Артур Саканян - Театр одного зрителя
— Да, — твёрдо произнесла она. — Он и есть настоящий автор пьесы, но только не думайте, что я его обокрала. В сопроводительном письме он сам настоял на моём авторстве. Таково было его условие поединка… Не удивляйтесь. Он вызвал меня на дуэль, а эта пьеса — его шпага.
Внезапно она побледнела и схватила доктора за руку:
— Я всё поняла! Я же им проклята! Понимаете, всё, что творится сейчас со мной — это продолжение его пьесы. Он запер меня в своём театре одного зрителя. Он снова будет сниться, издеваться надо мной… Нет! Только не это! Я с ума сойду! Я не выдержу этого!.. Неужели я схожу с ума? — в ужасе прошептала она.
— Успокойтесь. С ума вы не сходите, хотя бы потому, что душевнобольные подобным вопросом не задаются, — улыбнулся доктор, но какая-то мысль ещё сильнее омрачила её лицо.
— Какая же я дура! Дура! Выкинула бы пьесу — и дело с концом! — в сердцах выплеснула она.
— Вы ошибаетесь. Тогда режиссёр действительно стал бы сниться вам с напоминанием о вашем страхе перед его пьесой. У вас обычный невроз, и лечение тут одно — найти причину страха и перешагнуть через него. Поэтому, в принципе, вы поступили правильно, что решились сыграть эту роль. Просто вы не сумели довести её до конца, оттуда и пошло ваше навязчивое состояние страха… Расскажите всё, что было связано с режиссёром.
Её рассказ получился довольно сумбурный и сбивчивый. Причём, что-то удержало её от точного воспроизведения проклятия режиссёра, и она ограничилась словами: «Наверно, он проклял меня за это».
— Я должен подумать, — отозвался доктор и зашагал по кабинету. — Поговорим позже, — добавил он, выпроваживая актрису.
-35-
Дверь кабинета приоткрылась и в проёме показалась медсестра. Увидев, что доктор один и разговаривает по телефону, она вполголоса сказала:
— Старушка Богу душу отдала.
Доктор кивнул в ответ.
— Попроси актрису зайти ко мне, — глухо произнёс он, прикрыв трубку телефона ладонью.
Через полминуты актриса уже сидела на диване, а доктор, поблагодарив кого-то, положил трубку на место.
— Я пришёл к следующему, — несколько неуверенно начал он свой разговор. — Вы каким-то образом приобрели удивительную способность, но всё по порядку. В начале спектакля вы зачитывали письмо анонимного автора, как главного героя пьесы. Казалось бы, ничего особенного. Очередная неприятная история, которая могла произойти с любым из нас. Совесть ваших корреспондентов, как правило, была нечиста.
— А человеку с чистой совестью не о чем писать, — парировала она.
— Я не согласен, — более уверенно возразил доктор. — Писать ему есть о чём, но нет потребности в этом. Ему же не надо искать оправдания своим поступкам. К тому же, его переживания вряд ли представляют интерес для драматургии. Совсем другое дело, когда можно взглянуть на себя со стороны и, возможно, переосмыслив свою жизнь, анонимно облегчить душу.
Она усмехнулась, но, вспомнив предложение начальника «облегчать душу преступников», тут же помрачнела.
— Доктор, на моей совести три жертвы, которым я «облегчила душу».
— Какие-то слухи об этом дошли до меня, но всё равно расскажите.
Она пересказала свой разговор с начальником, а доктор, не задумываясь, спросил:
— В жизни вы поступили бы так же, как на сцене, если оказались бы на их месте?
Она кивнула головой, и доктор продолжил:
— Из этого следует, что вы поступили честно, и вашей вины я не вижу…
— Доктор, я одного понять не могу. Допустим, я поступила честно, но я же спровоцировала людей на смерть. Почему вместо дурной славы поднялся ажиотаж вокруг моей особы?
— Не думаю, что в вашей славе есть нечто дурное. Что касается ажиотажа, то он скорее связан с пьесами, нежели с вами. Просто, ваши пьесы позволяли подсмотреть в замочную скважину соседа. Это же так заманчиво, — на чужих неприятностях и ошибках утверждать своё «я». Для слабых натур это лучший наркотик. К тому же, зал просто терялся в догадках: кто же автор очередной исповеди? Многих интересовало: не фигурируют ли они в очередной истории? В каком свете они выставлены напоказ? Одно дело, когда знаешь, что образ вымышленный. А когда есть подозрение, что это твой образ шагает по сцене? А вдруг тебя кто-то опознает, и нечто постыдное станет достоянием гласности? Думаю, что в первых рядах сидели те, у кого были нелады с совестью. Но их любопытство удовлетворялось не всегда. Им надо было снова и снова идти в театр. Любопытство, замешанное на страхе, — вот какие бразды правления находились в ваших руках. Я уверен, что именно страх создавал ажиотаж. Истинных поклонников таланта вы не могли увидеть за этой стеной блюстителей своей репутации. Неудовлетворённость и страх пестовали из этих стражей порядочности заядлых театралов и угодливых поклонников.
