Ирвин Шоу - Добро пожаловать в город ! (сборник рассказов)
— Хорошо, я принимаю ваше предложение.
И вот она встала — Боже, какой рост (наверно, не меньше пяти футов шести дюймов) и грациозна, как истинная герцогиня.
— Я вернусь через минуту, — заторопился Эндерс. — Только возьму пальто. — И стремительно, легко, как по воздуху, зашагал через весь холл по коридору к своему номеру.
— Вот почему он беден, — вынесла свой вердикт Жозефина. — До нищеты его довели вот такие девушки, как эта. Ну что за идиотская ночь, что за подлая ночь!
— Я по профессии танцовщица, — рассказывала два часа спустя Берта Зелинка в его номере.
Пили неразбавленный виски из двух стаканов — единственное, что было в номере из посуды.
— Но исполняла особый танец. — И, отставив в сторону стакан, неожиданно опустилась перед ним на пол и сделала полный шпагат. — У меня тело подвижное и гибкое, как у кошки.
— Понимаю…
Словно зачарованный, он глядел на нее восторженными, полными восхищения глазами, — вот она перед ним, полногрудая, с подтянутым, тугим животом, с бедрами твердыми, как сталь, гибкая, как кошка. Какой великолепный шпагат сделала она на этом грязном ковре! Теперь на нее куда приятнее смотреть, чем прежде, когда она ела, — зубы у нее оказались плохие, разрушились, вероятно, из-за плохого питания и бедности. Торчащие, безобразные осколки в деснах произвели на него тягостное впечатление, он так сочувствовал ей в эту минуту.
— На мой взгляд, вы выполнили очень трудное упражнение — далеко не каждый такое умеет.
— Мое имя сияло огнями на афишах в рамке. — Мисс Зелинка, сидя на полу, подняла на него глаза. — Передайте, пожалуйста, виски. Я много гастролировала: путешествовала по всей стране, от края и до края. Но я сильно затягивала одно свое шоу за другим, не могла точно рассчитать время.
И сделала еще глоток с закрытыми глазами, словно пребывая в эту минуту в глубоком трансе от невероятного удовольствия; дерущее глотку виски «Четыре розы», желтоватое, крепкое, просочившись между обломками уродливых зубов, скатывалось вниз по белоснежной шее. Она поднялась, встала на ноги.
— Я ведь еще и актриса, мистер Эндерс.
— Как это ни странно, но я тоже актер, — робко, застенчиво ответил Эндерс, чувствуя, как виски бешено гонит в жилах кровь, и не отрывая от нее сумашедшего, околдованного взгляда. — Вот почему я оказался здесь, в Нью-Йорке. Потому что я актер.
— Вероятно, вы хороший актер… у вас такое лицо — необычное, изысканное. — Она налила себе еще виски, наблюдая за переливающейся в стакан вязкой жидкостью с задумчивым, напряженным выражением. — Мое имя светилось на афишах в рамке от одного побережья до другого. Верите?
— Конечно, верю, — поспешил заверить Эндерс, с некоторым разочарованием замечая, что бутылка уже наполовину пуста.
— Вот почему я сейчас здесь, в Нью-Йорке. — Прошла своей чарующей, легкой походкой по маленькой комнатке, с ее облупленными стенами, машинально провела руками по обшарпанному, покоробившемуся бюро, грубо раскрашенной спинке кровати. Теперь ее голос звучал где-то далеко-далеко, отзывался эхом, — он охрип от виски и острых сожалений. — На меня большой спрос, знаете ли. После каждого своего выступления я задерживала шоу минут на десять, не меньше. Во время мюзиклов, по сто тысяч долларов каждый, приходилось вновь и вновь поднимать занавес — публика меня не отпускала. Вот почему сейчас я здесь, — таинственно повторила она, осушив свой стакан; бросилась на кровать рядом с Эндерсом и мрачно, долго разглядывала запятнанный, весь в трещинах потолок. — Шуберты ставят мюзикл; хотят, чтобы я приняла в нем участие. Репетиции будут проходить на Пятьдесят второй улице, так что я решила на время поселиться поближе. — Села, дотянулась до бутылки, опять стала наливать себе виски, не скрывая ненасытности к алкоголю.
Эндерс, лишившийся от избытка впечатлений дара речи, сидя на кровати рядом с этой молодой женщиной — у нее умопомрачительная грация, и она так похожа на Грету Гарбо; может задержать шоу на десять минут из-за аплодисментов публики после своего особого танцевального номера; она активно гастролировала по всей стране, от края и до края, — усердно напивался в компании с ней, внимательно следил за каждым ее движением, — следил с надеждой, восхищением, нараставшей пламенной страстью.
— Вы, конечно, можете задать мне вопрос, — продолжала мисс Зелинка, — что такая знаменитая персона, как я, делает в этой крысиной норе. — И подождала от него этого вопроса.
Но Эндерс лишь молча, возбужденно потягивал виски.
Она похлопала его по руке.
— Вы очень приятный парень. Из Айовы, вы сказали? Вы родом из Айовы?
— Да, из Айовы.
— А-а, кукуруза, — продемонстрировала свои познания мисс Зелинка. — Там ее все выращивают. Я как-то проезжала через ваш штат на пути в Голливуд. — Половина виски в ее стакане уже исчезла.
