Хуан Бас - Скорпионы в собственном соку
Я придерживался одной темы, но тоже упорно, и проглотил четыре «мартини-драй».
Между коктейлями я подверг его тонкому допросу, замаскированному под непринужденную беседу, прерывавшемуся несколькими попытками полезть на рожон.
Он вел себя совершенно в духе Хаддока: назвал одного клиента невежей и вегетарианцем, сунул палец в «буравчик» другого и похотливо изучал рубенсовские ягодицы некой толстушки – в которой было определенное изящество, – к счастью, она была в сопровождении какого-то выродка.
Так я узнал, что он сформировался как повар в Бордо, где жил какое-то время, вместе с учеником великого Поля Бокюза, и что его не привлекала идея открыть ресторан: он довольствовался приготовлением закусок для бара.
Я осторожно возразил ему: жаль, что его высочайший профессиональный уровень практически пропадает в безвестности, сокрытый в маленьком баре в Каско-Вьехо, и продается по почти даровым ценам, которые поневоле, вероятно, оставляют ему весьма скудную прибыль.
– Я более чем уверен, что если немного заняться продвижением вашего заведения и перевести его в какое-нибудь местечко ближе к центру, то это будет верное предприятие, – добавил я, – ваш бар превратится в одну из лучших кулинарных жемчужен Бильбао; не говоря уже о том, что цены поднимутся, словно пена… Это будет маленькая золотая жила…
– Возможно… Но, по правде говоря, меня не слишком интересуют деньги… у меня есть другой источник дохода… А закуски – это почти хобби.
Но несмотря на безразличие, какое он выказывал к моим речам, я продолжал свои попытки вскружить ему голову своим планом развития. Полагаю, подсознательно я уже видел, как, если осуществятся столь удачные замыслы, упадет ломоть и на мое пустое блюдо.
– Подумайте, например, об успехе, какой будет иметь это заведение у туристов… Те, что приезжают сюда, чтобы посетить музей Гуггенхайма, – они ведь по большей части не нищие. Это люди обладают определенной культурной и экономической платежеспособностью, они умеют оценить хорошее качество… Если уж они сохнут по дюжинным закускам в посредственных барах, то представьте себе, как они будут сохнуть по вашим…
– С тех пор как эта банда фанатиков, ЭТА, снова начала убивать, туризм сильно уменьшился.
Неотразимый довод, который, однако, позволил мне рассеять еще одно сомнение в его отношении: стало быть, он – не подвижник этой секты.
– Вам нельзя отказать в правоте. И все же некоторые по-прежнему приезжают, по крайней мере в количестве, достаточном для того, чтобы через край переполнить столь притягательный бар… А с другой стороны, если смотреть на веши с более местной точки зрения, я уверен, что будет легко привлечь людей из правящей верхушки: представителей власти, политиков, а кроме того, кучку прихлебателей, благодаря которым заведения входят в моду и попадают в путеводители. Можно было бы даже выбить какую-нибудь государственную субсидию под предлогом какого-нибудь исследования по кулинарии или другой чепухи в том же духе.
Аргумент насчет политиков, хотя он был больше всего притянут за уши, кажется, заинтересовал его. У него заблестели глаза, и он подал свою реплику:
– Вы думаете, что такого рода люди придут?
– Я бы руку на отсечение дал, – солгал я.
И прежде чем «Кровавая Мэри» превратила его речь в невнятное бормотание, он добавил нечто, в результате чего во мне зажглась электрическая лампочка, которая под конец вечера превратилась в яркий маяк, в видение, что будет освещать путь ему и мне весь остаток года.
– Мне кажется, я старею, почти все, что я должен был сделать, я уже сделал; мне остается еще только одно дело…
Его «дело», видимо, было важным, потому что он произнес эту фразу с подчеркнутым убеждением.
– Я обленился и стал с некоторым недоверием относиться к переменам… Тем не менее я открыт для хороших идей… Признаюсь, хоть вам и покажется, что это противоречит сказанному прежде: в последнее время я немного скучаю; мне тяжело быть окруженным ослами, которым все равно, что фуа-гра, что маниока… Если кто-нибудь предложит мне что-то действительно привлекательное, я готов даже к тому, чтобы ввязаться в какую-нибудь авантюру… Но, разумеется, только в том случае, если я буду себе все это ясно представлять.
Поглощение приторного «Александра», то есть вливание коньяка в желудочную амальгаму из водки, текилы, джина и рома, скинул Джекилла с плохо натянутого циркового каната и поместил на него Хайда.