— Да… Теперь мне понятны их заискивания. А я-то думала, что это мои искренние поклонники, — грустно отметила она. — Наверно, и таланта у меня нет.
— Простите, но что за чушь вы сказали. Даже посмеяться грешно. Вы же всех зрителей мгновенно брали за живое. У вас самый невероятный талант. Кстати, вас кто-то надоумил, или вы сами придумали правила этой игры?
— Скажу, не поверите. Я это во сне увидела. Кто-то надиктовал, что надо делать и как, а я, проснувшись, сразу же зазубрила этот урок наизусть. Какой-то вещий сон был… Доктор, но мне интересно знать, как вы объясняете успех этой игры?
— Да очень просто. Технология вашей игры со зрителями психологически была выстроена безупречно. Анонимность автора, независимо от воли людей, возбуждала в их памяти аналогичные случаи из личной жизни. Невольно всплывали какие-то картинки прошлого, забытые образы. В ауре живой игры на сцене забытые образы всплывали из памяти, наполнялись свежими красками и оживали в новой интерпретации. Кроме того, я обратил внимание, что последние спектакли были логически увязаны друг с другом в жизненную единую цепочку.
Она кивнула, и доктор продолжил:
— Когда эта ваша задумка заработала, то у зрителей такие наслаивания спектаклей стали перерастать в ощущение сопричастности к событиям, происходящим на сцене. Пьеса переплеталась с личными воспоминаниями, ассоциации растворяли театральные условности, и всё это создавало иллюзию реальной жизни. Кстати, я только что провёл небольшой опрос среди моих знакомых. Если бы я сам не испытал примерно такие ощущения, то подумал бы, что все сговорились отвечать одно и то же. Будто стены театра исчезают, и всё это на самом деле происходит в их жизни.
Она самодовольно улыбнулась, но доктор не заметил этого и воодушевлённо продолжил:
— Но удивительнее всего было то, что ваш сценический образ ни разу не повторялся. Каждый раз вы импровизировали и добивались максимального эффекта. Фантастика, но факт налицо. Чтобы понять принцип ваших действий, я построил некую модель, которая, возможно, близка к правде. Представьте, на сцене вы будто раздваиваетесь на кукловода и марионетку. Марионетка впускает в себя сценический образ, а кукловод устанавливает контакт с залом. Марионетка — это актриса, а кукловод — это зритель. Кукловод анализирует ситуацию в зале и начинает подстраиваться под интеллект, вкус, настроение зрителей. Он входит в резонанс с залом и формирует из себя некий усреднённый образ зрителя. А для марионетки существует один единственный зритель в зале, и этим зрителем является кукловод. Марионетка настраивается на волну кукловода, чтобы понравиться ему, как своему единственному зрителю. Кукловод же корректирует игру марионетки, чтобы она ещё больше задевала бы его за живое, брала бы за душу. Если кукловоду игра марионетки «нравится», то марионетка овладевает вниманием большинства зрителей. Вот когда большинство увлечено, то на остальных зрителей начинает действовать эффект толпы. Зрители, вовлекаясь в единый поток, будто превращаются в единого зрителя, и зал живёт единым дыханием.
Она заворожено смотрела на доктора, а доктор спокойно продолжил:
— Недавно я дважды смотрел один и тот же спектакль, но на сцене вы сыграли совсем разные образы. Причём, первый раз образ заворожил меня сразу. Во второй раз эффект толпы гипнотически подействовал на меня и заставил влиться в общий поток эмоций… Я пришёл к выводу, что на сцене вы не ощущаете условность игры, а после спектакля чувствуете себя превосходно, будто заново родившись.
Она улыбнулась каким-то своим воспоминаниям и согласно кивнула. Доктор ответил ей кивком, но продолжил уже несколько назидательным тоном:
— А ведь актёры после спектакля физически и душевно изнеможенны. Чтобы войти в образ, им приходится тратить много сил. Для вас же — это раз плюнуть. Причём, актёры — дружелюбный народ. Привязывая к себе людей нитями дружбы, актёру потом легче по этим же нитям вернуться из театрального образа обратно в реальную жизнь. Я уверен, что такой надобности у вас нет. Именно поэтому никто вам не нужен. Для вас эти перевоплощения, как наркотик. Вы сотворили из себя идеальную актрису, возможно, лучшую во всём мире.
