Эльмира Нетесова - Колымское эхо
— А по детям не скучаешь?
— В прошлом лете был у них. Чуть живой остался. Город небольшой, но такой пыльный, шумный, грязный. Спать неможно. До ночи орут и люди, и собаки. Машины с трамваями уши надорвали. До утра заснуть не мог. Только начну дремать, троллейбус звенит, я голову под подушку, но и там трамвай достал. Кажется все люди посбесились. Пошел спать на чердак. А там наркоманы. Что было — не передать. Хотели и мне дозу влепить за знакомство. Я не дался. Тогда прогнали. Ну, их много, пришлось уступить. Я в подвал, там еще хуже. Вернулся домой и заснул в ванной. Четыре дня мучился. Ну, так бы оно ладно, но ванная совмещена с туалетом. Сам понимаешь, какое неудобство. Больше не вытерпел, поехал в деревню, чтоб хоть там, на свежем воздухе отдохнуть. Пока добрался, я чуть в пыли не задохнулся. Приехал, того не легче. На туалете нет дверей, стекла выбиты, пьяный сосед резвился. В доме грязь, мухота. Пока все в порядок привели, три дня потеряли. В огороде сплошные лопухи, ни одного куста картошки. Все, что было съедобное, сосед на закуску пустил. Да еще требовал благодарность за присмотр. Я чуть брехаться не разучился от удивления. В деревне три бабки все время меж собой грызутся и всегда пьяные. Каждое утро на опохмелку просят. Одного деда на троих какой год поделить не могут. А он из бражки не вылезает. Так и спит в кадушке. Как не боится? Еще меня к себе в компанию приглашал. Я ему пообещал закуси принести. А сам ноги в руки и ходу. Только меня и видели. Не хочу не их города, не деревни. Я своим доволен и об отпуске даже вспоминать не хочу. Вернулся сюда после гостеваний, неделю только отсыпался и все не верил, что дома. Жаль моих, глупо, никчемно живут, без радости и тепла. Я уже так не смогу. А они удивляются, как можно любить Колыму? Я ее не на какие их блага не променяю.
— Не повезло с отпуском?
— Какое там? Пришел на базар, нечего купить пожрать. В магазине тоже самое. Соседи на лестничной площадке все время грызутся. А этот лифт день и ночь гудит. Не дом, а дурдом. Там нормальному человеку жить невозможно...
— Один на материк ездил?
— Ну да! А на кого хозяйство оставишь, только на бабку. Я как приехал, враз в баню завалился. Часа три парился. Весь город с себя смыл. А потом спал так, что двое суток даже не вставал по малой нужде. Лишь через неделю старухе своей обсказал, чего навиделся у своих. Она аж плакала меня жалеючи. И слово дала: никогда боле не пущать к детям в отпуск. Вон, ихний малец, не хочет к им в город ехать жить. Настоящим мужиком растет. И Колыму любит,— гордо задрал нос.
— А где ж теперь твой внук?
— Капканы поехал проверить, что на пушняк ставил. Он удачливый. С пустыми руками не воротится,— хвалился дед Федор.
Султан уже успокоился. Боль отпустила и волчонок спал. Варя повязала ему на шею яркий пояс от красного платья. Волчонок подергался, но быстро смирился с поясом. И баба успокоилась.
— Так ты не серчай! Я не понарошке стрельнул, теперь не трону. Выходит, мы с тобой одинаковы, оба волчат держим. И мы своих любим. Я вот с внуком передам ему костей оленьих. Пусть и твой побалуется, зубы поточит. И если что понадобится, приходи запросто. Всегда помогу и выручу, как соседку. Я ж у тебя по пути живу. Чуть в сторону сверни к балке и тут наш дом. Сколько годов рядом живем, ни разу не зашла. А эдак негоже. Мы не просто земляки, но и соседи,— улыбаясь шагнул к двери.
А вскоре вернулся Игорь Павлович. Он был навеселе, глаза сверкали. Бондарев улыбался. Ему было хорошо:
— Вот это человек тот Аслан. Настоящий клад. Как приятно с таким поговорить. Жаль, что раньше не были знакомы.
— Да уж познакомились круто. На месяц вперед напился,— сморщился Евменович.
— А ты не злись. Там и тебе осталось. Я не все выпил. Но, какое вино! Ценондали! Чудесное, легкое, но по башке бьет хорошо. Чуть на лапы встал. Хорошо поговорили с Асланом. Но он меня не убедил. Сталин хоть и не во все прав, но он — история. Его никто не сможет вырвать из памяти человечьей. Колыма не позволит такого кощунства. Хоть сто раз убирайте из Мавзолея, в памяти людской навсегда останется.
— Смотря как...
