Мулуд Маммери - Избранное
Ночью я не мог уснуть. Над долинами плыли темные облака. В воздухе чувствовалась тяжесть. Я трижды вставал и выходил на балкон, чтобы прогуляться — девять метров в одну сторону, девять — в другую. Трижды Аази спрашивала, что со мною, и трижды я цедил сквозь зубы: «Ничего». Около двух часов ночи из конца в конец горы стали проноситься то глухие, продолжительные раскаты, то сухой грохот, словно кто-то колотил по листам железа. Молнии на мгновение освещали комнату, а вслед за тем она погружалась в еще более густую тьму. Бешеный ветер набрасывался на окна, свистел в щелях дверей. То тут, то там слышался треск черепиц на крыше. Я вышел, чтобы затворить ставни. У-у-у, гудел ветер, рассекаемый острыми створками. Потом он затих. По крыше дробно застучали крупные градины, оттуда они соскакивали на землю или на балкон. Хляби небесные разверзлись, и в сточных желобах загромыхали потоки проливного дождя. Ливень длился по меньшей мере полчаса, затем, словно по мановению волшебной палочки, и дождь и ветер прекратились, тучи как бы застыли в небесной высоте.
Я не мог ни уснуть, ни выйти наружу, а потому взял с туалетного столика письмо Идира, хотя и прочел его уже два раза. Но глаза мои скользили по строкам, ни на чем не задерживаясь. Ровное дыхание Аази вносило определенный ритм в тяжелую тишину, которая пришла на смену буйству стихии. Аази неподвижно лежала рядом со мной. Веки ее с длинными черными ресницами были сомкнуты, но черты лица странно исказились, словно и во сне она не находила покоя.
Вскоре возвратился домой Менаш, и это весьма кстати развлекло меня. Он только что пришел с реки и изо всех сил стучал тростью в ворота, потому что снова начали падать крупные капли дождя. Я впустил его. Он промок до нитки, так как большую часть пути прошел под ливнем. «Здравствуй», — буркнул он и, понурив голову, отправился спать. На другой день он не встал, а к вечеру температура у него подскочила до сорока. Он кашлял и поминутно вытирал слезящиеся глаза. Аази навестила его в тот же вечер, а когда увидела, в каком он состоянии, больше уже не отходила от него. Наши женщины привыкли к тому, что она со всем управляется одна, и не мешали ей, но теперь я угадывал самые ее сокровенные мысли и хорошо видел, что она хлопочет о больном с каким-то неестественным рвением и чем-то очень взбудоражена.
Менаш уснул лишь на четвертый день. Спал он очень крепко, и мы решили, что ему немного лучше. За все время его болезни Аази уходила лишь раза два, чтобы на часок забыться тревожным сном; теперь она отправилась отдохнуть.
Около двух часов ночи мать Менаша постучала в нашу дверь. Больному стало гораздо хуже. Он не просыпался и все время бредил.
Мы застали возле него Секуру, моего отца, На-Гне, Акли. Как только я вошел, На-Гне сказала мне:
— Опасность миновала, теперь он выздоровеет.
Послали за Давдой, но она долго не приходила. Появилась она уже на заре; глаза у нее опухли от сна, в лице было нечто животное, придававшее ее красоте какую-то особую терпкость. Вскоре она ушла, сказав, что ей надо подоить коров и коз и что-то сказать пастухам.
Один за другим разошлись и остальные, и в комнате остались только Ку, Аази и я; Менаш перестал бредить. Один раз он все же сел на постели, полуоткрыл глаза, обвел комнату, мутным взглядом и проронил довольно внятно:
— Да, старик, здесь — Таазаст, Таазаст, в Тазге, где живет племя потомков Якуба. Добро пожаловать. Входи. — Потом снова опустил голову на подушку.
Два-три года тому назад голос Менаша, некогда такой нежный и переливчатый, возмужал, стал густым и низким; но, увидав во сне старца, Менаш снова заговорил прежним голосом.
Ку, притаившаяся в уголке, не шелохнулась. Между тем я не сомневался, что она все слышала. Покинули мы Менаша очень поздно; он спокойно спал. По дороге мы не проронили ни слова, но, когда мы подошли к большим воротам и остановились, прежде чем разойтись, Ку сказала, как бы обращаясь к самой себе:
— Странные вещи говорил Менаш. Наверно, ему приснилось что-то прекрасное. Попросим его рассказать, когда он поправится. Только бы он не забыл!
Мы вошли к себе. Аази повторила, как эхо:
— Да, только бы не забыл.
