Филип Рот - Немезида
Доктор Стайнберг вернулся на веранду с лимонадом. Было полутемно: веранду освещала только лампа, горевшая у кресла, где до прихода гостя доктор Стайнберг сидел, курил трубку и читал вечернюю газету. Теперь он снова взял трубку, зажег ее и раскурил, несколько раз затянувшись и выдохнув дым. Сладкий, насыщенный аромат его табака немного приглушил сикокесскую вонь, стоявшую здесь тоже, как и во всем городе.
Доктор Стайнберг был худощавый, подвижный человек невысокого роста. Он носил солидного размера усы и очки с толстыми — хоть и не такими толстыми, как у мистера Кантора, — линзами. Самым заметным элементом его внешности был нос, сверху изогнутый, как ятаган, ближе к кончику уплощенный, с ромбовидной, если смотреть спереди, косточкой, — словом, не нос, а целая сказка, объемистый, извилистый, сложно закрученный, — один из тех носов, что много столетий, вопреки всем мыслимым бедам и тяготам, евреи не уставали ваять. Необычность его носа больше всего бросалась в глаза, когда он смеялся, что происходило часто. Неизменно приветливый, он был из тех обаятельных семейных врачей, что, входя в комнату ожидания с чьей-нибудь историей болезни, заставляют лица светлеть, из тех, что, поднося к твоей груди стетоскоп, наполняют тебя чувством счастливой защищенности. Марсии нравилось, что ее отец, чья авторитетность была природной и ни капельки не наигранной, в шутку и в то же время всерьез называл пациентов своими господами.
— Марсия сказала мне, что у вас есть смертельные случаи среди учеников. Меня это очень опечалило, Бакки. Летальный исход у больных полио бывает не так уж часто.
— На сегодня у меня заболели четверо, из них двое умерли. Два мальчика из начальной школы. По двенадцать лет обоим.
— Груз ответственности на вас очень большой, — сказал доктор Стайнберг. — За ними всеми надо смотреть в оба, особенно в такое время. Я лечу больных двадцать пять лет с лишним, и все равно, когда теряю пациента, пусть даже он умирает от старости, я сильно переживаю. Эта эпидемия — большое испытание для вас.
— Проблема вот в чем: мне неясно, правильно ли я поступаю, что разрешаю им играть в софтбол.
— Вам что, кто-то сказал, что вы поступаете неправильно?
— Да, мать двоих братьев, которые заболели полио. Понятно, что у нее была истерика. Тут подворачиваюсь я, и она на меня обрушилась. Понятно-то понятно, но от этого не легче.
— Врачам тоже порой так достается. Вы правы: человек, когда ему очень тяжело, когда он сталкивается с несправедливостью болезни, может впасть в истерику и обрушиться на того, кто попался под руку. Но мальчики не из — за софтбола заболевают полио. Они заболевают из-за вируса. Мы не так уж много знаем о полиомиелите, но это мы знаем твердо. Дети везде и всюду активно играют на улице все лето напролет, и даже во время эпидемии инфицируется только очень маленький процент от общего числа. И очень маленький процент инфицированных серьезно заболевает. И очень маленький процент серьезно заболевших умирает: смерть наступает из-за паралича дыхательных мышц, а это довольно редкая штука. Если у ребенка вдруг заболела голова, это совсем не значит, что у него полиомиелит в паралитической форме. Поэтому важно не преувеличивать опасность и продолжать нормальную жизнь. У вас нет никаких причин чувствовать себя виноватым. Иногда это естественная реакция, но в вашем случае она неоправданна. — Наставительно направив на молодого человека черенок трубки, доктор предостерег его: — Мы иногда склонны сурово судить себя без всяких на то оснований. Ложное чувство ответственности может сковать, обессилить человека.
— Как вы думаете, доктор Стайнберг, дальше будет хуже?
— Эпидемии имеют свойство спонтанно выдыхаться. Пока что случаев очень много. Пока что мы должны действовать по ситуации и смотреть, кратковременная это будет вспышка или нет. Обычно подавляющее большинство заболевших — дети до пяти лет. Так было в шестнадцатом году. Сейчас картина несколько другая, по крайней мере у нас в Ньюарке. Но это не значит, что болезнь будет много месяцев беспрепятственно гулять по городу. Насколько я могу судить, очень веских причин для беспокойства пока нет.
Мистер Кантор неделями не испытывал такого облегчения, как сейчас, у доктора Стайнберга. Во всем Ньюарке, включая его собственную квартиру, включая даже физкультурный зал в школе на Чанселлор-авеню, где он занимался с детьми, не было такого места, где ему было бы так хорошо, так спокойно, как здесь, на защищенной сеткой задней веранде дома Стайнбергов, в обществе доктора, попыхивающего прокуренной трубкой в мягком плетеном кресле.
