Элиа Казан - Сделка
Гвен спросила, что мне в нем не понравилось.
— Все! — ответил я. — Это предубежденный фанатик, реакционный политик, социально и философски — надменный суперсамец. Это чертово размножающееся зверье и фаллическая символика по всей ферме — все эти кнуты, пистолеты, гоночные машины — вся дутая атмосфера джентльмена из захолустья! И Киплинг! Вот где его суть — Ее Величества Убойных Дел Мастер!
Я рычал на нее, исходя слюной, а Гвен холодно, с интересом разглядывала меня.
— Да, да. Я поняла, что ты хочешь сказать. Наверно, ты прав. Но мне он понравился.
Я сказал, что он всего-навсего самец, породистый, но самец. Ее ответ был: да, в нем есть сила — и это привлекает. Я чуть не взорвался! Ведь Колье — вонючий баран, неужели ты не почуяла запах? К этому времени мы уже завернули в «Алгонкин» — я так устал, что в гневе взял ее, и когда мы откинулись друг от друга, она произнесла:
— Спасибо тебе, Чет Колье!
Вроде и шутка, но я не нашел в ней юмора.
В Калифорнию мы улетели на следующий день.
Гвен раздражала меня без видимой причины. Я почему-то поставил в себе под сомнение то, что никогда ранее не ставил, — свою оценку, свое мнение, свой вкус, свое положение среди людей.
Если я говорил, что Колье — сплошной предрассудок (статья готовилась к перенесению на бумагу), Гвен возражала — это я полон предрассудков, статья написана уже до того, как я взял перо в руки, я не удосужился узнать человека, а пошел брать интервью с готовым суждением о нем, я уже был предрасположен писать о нем решенное заранее. Я выходил из себя от ярости.
В общем, однажды я принялся за Колье со стороны его сексуальной саморекламы: выдвижение святого органа на первый план, поднятие macho и почесывание, cohone (мы только что сами проделывали с Гвен такие операции у нее на квартире и собирались заняться этим снова), как Гвен хихикнула, и работа над Четом-самцом дала трещину.
— Почему ты смеешься? — спросил я.
— Да ты похож на него в этом, вы как две капли воды.
— Ни черта я не похож.
Она тут же напомнила мне мои собственные слова, такие незаметные в пылу страсти, в постели. Я возмутился: разве так уж неестественно во время акта любви спрашивать свою подругу о чем-то, на что она ответит комплиментом в пользу твоих мужских качеств, неужели это милое и такое обыкновенное мужское щебетание необходимо высмеивать? Кстати, заметила она, иногда ты доходишь до чистого хвастовства.
Кровь бросилась мне в лицо, и я зарычал:
— Это когда я хвастался?
— Ну что ж! — ответила она. — К примеру, ты всегда спрашиваешь: «Ты снова кончила, дорогая?» Это что — не похвальба? Разве ты не привлекаешь мое внимание к тому, как ты хорош в постели? Даже обращаешься ко мне так сладко, как к ребеночку: «Ты снова кончила, моя хорошая?» — Она пропищала моим голосом.
Этого я стерпеть не мог и не спал с ней, со стервой, целую неделю. Мужчине нельзя говорить подобное! Чувство мужчины — хрупкая вещь, его нельзя унижать, его надо охранять от падений. Уж для Гвен это было совершенно ясно, думал я, значит, делала она это с какой-то целью. Да, да, неспроста.
Как-то я прочитал ей отрывок из уже написанного. Она откровенно зевала, потом встала, чтобы открыть окно, потом пошла за ножом для апельсинов в кухню. Я замолк. И когда начал ругаться на нее, то выяснил, что Чет Колье не интересует ее, ее интересую я. А что же, черт возьми, спросил я, со мной не так? Вся твоя жизнь, ответила Гвен. А что же, черт возьми, спросил я, не так с моей жизнью?
Она ответила, что я должен хоть раз поступить так, как говорю.
— …Например, засунь свои деньги себе в задницу. Мне порядком надоело выслушивать твои гневные разоблачающие сентенции о среднем классе. Я даже не имею понятия об этом буржуа, о котором ты постоянно треплешься. И тянется это из твоей молодости — из былой левизны. Прямо похмелье. Скажи мне, кто же еще средний класс, как не ты сам? С твоей страховкой, коктейлями в семь вечера, обедом в семь тридцать, с твоей женой, ярой защитницей гражданских прав, с твоими друзьями, по облику, одежде и прическам сплошь деловыми людьми, сплошь в деловых костюмах и с деловыми физиономиями, со всем твоим образом жизни — о-о, я забыла про твой газон, как же так! — с самим тобой, развлекающимся на стороне и жалующимся на средний класс!!! Ты что-то говорил о коммунистах на «кадиллаках» — так вот ты и есть коммунист на «кадиллаке»! Если бы ты заткнул свой фонтан тряпочкой и наслаждался жизнью, я бы молчала. Ты — часть всеобщего обмана, зачем строить из себя святошу? Сидишь тут и дважды в месяц тянешь к себе чек, большой чек из индустрии, чья единственная функция заставлять людей покупать ненужные им вещи. И ты делаешь это сознательно. Занимаешься враньем и думаешь, что если подписался на пару прогрессивных журналов типа «Нэйшн», то все шито-крыто? Ты все время кривляешься — а сам по сути и являешься обыкновенным буржуа, которого так презираешь! Ну скажи мне, зачем корчить из себя святошу? Будь циником и наслаждайся, так честнее и передо мной, и перед собой! Вот тебе мой совет.
