Нагаи Кафу - СОПЕРНИЦЫ
— Как?! — Комаё невольно покраснела, на глазах у неё выступили слезы.
Однако же пустая гостиная была лишь тускло озарена светом из коридора, поэтому Ханаскэ не могла разглядеть ни лица, ни глаз Комаё. К тому же Ханаскэ, которая жаждала поскорее составить Комаё протекцию, выводы тоже делала слишком скорые. Справедливо истолковав возглас Комаё как удивление, она приняла это за радостное удивление от нежданной удачи, такой уж она была человек. Она поняла, что Комаё колеблется и не хочет соглашаться, — так ведь в этот вечер к ней пришел старший братец Сэгава, каково же ей будет оставить его одного? Конечно, Комаё этого не хочет — дальше такого простого объяснения Ханаскэ не шла.
Исходя из своего собственного женского опыта, Ханаскэ имела основания так рассуждать, ведь она отлично знала, что в их профессии неудачные стечения обстоятельств неизбежны, но если перетерпеть неизбежное, то вскоре удастся чем-нибудь себя вознаградить. По-своему она была добра, ибо так извечно понимают доброту в мире торговли грязной водой. К тому же, если бы Ханаскэ сумела уговорить Комаё сама и сегодня же, то в дело не вмешались бы посредники из чайного дома. Тогда прямо из рук гостя можно было бы получить пятьдесят иен благодарственных, из которых двадцать, умело поторговавшись, положить себе в карман. А если гость даст сто иен, то она получит пятьдесят. Для гейши, которая не хороша собой и лишь сопровождает на банкетах других, это была единственная отрада. А для женщины, не расстающейся со сберегательной книжкой, это была пожива.
Ханаскэ считала, что не стоит зря тратить время, выслушивая, что ответит Комаё, иначе возможное станет невозможным. Она не испытывала ни малейшей неловкости, поскольку знала: если загнать Комаё в ловушку, из которой у той не будет иного выхода, все уладится само собой. Она отлично видела конец этого привычного пути.
— Ну, я тебя очень прошу. Согласна? Ханаскэ стремительно метнулась к лестнице, оставив Комаё одну в пустой гостиной и не дав ей даже времени сказать: «Постой!»
В груди у Комаё стучало, она совершенно потерялась. Но ведь нельзя же было вечно так стоять в пустой комнате, тем более что в коридоре послышались шаги, по всей видимости это была служанка. Ничего не оставалось, как вернуться к гостю.
Когда Комаё вошла, в гостиной уже не было старой Фусахати. Незаметно исчезла и группа гейш помоложе, таких как Инэка, Оборо, Кинэко, Хагиха. Остались лишь одна ученица по имени Тобимару да похожий на морское чудище антиквар — служанка обмахивала ему спину веером, а он по-прежнему не торопясь пил из большой рюмки.
Комаё претила та поспешность, с какой дело было улажено, но сетовать не приходилось. Хотя от стыда у неё выступили слезы на глазах, она настраивала себя на героический лад — мол, раз уж так вышло, то чашу с ядом надо испить до дна.
Чайный дом «Тайгэцу» был тот самый, хозяйка которого выстроила в Моригасаки виллу «Три весны», и здешняя её усадьба тоже славилась лучшим садом среди заведений квартала Симбаси. На краю сада, там, где свет каменного фонаря отблеском ложился на гладь пруда, за деревьями и примыкавшей к торцу дома изгородью пряталась от людских глаз дальняя гостиная. Туда-то и проводили гостя вместе с Комаё, предложив им обуть садовые шлепанцы.
Войдя со стороны террасы, они попали в комнатку в три татами, тут же был пристроен и туалет. Все было предусмотрено так, чтобы можно было обойтись без помощи служанки: тут была и маленькая жаровня из павлонии, и зеркало в раме тутового дерева, и лакированная распялка для кимоно. Было темновато, поскольку свет приглушал обтянутый шелком абажур, но за плетенной из камыша перегородкой виднелась еще одна комната, в шесть татами, а в ней постель, прикрытая пологом из цельного полотнища вуали. Холодный оттенок ткани плавно переходил в голубую кайму по краю. Под пологом приготовлено было сложенное спальное кимоно из полотна с обычным для чайных домов синим узором. Одеяло было в цветах хаги, нанесенных краской индиго бледного тона, а единственную длинную алую подушку украшали пышные кисти. У изголовья стоял поднос с курительными принадлежностями в стиле Рикю,[16] а на нем — кувшин со стаканами и прочие подобные вещи. Тихий звон колокольчика под стрехой крыши возвещал о том, что в город пришла настоящая осенняя ночь, и почему-то это наполняло сердце безмятежностью.