Антончу устремил свой пылающий взор на аппетитную толстушку, которая только что снова вошла и направлялась теперь прямиком к нам, рассерженная и в сопровождении подкрепления: к недоноску из ее эскорта добавился тяжелый вес – жирный тип размером с медведя Йоги,[55] судя по сходству конституции и физиономий, приходившийся братом оскорбленной.
Асти спешился, соскочив с табурета на манер Джона Уэйна, упал при этом, поднялся и встал напротив медведя Йоги, который смотрел на него молча, но угрожающе, в то время как недоносок подзуживал моего товарища: дескать, пусть он теперь посмеет тронуть за тыльную часть его супругу.
Асти не проронил ни слова. Медведь Йоги был глуп и придвинулся к нему слишком близко: он стоял руки в боки, потеряв всякую осторожность. Асти нанес ему образцовый удар: короткий хук слева под правое ребро. Стопоходящее ошеломленно наблюдало за тем, как кулак обидчика его сестры углубляется в его хорошо защищенную печень. Прежде чем сработал часовой механизм после этого молниеносного удара, он успел схватить Асти за шею двумя руками; через секунду он рухнул на пол, словно мешок с тулузской фасолью, и стал корчиться от боли, держась за бок.
У Асти еще оставалось достаточно времени, чтобы залепить оплеуху карлику и помять груди толстушке, прежде чем Хулиан или Хосемари вышел по его душу с «книгой жалоб и предложений» – узловатой палкой, длиннее и толще, чем член Джона Холмса,[56] этой легендой из орехового дерева, – держа ее на манер шпаги, а Хосемари или Хулиан категорично потребовал с меня возмещения убытков.
Уже на улице – Асти едва не отведал «книги жалоб» – у меня родилась ясность, более прозрачная, чем похлебка в сиротском приюте, что пора оставить моего задиристого товарища на произвол судьбы и удирать вместе с Мило как можно дольше. Двух боксерских трактирных встреч за один вечер было более чем достаточно. Я должен был заботиться о своей проверенной репутации, и, кроме того, поскольку бог любит троицу, в следующей потасовке достаться могло мне.
С этим варваром ничего невозможно было поделать. Лучше обо всем забыть.
Однако внезапно Антончу, раскатисто смеявшийся над этой переделкой посреди тротуара, изменился в лице, и румянец, с некоторого момента оживлявший его лицо, уступил место пепельно-серому цвету, достойному визита дамы с косой. Словно в результате действия поэтического правосудия, он схватился обеими руками за живот, будто это он получил удар, и согнулся от боли на припаркованной возле машине. Я уже намеревался просить помощи, но он сказал мне голосом, искаженным от страдания – а оно, вероятно, было огромным, – чтобы я ничего не делал, что это скоро пройдет.
Так оно и было: через несколько секунд, показавшихся мне вечными, приступ прошел. Асти снова принял вертикальное положение, вытер платком холодный пот и заговорил со мной нормальным голосом.
Казалось, он снова был трезв.
11
Такси удается пересечь Гран-виа. На этой новой улице движение менее плотное. Если мы будем продолжать ехать с такой же скоростью, через несколько минут мне все же удастся добраться до больницы.
Разумеется, все светофоры перед нами загораются красным.
Дождь продолжает идти, но он уже не падает с неба с неистовством тропического ливня, как прежде.
Уже не слышно никаких сирен: ни полицейских, ни сирен «скорой помощи».
И остолоп за баранкой на какое-то время замолчал.
Не изменились только пытки по радио. Кошмарная программа вильянсико кажется вечной и не прерывается ни на мгновение; нет даже рекламных пауз. Как раз сейчас только что объявили следующий ужас: «Иудино деревце» в исполнении «Соль и Сомбра», хорового ансамбля из Сестао под аккомпанемент самбомб[57] и чалапарт.[58]
И тут я начинаю видеть выход, он все еще далеко, но я начинаю его видеть, – по крайней мере из длинного туннеля, в который превратилась эта поездка на такси.
И, надо сказать, я, по правде говоря, все больше и больше убеждаюсь в том, что он меня не отравил. Если я и продолжаю пробираться в больницу всем ветрам назло, то это лишь из-за излишней осторожности, из-за избытка бдительности.
12
Я не ушел домой. Я до рассвета следовал за Астигаррагой в эту буйную ночь, полную алкоголя и скотского секса в ритме танго.
Встревоженный из-за приступа боли, который он только что пережил, я не посмел оставить его одного, хотя он и уверял меня, что уже чувствует себя отлично. Я спросил его, извинившись за свою неделикатность, что с ним такое приключилось, не болен ли он.
