Антончу, который в столь решительный день пустил на них целое состояние.
Ни больше ни меньше шестнадцать закусок, все гениальные и необычные. Чтобы наесться до отвала. Думаю, только обжора, вроде Хулито Куррутаки, был способен попробовать их все.
Разумеется, он включил в свою коллекцию – она была слишком многообразной, чтобы перечислять все, – свои любимые тематические элементы: фуа-гра в двух изысканных вариантах, в желе из мускатного «Каста Дива» – я только некоторое время назад выяснил, что выбор этого сладкого вина был зловещим знаком почтения, – и в пюре из турецкого гороха; устрицы под смелым соусом из шпинатного сока и одно из его изобретательных творений вокруг картофельной запеканки.
Он приготовил два морских тартара[67] высочайшей свежести: из северной макрели и из морского судака; удивительную фантазию с травами и полевыми цветами на охлажденном отваре белой крапивы; одну из разновидностей «Кровавой Мэри» с сердцевидками; чангурро[68] на основе «мартини-драй» – напиток из вермута «Нуайи Пра»; находчивое изобретение из потрохов трески – хоть он это так и называет, на самом деле речь идет о плавательном пузыре рыбы; потрясающий холодец из телячьих ножек с трюфелями; три десерта: необычное мороженое из острой редьки, ни с чем не сравнимый пудинг из голландского трубочного табака и вкуснейшая слойка с корицей, рисом и молоком для самого консервативного нёба.
