Игорь Шнайдерман - Жиденок
Кроме фамилии и внешности, у этого шлемазла было ещё два порока: он всегда был голоден и всегда хотел спать.
Как-то ночью я охранял каптёрки. Проходя мимо окна, расположенного в торце казарменного коридора, я обнаружил, что дневальный Сосиска, стоя «на тумбочке», спит. Во сне его плавно раскачивало. Причём, чем больше он погружался в объятья Морфея, тем больше наклонялся вперёд. Доходя до отметки в сорок пять градусов, Сосиска на мгновение просыпался и возвращался в исходное положение.
Я остановился и засмотрелся. Человека, который мог бы так виртуозно владеть своим телом, я не видел даже в цирке.
Должен проинформировать цивильную публику, что пост дневального располагается в казарме как раз напротив входа.
Когда в дверном проёме возник дежурный по батальону прапорщик Копчиков, Сосиска как раз приблизился к сорока пяти градусам. В этот момент ему, видимо, приснилось что-то очень хорошее и доброе, и он, пропустив критическую точку, начал падать на ничего не подозревающего прапорщика. Бедный Сосиска завалил бедного Копчикова на пол и очень испугался. У него не было времени понять, что произошло, и он истошно заорал:
— Смирно! Тревога!
Сонные бойцы, сбежавшиеся на «центряк», увидели странную картину: дневальный Сосиска стоял на «тумбочке» по стойке «смирно» с неестественно задранной вверх головой. Прапорщик Копчиков, поднявшись на носочки, тянул к его носу скрюченный указательный палец и визжал:
— Два наряда вне очереди! Тр-р-р-ри наряда! Четыре! Ты у меня, бл…дь, будешь вечным дневальным! Вечным дневальным! Я тебя сгною на полах!
…Это был пятый подряд день его дневальства. Он спал по два часа в сутки. Он был страшно голоден…
Когда старшина скомандовал:
— Рота, закончить приём пищи, — Сосиска не сумел остановиться. Он схватил «разводной» и зачерпнул им варево из сушёной картошки. И тут же был пойман за руку сержантом Кузнецовым. Кузя зловеще улыбнулся и проговорил:
— Что, бл…дь, не хватает?
Сосиска посмотрел на него честными глазами и кивнул утвердительно.
Быть голодным считалось для салаги смертным грехом. Поэтому, учуяв запах крови, к сосискиному столу подошли все жаждущие расправы старослужащие и сержанты. Перед ним поставили пятилитровый чан «сухой» картошки и буханку хлеба, похожего на пластилин.
Сосиска начал есть. Под аккомпанемент непотребных шуток он уничтожил треть бачка и полбуханки. Поняв, что проглот Сосиска ещё не наелся, истязатели поумерили свой охотничий азарт. После следующей трети картошки и четверти буханки в глазах зрителей возник интерес. Когда Сосиска приканчивал штрафную пайку, говорили только мухи.
…Ему осталось проглотить всего несколько ложек. И тут он остановился. Он поднял на Кузю виноватые глаза и с полным ртом произнёс:
— А можно ещё кусочек хлеба?
После аттракциона в столовой Сосиска сутки жил в туалете. К нему прилепилась кличка «проглот-засранец».
Когда рота уходила в караул, всем бойцам выдавалась суточная пайка колотого сахара. Этот сахар хранился в четырёх огромных кулях.
В тот злополучный день начальники караулов не обнаружили полагающийся им сахар и ушли в наряды недоумевающими и злыми. Свободные от караулов перевернули всё в казарме вверх дном, и нашли сахар под матрацем рядового Сосиски. Воровство было слишком очевидным, и Сосиска в своё оправдание мог только промямлить:
— Я больше не буду.
На следующий день любителю сладенького устроили показательный суд. Рота зашла в ленкомнату. В центре её поставили стол, на котором белела огромная гора колотого сахара. Сосиска сидел, остальные стояли и смотрели. Выдержав паузу, старшина сказал:
— Ешь!
Сосиска вздохнул, опустил глаза и очень робко отправил в рот первый кусочек…
Стояла гробовая тишина. Слышен был только хруст.
Изначально наше молчание задумывалось как немой укор, но когда мы увидели, что гора растаяла на четверть, у нас пропал дар речи. По моим подсчётам, проглот-засранец употребил килограмма два «белого врага человека». Мне стало жаль Сосиску.
Когда гора растаяла на половину, подсудимый поднял умоляющие глаза на старшину и прошептал:
— Товарищ старшина, а попить можно?
Старшина был до такой степени ошеломлён, что сам сбегал за графином.