— Я всегда однозначен. Если бы Аслан не уважал Колыму, не приехал бы сюда.
— Он могилы навестил. Причем Колыма?
— Она имеет свою силу притяжения.
— Потому здесь громадный погост!
— Кладбища есть в каждом городе. Хочет того человек или нет, когда-то уходит и его надо где-то хоронить. Будь это и Колыма, мертвому без разницы.
— Но здесь гибли невольно, а не своею смертью. Разве можно такое сравнивать? Здесь миллионы лежат. И многие, не за что. Ты это знаешь лучше, чем я.
— Саш, какая разница, где и когда умереть. Смерти никому не миновать. Финиш будет у всех. Но почему ты приближаешь его, какое имеешь право?
— А какая разница? Скорей умрет, быстрее отмучается. Жизнь — не та ценность, чтоб за нее держаться зубами. Вон даже Аслан говорит, что не держится за шкуру, но не хочет умирать от чужих рук. Ведь только слабые могут смириться с такою участью, он с таким не согласен. И он мне понятен, уважаю его мнение.
— Чего ж не уважал, когда четыре раза подписывал ему приговоры к расстрелу?
— А я сказал. И он понял и не обиделся. Наоборот убедился, что сама судьба берегла. И он жив назло всем. Хотя мать с отцом, конечно, жаль. Их тоже взяли не за что и при первом поводе расстреляли, как многих других. Но если не я, нашлись бы иные. Такое время было, Саша! Заставь тебя под угрозой расстрела, и ты бы согласился.
— Жизнь можно отдать. Тем более, если ею не дорожишь. А вот совесть, честь и имя никому не отдам. Они одни на всю жизнь.
— Эх, Сашка, жизнь не газета, ее заранее не прочтешь. Разве знал, что меня такое ожидает. Уж лучше бы на свет не появлялся. Жил бы в деревне, никуда не высовываясь. Ведь это счастье, дышать на белом свете ни от кого не пряча лицо, не отворачиваясь, делая вид, что не узнал. Как жутко проходить мимо угнув голову. И так всю жизнь, будто проклятый, не от людей, от себя бегу и прячусь, потому что много ошибок повисло на плечах. Все не стряхнешь и не объяснишь каждому. Одни поймут, другие наплюют в лицо. Ты говоришь, что поступался честью и именем. Да вовсе нет. Я просто хотел жить. А кому, скажи по совести, охота получить пулю в лоб прежде времени? Жизнь хоть и паскудна, но почему-то все держатся за нее. Неужели считаешь меня дурней других? У тебя ко мне много претензий. Жалеешь, что взял к себе на работу. Но поверь, другие не лучше. А если копнуть хорошенько, так и похуже меня. Просто они давно скучковались. Я много позже их пришел и все не могу адаптироваться, привыкнуть к ним. А и стоит ли теперь? Ты говоришь, неправильно веду себя. Что поделаешь, так воспитан, иначе не сумею. Не могу подстраиваться под каждого. И не сбрасывай со счетов мое прошлое. Оно не у всех такое корявое, как у меня. Но знай, я и впрямь любил свою работу. Пусть не всегда, но случалось, помогал иным, спасал их жизни с риском для себя. Может и мне много раз говорили «спасибо». Не через газету, а тихо при встрече. Но эта благодарность дороже газетной трескотни. Она от самого сердца. Но тебе не понять, что значит вытащить из-под пули и молча вернуть жизнь,— закурил Игорь и продолжил:
— И я спасал не ради благодарности.
— А зачем? — прищурился Иванов.
— Дело попало в руки. Заглянул. Оставить не смог, уж слишком душу задело. Ну, явно, не за что упекли. Кто-то нагло свел счеты. За что- то отплатил. А уж досье всю жизнь вел. Я раскапывал, расчищал, а потом опротестовывал. Сколько раз меня грозили убить, темный угол показывали. Писали на меня доносы, кляузы, откровенную ложь. Ты слишком мало знаешь обо мне. Я не хочу докучать своим прошлым никому. Пусть оно не повторится ни в одной судьбе и навсегда уйдет вместе со мною. Я устал от самого себя. Это самое плохое. Не приведись такое тебе хотя бы на миг. Ты делаешь добрые дела людям. Иногда... Но очень больно попрекаешь. Лучше не быть таким благодетелем, чтоб люди давились таким добрым делом. А уж коли сделал от души, молчи или совсем забудь. Добро не делается для огласки, слышь, Сашка? Этим люди, настоящие мужики проверяются. И помни, быть добрым или добреньким — разные понятия. Не рекламируй себя. Кому надо увидят и узнают. Не стыди меня при всех, себя не позорь. Пусть я не идеален, но и в моей жизни есть поступки, искупающие многие ошибки.