— Что еще? — процедил я сквозь зубы, вскипая, готовый убить ее. — Что еще?!
— Все! — ответила она. — Мы все лгуны. Но ты лгун с достатком. Так почему бы тебе не смириться с этим и не начать воспринимать остальных лгунов как равных. Они не хуже тебя, а просто другие. Они покупают галстуки в тех же магазинах, делают такие же коктейли, меняют машины раз в год, как и ты. И у всех у них рыльце в пушку, как и у тебя, поскольку вот она я — живая сожительница. И все они лгут своим подружкам, что когда-нибудь женятся на них, и лгут сознательно. Как и ты в ту ночь. Все играют. И ты играешь.
Я взорвался.
— Если тебе не нравится, то почему не бросить меня?!
— Потому что я не лучше и не хуже остальных. Да и как смогу быть лучшей-худшей? Я же завишу от вас, лгунов, всю жизнь. А ты, лично ты…
— Чуть лучше, чем другие?
— Ничуть. Не лучше, а похож в чем-то на меня. Ты что-то ощущаешь, поэтому и уцепился за меня.
Она наклонилась и прикоснулась к моей щеке.
— И еще ты очень мил…
Я отбросил ее руку.
— Нежности в задницу! Закончи фразу.
— Нет. Не сейчас. Ты зол на меня. Я этого не хочу. Ты не так уж плох, если бы не твой заумный треп. Я могу выносить твое высокомерие к окружающим только потому, что ты не так уж и отличаешься от остальных.
— Я еще и высокомерен?
— Тогда ответь мне на милость, что плохого в том, что Чет Колье пышет здоровьем? — Да, мне нравилось смотреть на него и, по правде говоря, мне нравилось, когда он прикасался ко мне.
— Это когда же он дотрагивался до тебя? — свирепо спросил я. Факт для меня полностью неожиданный.
— Каждый раз, когда ты не смотрел на нас.
— И ты позволяла ему?..
— Я хотела почувствовать его руку. Он и целовал меня.
— Что?!
— Когда ты ушел в туалет. Он подошел и поцеловал меня.
— И ты ничего?..
— Ничего.
— А почему ты не сказала мне?
— Потому что не хотела. Или я тебе чем-то обязана? И, кроме того, ты был бы вынужден броситься наказывать обидчика. И получил бы по шее. А для меня, для…
Она запнулась.
— Ну? — потребовал я.
— Ладно. Не буду кривить душой. Чет мне понравился.
— Он раздвигал языком твои губы?
— Нет. Он знает, что и когда можно.
— Что значит «что и когда»?
— Не прикидывайся, сам знаешь. Он прикоснулся своими губами к моим и нежно тронул своим языком мой. И всё.
— Не пойму твоих идиотских «что и когда»!
У девчонки были свои понятия, почерпнутые из детства на окраинах.
— Ты знаешь, о чем речь, — ответила она. — Что можно и когда можно.
— И что все это значит?
— Ты прекрасно знаешь, что это значит. Это значит, он рядом, он уходит и возвращается, знает, как вести разговор, знает, когда можно взять меня за руку, и все это вовремя, и не позже, а ты — жлоб, он ведет себя так, как я хочу, учитывает мнение окружающих, и все-все-все, а ты — жлоб, и не дает себе воли увлечься мной больше, чем увлекаюсь им я, и в этом он чертовски прав на сто процентов, а ты — жлоб, ведь знаешь, что я имею в виду, так зачем же вести себя, будто ты выше меня в чем-то, и не делай из меня зверя, а то не поздоровится, ты — лгун и трепался об одном, когда я собиралась улететь, и ни разу с тех пор не повторил те слова, все забыл, ни разу, ни разу, ни одного слова, ни одного из тех, из той ночи, ни намека, молчи! Хорошо, я не буду ерепениться, ты — самое лучшее из всего, что я видела. И что у меня есть сейчас. Но не надо менторства, не надо правосудия. Кто я тебе? Жена? Я не давала тебе права унижать меня! Ну и что с того, что он хотел меня? Что? По крайней мере, он не врал мне про вечную любовь! А если хочешь знать всю правду, то знай — я не прочь переспать с ним. Перед тобой у меня никаких обязательств. Сейчас не средние века! И я могу делать, что хочу, знай это и не дергайся — я имею право!