Дальше всё произошло, как в ускоренном кино. Сосиска выдул полграфина и стал поглощать сахар с немыслимой скоростью. Мы наблюдали за ним в полном оцепенении. Когда этот феномен стал слизывать крошки со стола, несколько человек, не сговариваясь, подхватили его под руки и поволокли в санчасть.
Сосиску посадили перед старшим лейтенантом медицинской службы Васиным и, перебивая друг друга, рассказали о случившемся. Доктор Васин посмотрел на рядового Сосиску, как на зомби и, сглотнув слюну, спросил:
— Как вы себя чувствуете?
Сосиска впервые улыбнулся и ответил:
— Хорошо. Я так наелся…
* * *— Он хоть и не еврей, но очень приличный человек…
Из жизниНа территории нашего гарнизона располагались три воинские части: батальон охраны, автополк и авторемонтная база. Каждый день в одно и то же время на плацу выстраивались все уходящие в наряд бойцы, а дежурный по полигону бравый офицер командовал этим построением. Называлось это «развод».
В качестве лирического отступления должен сказать, что в Приозёрске была сосредоточена огромная часть научно-технического потенциала войск ПВО родной страны. Этот потенциал ходил, в основном, в подполковничьих погонах и ездил на работу на велосипедах «Украина».
Не умереть с голоду им помогали военнослужащие, которые ходили в погонах прапорщиков и ездили на «Жигулях».
Именно подполковники-велосипедисты заступали, как правило, дежурными по полигону и командовали разводом.
Среди всей этой военной интеллигентщины попадались такие, которых и на «гражданке» обозвали бы «сильно культурными».
Я стоял в строю уходящих в наряд солдат и скучал. И ждал, когда на плац выйдет офицер и скомандует: «Развод, равняйсь! Смирно!».
Пауза затянулась, бойцы расслабились.
И тут на краю плаца возник человек в форме. Мне даже показалось, что его вытолкнули. Это было забавное рыжее существо в очках, веснушках и подполковничьих погонах. Он остановился, осмотрелся и чихнул. Он показался мне похожим на зайца, попавшего в волчью стаю.
Рыжий подполковник оправился от замешательства и сделал первый «строевой шаг»: его согнутая в колене нога резко рванулась вперёд. Этим движением он сильно напомнил кенгуру, бьющего под зад клоуна в цирке. Вторым этапом та же нога и так же резко выпрямилась, и воображаемый клоун получил ещё и в пах. После этого подполковник повторил весь цикл другой ногой, затем снова первой, опять второй, первой, второй, первой, второй… Так наш «рыжик» дошёл до центра.
Следующим строевым «па» был поворот направо. Это «фуэте» он проделал на одной ноге, предварительно скрутив для разгона туловище, как пружину.
Боясь поднять глаза на стаю уходящих в наряд солдат, подполковник дребезжащим, тоненьким и картавым голоском воскликнул:
— Газвод! Гавняйсь! Смигно! Сегодня дежугным по части заступает майог Иванов. Помощником дежугного буду я, — и совсем тихо: — Моя фамилия… Кукушкин.
Услышавши эту тираду, наглые бойцы вместо стойки «смирно» выполнили прямо противоположную команду и раскрыли рты для дружного смеха. Но тут…
Но тут на плац вылетел маленький, коренастый, стриженый ёжиком живчик. У него были настолько серьёзные глаза, что мы стали смирно совершенно без команды. Мы поняли, что это майор Иванов. Глядя на него, действительно верилось, что на этой фамилии Россия держится.
Он пошёл каким-то зверским строевым шагом прямо на несчастного Кукушкина. Кукушкин так спружинился, что вместо поворота на девяносто градусов развернулся на триста шестьдесят с гаком и оказался фактически спиной к боевому майору. Поняв свою оплошность, подполковник как-то нелепо оглянулся и поспешил с рапортом к начальнику.
Причём, по мере их сближения, майор Иванов правую руку тянул к виску, а левую — к паху, очевидно опасаясь кукушкинской строевой выправки.
Однако членовредительства не произошло. Кукушкин так же картаво отрапортовал младшему по званию, но старшему по убеждениям майору, что «кагаулы на газвод постгоены» и растворился в ивановском командном голосе…
Вечером Кукушкин проверял наш караул. Я заварил ему чай. Разомлевший подполковник долго расспрашивал меня о моей семье и о том, чем я занимался на «гражданке». Потом он исчез на десять минут и вернулся совершенно пьяный.
Он прочитал несколько своих стихотворений. Они были корявыми, но очень искренними.
Вдруг он остановился и сказал:
— Я кагтавлю, и поэтому они думают, что я — евгей. Лучше б я был евгеем!