Гость, ни слова не говоря, уставил свои мутные пьяные глаза на чарующий осенний пейзаж и на фигуру женщины, вполоборота сидящей перед светильником. Словно за столом, уставленным лакомыми дарами моря и гор, он без волнения и спешки обстоятельно выбирал, с чего начать, что ухватить палочками вначале. Было ясно, что уж если он за что-то примется, то не выпустит из рук, пока не обглодает до костей.
Комаё чувствовала, как от сверлящего взгляда этого гостя ей становится настолько не по себе, что поднимаются волоски на коже. Теперь уже дела не ускорить, даже если прямо сказать ему, что она готова. Она думала только о том, чтобы зажмуриться и как можно скорее со всем этим покончить, лишь бы живой остаться. Комаё хотела поскорее убежать отсюда в чайный дом «Гисюн», где её ждал братец Сэгава, и ею владел не только страх перед гостем, но и нетерпение, превозмогать которое она в конце концов была уже не в силах. Она первой сделала легкое движение в сторону мужчины, окликнув его и как бы стремясь прильнуть, на что гость, пытаясь прохрипеть какие-то слова, поперхнулся и закашлялся — так обычно и бывает с тучными богачами. Сочтя это за сигнал к действию, Комаё придвинулась к нему еще чуть-чуть, и тут он моментально извлек её тело из одежды и затащил к себе на колени, сжимая в объятиях, — она не успела даже снять пояс. От неожиданности Комаё невольно вскрикнула — такая это была неимоверная силища и быстрота. Изнемогая от телесной муки, она кое-как прикрыла лицо обеими руками и крепко сжала зубы. Да, для радости и целая ночь — всего лишь краткий сон, а в мучениях даже миг тянется словно сотня лет, думала Комаё.
Когда она выскользнула наконец из дальней гостиной, то с еще большим интересом, чем прежде, оглядела окрестности и степенной походкой направилась к телефону в конторке, чтобы вызвать рикшу. Ханаскэ все еще была там и неспешно покуривала трубку — видимо, время её визита еще не истекло. Она тоже, наверное, ожидала коляску. Взглянув ей в лицо, Комаё вдруг ощутила такую досаду и боль, что, не будь они в конторке чайного дома, она бы набросилась на Ханаскэ и расцарапала ей все лицо. Но та сделала вид, будто ни о чем не подозревает, и спокойно заметила:
— Только что заходила наша распорядительница О-Сада, тебя искала. Сказала, что еще позвонит.
— Вот как?
Комаё все же сперва попросила вызвать ей рикшу, а потом стала звонить хакоя. Оказалось, что незадолго до этого в чайный дом «Хамадзаки» явился господин Ёсиока и ей велели сразу же отправляться к нему. Ну почему сегодня вечером ей все время не везет? — думала Комаё. Если бы знать! Лучше бы она рассталась с Сэгавой вчера вечером. Но теперь уже ничего нельзя было изменить… Будь это встреча с кем-нибудь другим, Комаё могла бы и отказаться, но тут речь шла о Ёсиоке, который считался её патроном. Тем более что сегодня он пришел впервые после их поспешного отъезда с виллы «Три весны», — ей никак нельзя было не пойти. Братец наверняка уже заждался и сердится… Уж не позвал ли он со злости какую-нибудь другую гейшу? Одна лишь мысль об этом причиняла ей несказанную боль, но, затаив в душе горькие думы, о которых посторонним знать не полагалось, Комаё немедленно отправилась в чайный дом «Хамадзаки».
Был уже десятый час вечера. Зная, что Ёсиока всегда в одиннадцать возвращается на машине домой, служанка сразу проводила Комаё все в ту же дальнюю гостиную на первом этаже. Едва лишь тело Комаё получило передышку и она почувствовала себя в безопасности, как только что затянутый пояс предстояло развязывать вновь — какая мука! Стоило ей заметить приготовленную постель, и у неё невольно вырвался вздох. Ведь начиная с позапрошлой ночи они с Сэгавой и вчера, и сегодня, и даже днем непрестанно предавались ласкам, а потом её безжизненное, словно клочок ваты, тело вдруг против её воли оказалось в грубых руках гостя из чайного дома «Тайгэцу», сущего дьявола. Это был такой ужас, что Комаё даже опасалась, не поранил ли он её, и только в коляске рикши у неё наконец-то выпала минутка, чтобы отдышаться. А теперь, хотя она все еще не может унять сердцебиение, нужно идти в гостиную и прислуживать патрону, с которым её издавна связывают близкие отношения. С ним она и в обычное время частенько была чересчур уступчива и даже терпела придирки, когда они были наедине, — что же будет сегодня, когда она так измотана? В отличие от предыдущего свидания в чайном доме «Тайгэцу», здесь ей все было хорошо известно заранее, и она уже теперь негодовала на то, что, пока не пробьет одиннадцать, её полтора часа будут изводить на все лады и даже трубку выкурить ей будет некогда. Ну можно ли примириться с тем, что все и всегда идет так, как надо мужчинам!