* * *Аази хорошо знала: мать сердита на нее лишь потому, что у нее нет детей. Если у кого-нибудь не только в Тазге, но и во всей округе рождался ребенок, женщины спешили сообщить об этом Аази, чтобы уколоть ее. При каждом удобном случае они перечисляли в ее присутствии многодетных матерей. Моя мать постоянно подчеркивала, что аллах благословляет только добродетельных; хотя она и не говорила этого открыто, из слов ее можно было заключить, что бесплодие Аази — возмездие за ее грехи. Сознание того, что она проклята аллахом и никому не нужна, терзало мою жену. Казалось, какой-то острый шип вонзился в ее душу и с каждым днем проникал все глубже и глубже, отравляя всякую радость. Когда же Аази на миг забывала о своем горе и успокаивалась, мать вновь заводила разговор на эту волновавшую ее тему. Аази завидовала Ку, которая ждала третьего ребенка: зачем аллах так щедро благословляет брак Ку и вовсе не хочет благословить ее брак? Ку плодовита; она, как сама земля, щедра на плоды; полные и уже обвисшие груди ничуть не портили ее в глазах Аази.
Впрочем, Ку относилась к этому очень добродушно.
— С меня уже хватит, — говорила она Аази, — а у тебя ни одного нет. Бери, отдам тебе одного из своих.
И она сдержала слово. С тех пор маленький Идир стал приходить к нам и оглашать наши комнаты своим тоненьким голоском.
Жена прибегала ко всем известным средствам от бесплодия. Поздней осенью На-Гне навьючила себе на спину большую плетеную корзину и отправилась по соседним селениям выпрашивать у матерей семейств подарки для женщины, которой бог отказывает в своей благодати. Один из этих даров должен был передать Аази плодовитость его бывшей владелицы. Но миновала зима, а волшебной перемены так и не произошло.
Тогда нам пришлось прибегнуть к средству, которое некогда посоветовал мне шейх. Аази решила вместе с Давдой совершить паломничество на могилу святого Абдеррахмана в Ат-Смаиле. Акли предложил отвезти нас в «плимуте», но он только еще учился править, и никому не хотелось рисковать своей жизнью. Поэтому мы взгромоздились на мулов и отправились в путь вдоль реки.
Шейх и На-Гне, оба ревностные почитатели святого, воспользовались оказией и поехали вместе с нами. Менаш тоже присоединился к нам: шейх сказал ему, что болезнь на него наслал злой дух реки и что единственное средство вылечиться — молить великого святого о заступничестве. Менаш сначала было отказался ехать, но Давда так настаивала, что он в конце концов согласился.
По дороге мы нагнали группу женщин и мужчин из племени иратенов и вместе добрались до усыпальницы святого — ее круглый купол мы увидели еще около полудня.
Как только мы приехали, Аази окружило множество старух. Они дергали ее за платье, за шаль, целовали руки, наперебой выпрашивали милостыню, осыпали ее добрыми пожеланиями. Аази быстро раздала все свои деньги и принялась за мои. В конце концов На-Гне удалось разогнать скопище нищенок, и они разбрелись: одни — продолжая громко выкрикивать благие пожелания, другие — бранясь и ворча. Кончилось тем, что две старухи вцепились друг дружке в волосы, и только Давда смогла их разнять.
Мы одарили многочисленных паломников лепешками, инжиром, жидким квашеным молоком, медовыми пряниками; потом каждый из нас вошел в усыпальницу, чтобы опустить свою лепту в кружку для подаяний. Когда настала очередь Аази, она разулась, подошла к усыпальнице, приложилась к разноцветному знамени, склоненному над ней, и прошептала:
— Абдеррахман, ты оставил меня одну, совсем нагую перед лицом воли аллаха. Помоги мне. Даруй мне сына, и я нареку его твоим именем, Абдеррахман.
Сидевшие вокруг усыпальницы старухи, почитательницы святого, добавили от себя:
— Да будет так, Абдеррахман.
— Моя мать — твоя почитательница. Она взывает к тебе денно и нощно и каждый вечер воздает тебе хвалу. Но ты забывчив, Абдеррахман.
— Не богохульствуй, дочь моя, — сказала одна из старух, дернув Аази за подол. — Моли святого в смирении сердца, преклонись перед ним.
Аази низко поклонилась, замерла на минуту, потом опустилась на надгробие и прильнула к нему.
— Избавь мой дом от горя, а чрево мое — от бесплодия, и я заколю в честь тебя быка, о милостивый Абдеррахман!
— Да будет так молитвами сорока святых, чтимых племенами мангелетов, — сказала старуха, видимо происходившая из той же местности, что и моя жена.
Аази уже довольно долго пробыла в часовне, и я вошел туда вслед за ней.
— Мать, — говорила она старухе, — вот мой муж; уже три года прошло, как он женился на мне, чтобы я принесла ему сыновей, а аллах не хочет этого.
— Протяни руки, дочь моя. Ладонями к небесам.