— Вам приходилось сниматься в кино? — робко поинтересовался Эндерс, еще под впечатлением от всего услышанного: еще бы — сидеть на одной кровати с женщиной, побывавшей в Голливуде!
Мисс Зелинка невесело рассмеялась:
— Голливуд! — И выпила все до дна. — Нет, вы не найдете моего образа в картинах Грамана, да в них никто и ни черта не смыслит. — Опять резким жестом схватила бутылку.
— Просто мне показалось, — развивал затронутую тему Эндерс, задышав еще глубже, так как в эту секунду она прислонилась к нему, — что вы можете блеснуть в любом фильме. Вы так красивы, и у вас чудесный актерский голос.
Мисс Зелинка снова засмеялась, потребовала:
— Ну-ка, поглядите на меня!
Эндерс поглядел.
— Я вам кого-нибудь напоминаю?
Он кивнул.
Мисс Зелинка с мрачным видом выпила еще.
— Я похожа на Грету Гарбо, — констатировала она. — Никто этого не станет отрицать, верно? Я не тщеславлюсь, когда твердо заявляю: стоит мне захотеть, и на фотографии меня никто не отличит от этой шведки. — Она с удовольствием потягивала виски, разгоняла языком во рту и медленно проглатывала. — Женщина, похожая на Грету Гарбо как две капли воды, в Голливуде пятое колесо к телеге. Вы понимаете, что я имею в виду?
Эндерс сочувственно кивнул.
— Это не что иное, как повисшее надо мной проклятие. — Слезы застлали ей глаза, как туман застилает собой поверхность реки. Она резко вскочила и, отчаянно качая головой, неслышно заходила по комнате — как актриса ходит по сцене, играя сложную трагическую роль. — Я не жалуюсь на жизнь. Я хорошо устроена. Живу в двухкомнатных апартаментах на двенадцатом этаже отеля на Семьдесят пятой улице; окна выходят на парк. Все мои сундуки, все мои баулы сейчас там. С собой я захватила лишь несколько личных вещей, пока не завершатся репетиции. Семьдесят пятая улица — это Истсайд, очень далеко отсюда; а когда репетируешь музыкальную комедию, надо быть наготове двадцать четыре часа в сутки. Таковы требования Шубертов. У меня двухкомнатный номер-люкс в отеле «Чалмерс», очень дорогой, но это слишком далеко от Пятьдесят второй улицы. — Налила себе еще немного виски, и Эндерс заметил, что бутылка уже почти пуста. — Да, да, — говорила она, тихо что-то напевая, словно стакан в ее руках — это микрофон. — Я неплохо поработала — танцевала по всей стране, в самых эксклюзивных ночных барах, — в общем, была заметной фигурой в мире шоу-бизнеса. На меня большой спрос. — Села, подвинулась к нему, тело ее мягко, ритмично раскачивалось в такт словам: — Сиэтл, Чикаго, Лос-Анджелес, Детройт… — одним глотком покончила с виски, и глаза ее затянуло последней, плотной пеленой тумана, а голос стал гортанным и хриплым, — Майами, Флорида… — Теперь она сидела неподвижно, как статуя, пелена на глазах вдруг растаяла, превратилась в слезы, и они медленно покатились по щекам.
— Что случилось? — встревожился Эндерс. — Может, я допустил какую-то неловкость?
Мисс Зелинка швырнула свой стакан о противоположную стену. Глухо стукнувшись, он покорно разбился, и осколки брызгами рассыпались по ковру. Бросившись на кровать, она зарыдала.
— Майами, Флорида… — слышались ее рыдания, — Майами, Флорида…
Эндерс только поглаживал ее по плечу, стараясь хоть как-то утешить.
— Я танцевала в «Золотом роге» в Майами, штат Флорида, — плача, рассказывала она. — Турецкий ночной клуб, очень дорогой.
— Почему же вы плачете, дорогая? — Эндерс, сочувствуя ее горю, ощущал себя на взлете после того, как у него вырвалось это слово — «дорогая».
— Всякий раз, как вспоминаю Майами, я не в силах сдержать слез.
— Могу ли я вам чем-нибудь помочь? — Эндерс нежно держал ее за руку.
— Это произошло в январе тридцать шестого. — Голос мисс Зелинка сильно дрожал, она вновь переживала в эту минуту старую трагедию, что лишила ее всяких надежд, разбила ей сердце, — таким бывает отзвук, когда рассказывают о разрушенной дотла во время войны деревне, о чем давно уже никто не помнит. — Я выступала в турецком костюме: бюстгальтер и шаровары из прозрачной ткани, живот обнажен. В конце танца — задний мостик. Был там один лысый тип… Тогда в Майами проходил конгресс профсоюза станкостроителей, — в клубе постоянно толклись участники этого конгресса; этот тип как раз тоже носил специальный значок. — Голос ее постоянно прерывался от обиды, слезы все лились. — Я не забуду этого лысого сукина сына до конца дней своих. В заключительной части танца музыки нет — только дробь барабанов и тамбуринов. Так вот, он… наклонился надо мной, воткнул мне в пупок оливку и… густо посыпал ее солью.