— Почему самая сильная эпидемия в Уикуэйике? — спросил мистер Кантор. — Есть какое — нибудь объяснение?
— Не знаю, — ответил доктор. — Никто этого не знает. Полио — по-прежнему таинственная болезнь. На этот раз начало было постепенным. Первые случаи главным образом в Айронбаунде, потом там и сям по всему городу, и вдруг в Уикуэйике пошло-поехало.
Мистер Кантор рассказал доктору про инцидент с итальянцами из Истсайдской старшей, которые, приехав из Айронбаунда, заплевали весь тротуар перед входом на спортплощадку.
— Вы все сделали правильно, — сказал ему доктор Стайнберг. — Вымыли тротуар нашатырным спиртом. Самое лучшее в такой ситуации.
— Но убил ли я микробов полио, если они там были?
— Мы не знаем, что убивает микробов полио, — ответил доктор Стайнберг. — Мы не знаем, кто или что переносит полио, и до сих пор идут споры о том, как микроб попадает в организм. Но важно то, что вы удалили источник антисанитарии и успокоили мальчиков своим уверенным поведением. Вы продемонстрировали компетентность, хладнокровие — именно так и надо вести себя при детях. Бакки, вы потрясены, напуганы происходящим, но сильные люди не застрахованы от таких переживаний. Вы должны понимать, что очень многие из нас, людей гораздо старше вас и опытней по части болезней, тоже потрясены, тоже напуганы. Быть, по существу, наблюдателем в белом халате, не способным остановить распространение опасной болезни, — это каждому из нас тяжело. Болезнь, которая может искалечить, которая поражает главным образом детей и некоторых из них даже убивает, — какому взрослому легко с этим примириться? У вас есть совесть, это очень ценно, но не вините себя в том, что лежит далеко за пределами сферы вашей ответственности.
Мистеру Кантору захотелось спросить: "А у Бога есть совесть или нет? Какая у Него сфера ответственности? Или Он не знает никаких пределов?" Но вместо этого он спросил:
— Не закрыть ли спортплощадку?
— Вы — заведующий. Закрыть ее или нет?
— Не знаю, что было бы лучше.
— Чем займутся мальчики, если им нельзя будет приходить на спортплощадку? Останутся дома? Нет, они будут играть в тот же софтбол где-нибудь еще: на улицах, на пустырях, в парке. Если вы их выгоните со спортплощадки, вы все равно не сможете помешать им собираться. Дома они сидеть не станут: будут болтаться вместе около местной кондитерской, стучать пинбольным автоматом, толкаться, пихаться ради потехи. Будут пить газировку из одной бутылки, сколько бы им ни говорили, что этого не надо делать. Некоторые, кому особенно неймется, вытворят от скуки что-нибудь такое, из — за чего попадут в беду Это же мальчишки, не ангелы. Бакки, поверьте мне, вы никому хуже не делаете. Наоборот, вы приносите пользу. Вы работаете на благо местных жителей. Важно, чтобы жизнь у них шла как обычно — иначе весь Уикуэйик станет жертвой полио, а не только заболевшие дети и их семьи. На спортплощадке вы сдерживаете общую панику, помогая детям играть в игры, которые они любят. Отправить их куда-то, где они не будут под вашим присмотром, — плохая альтернатива. Заставить их сидеть дома под замком и трястись от страха — тоже плохая альтернатива. Я против того, чтобы запугивать еврейских детей. Я против того, чтобы запугивать евреев. Точка. Да, в Европе было чего бояться, потому — то евреи и уезжали оттуда. Но здесь Америка. Чем меньше страха, тем лучше. Страх лишает нас мужества. Страх портит нас, разлагает. Бороться со страхом — это часть и вашей работы, и моей.
Вдали то и дело выли сирены — в западной стороне, где больница. В саду же — только пронзительный стрекот сверчков, пульсирующие огоньки светляков и пахучие цветы многих видов, лепестковая масса за сеткой веранды, все то, что в отсутствие миссис Стайнберг, уехавшей на море, наверняка поливал сегодня после ужина доктор. На стеклянной столешнице плетеного кофейного столика перед плетеным же диваном, где сидел мистер Кантор, стояло блюдо с фруктами. Доктор Стайнберг потянулся за одним и предложил угощаться мистеру Кантору.
Гостю достался чудесный персик, такой же большой и красивый, как тот, что взял себе доктор Стайнберг, и в обществе этого чрезвычайно рассудительного человека, проникшись духом безопасности, который он излучал, мистер Кантор медленно, с наслаждением, съел весь плод до самой косточки. А потом, положив ее в пепельницу и подавшись вперед, крепко сжал липкие ладони между колен и совершенно без подготовки, но не в силах сдерживаться, произнес:
