Игорь Шнайдерман - Жиденок
Он прочитал несколько своих стихотворений. Они были корявыми, но очень искренними.
Вдруг он остановился и сказал:
— Я кагтавлю, и поэтому они думают, что я — евгей. Лучше б я был евгеем!
Кукушкин заплакал и попросил меня перейти с ним на «ты».
* * *В Ансамбле песни и пляски у меня был друг. Он очень любил спать, поэтому я прозвал его «Канистра».
У Канистры была знакомая по кличке «Арлекино».
Арлекино и Канистра были любовниками. Хотя любовниками их можно было назвать с большой натяжкой: Канистра не любил Арлекино. Просто, по словам самой же девушки, он её «натягивал». Правда, по её же признанию, делал он это, «как Бог».
Арлекино работала швеёй-мотористкой. Она приехала в Приозёрск из городка Шахтинск Карагандинской области, где на шахте работали её родители.
Арлекино с Канистрой так бы прозаично и спаривались все два года, отведённые им Конституцией СССР, но гастрольная карта Ансамбля внесла в их отношения некоторые коррективы: к большой радости канистриной пассии, нам выпали гастроли на её родину — в город Караганду. Прознавши об этом, Арлекино пообещала Канистре «полный улёт», мне — «ох…енную подружку», взяла отпуск за свой счёт, сделала пергидрольную причёску и уехала в Шахтинск готовить достойную встречу.
Для нас — зашуганных, одичавших и голодных во всех смыслах солдат — поездка в Караганду была чем-то вроде гастролей Нежинского муздрамтеатра на Бродвее.
Нас поселили в самую лучшую гостиницу в центре города.
Побросав в номерах вещи, бойцы Ансамбля ринулись утолять свой разнообразный голод. Поскольку я больше всего истосковался по пище духовной, первым местом, которое я посетил в Караганде, был книжный магазин. А первым приобретением — подарочное издание «Неточки Незвановой» Достоевского. Расплатившись, я ещё в магазине раскрыл книжку и настолько увлёкся чтением, что не заметил, как вернулся в гостиницу и дошёл до своего номера.
Открыв дверь, я заорал идиотским голосом:
— Канистра, подними жопу, посмотри, что я купил!
С этим я вошёл в комнату и поднял глаза на друга.
Вместо Канистры передо мной стояла распаренная молодая женщина с мокрыми волосами. Из одежды на ней было только банное полотенце, едва прикрывавшее нижний срам. В полном обалдении, я спросил:
— А где Канистра?
Женщина оказалась красивой и бесцеремонной. Она села на диван, закинула по-американски ногу на ногу и ответила:
— В гараже.
Меня жутко возмутила такая наглость. Я отвернулся к стене и воскликнул баритоном, переходящим в фальцет:
— Девушка! Я живу в этом номере!
Девица ещё более бесцеремонно сказала:
— Ну, тогда раздевайся.
В этот момент я вгляделся в стенку и пришёл к ужасающему выводу: на наших обоях были нарисованы совершенно другие ромашки. Ну что сделал бы на моём месте приличный человек? Конечно, попросил бы прощения и сказал бы, что ошибся дверью. Но так случилось, что на тот момент я был девственником. Осознание того, что за моей спиной — голая и готовая к употреблению женщина, меня совершенно парализовало. Я так и продолжал стоять, уткнувшись лицом в обои.
Моя новая знакомая сказала:
— Ты здесь не живёшь. Здесь живу я, — затем встала, развернула моё девственное тело и произнесла так, что мне стало щекотно:
— Но, раз пришёл, оставайся.
В полном смущении я прикрыл пах «Неточкой Незвановой» и стал пятиться назад. Я только сумел выдавить из себя:
— Я в другой раз, ладно? — и открыл задом дверь.
Вслед я услышал манящее:
— Придёшь в себя — заходи!
Весь день прошёл под знаком моей новой незнакомки. Я не знал её имени, поэтому назвал Неточкой. Я представлял себе, как переступлю порог её комнаты, возьму её на руки, положу на кровать и скажу:
— Я люблю тебя, Неточка!
Но в этом месте логическая цепочка почему-то обрывалась, и я очень нервничал.
Вечером после концерта я рассказал о дневном происшествии Канистре. Он сразу стал страшно деятельным и принялся вспоминать всех своих баб. Чем больше он живописал, тем меньше во мне оставалось пыла. В конце концов, я решил, что не пойду. Канистра сообщил мне, что я идиот, и лёг спать.
Я ворочался до часу ночи. Я исстрадался и вымочил слезами подушку.
Очнулся я возле её номера. За дверью громко и беспокойно сопел предмет моей страсти. Я решил не стучать и сделать ей сюрприз. Я снял туфли, тихо открыл дверь и прошмыгнул внутрь.
В комнате горела настольная лампа. Я зажмурился. Открыв глаза, я увидел перед собой что-то чёрное. Этим чёрным могли быть только волосы в том месте, которое было главным предметом моих вожделений. Почему-то эта растительность показалась мне похожей на усы.
Охватив взглядом всю картину, я понял, что не ошибся: передо мной возникла усатая физиономия грузинца, терзавшего грудь моей возлюбленной.
Две головы повернулись в мою сторону. Зазвенела пауза. Я понял, что, обозвав меня идиотом, Канистра попал в самую точку.
Лежащее под грузинцем нежное создание улыбнулось и осипшим голосом прошептало:
— Ты опоздал, солдатик.
…На следующий день в гостинице появилась Арлекино. Увидев её, я вспомнил об обещанной подружке, и мне немного полегчало. Правда, подружка оказалась в Шахтинске, но что такое несколько десятков километров для перманентно влюблённого солдата?
У нас был дневной концерт и свободный вечер. Мы подмылись, побрились и поехали на родину Арлекино.
На Шахтинском автовокзале нас встречали с оркестром: баян, балалайка и большой барабан. Арлекино сказала, что это традиционное шахтёрское гостеприимство.
По городу мы шли в сопровождении почётного эскорта. Мы чувствовали себя героями-космонавтами. С нами здоровались все встречные.
Возле дома родителей Арлекино нас поймал какой-то дед, увешанный орденами и медалями. Он долго тряс наши руки, затем почему-то сказал: «Удовлетворён», — и всхлипнул.
В комнате, которую Арлекино-папа упорно называл «залой», был накрыт стол. Нам сразу же налили по полстакана самогонки и отправили в ванную. После ванной нас заставили выпить ещё по полстакана и сказали:
— С лёгким паром!
Затем состоялся обед в тесном семейном кругу. Мы не успевали закусывать. Папа канистриной подружки произнёс несколько тостов. Сначала он выпил за гостей, потом за новую квартиру, которую должен получить, затем за новую машину, в очереди за которой стоит и, наконец, за Арлекино и Канистру.
Когда папаша спросил, где они намерены жить после армии, я понял, что мы приехали свататься. Я посмотрел на Канистру. Он был пьян.
Стемнело. Я жевал жвачку, которую дают шахтёрам вместо курева. Будущий канистрин тесть рассказывал о достоинствах автомобиля «Москвич». Его жена смотрела на молодых и плакала. Канистра пытался поймать вилкой солёный грибок и гладил ляжку своей невесты.
Вдруг запели канарейки. Я дёрнулся от неожиданности, но сообразил, что это — дверной звонок. Арлекино с мамашей загадочно посмотрели друг на друга и побежали в переднюю. Папаша потёр руки и хлопнул меня по плечу.
Я заикал.
В этот момент в комнату вплыло двухметровое создание с «арбузными» грудями, выпуклыми ягодицами и золотозубой ослепляющей улыбкой. Это была подружка. Увидев её, я понял, что от меня здесь уже ничего не зависит.
Хозяин дома налил штрафной двухсотграммовый стакан и протянул гостье. Девушка пропела густым басом:
— Ну, вы чё, это много, — и опрокинула его залпом.
Её посадили между мной и папой-Арлекино. Бойкий папашка щипал её за задницу и приговаривал:
— Мы с её батей, знаешь?.. От так от!
Через десять минут подружка сказала:
— Пошли, что ли, — и встала из-за стола. Все засуетились.
Подружка взяла меня за руку, перевела через лестничную клетку, и мы вошли в квартиру напротив.
В прихожей нас встретили подружкин папа и подружкина мама. Оба были маленькими, сухонькими и пьяненькими.
В «зале» был накрыт стол. Это был точь-в-точь такой же стол, как в квартире Арлекино. Передо мной поставили немыслимых размеров блюдо, наложили туда немыслимое количество еды и сказали:
— Ты ешь, ешь, набирайся сил.
Подружкины родители смотрели на меня влюблёнными глазами. Когда я умял полблюда, подружкин папа спросил:
— Заморил червячка? — и поднял первый тост за гостя. Выпив, он торжественно понюхал кусочек хлеба, вернул его в хлебницу и провозгласил второй тост. Когда я услышал, что мы пьём за новую квартиру, которую он вот-вот должен получить, я понял, что мы приехали сватать не только Арлекино.
Нас положили спать в одной комнате. Придя из ванной, распаренная и разомлевшая подружка наклонилась ко мне низко-низко и сказала:
— Ты меня сильно не лапай. Я тебе и так дам. Только после свадьбы.
Сказавши это, она залезла ко мне под одеяло и засопела.
