Татьяна Соломатина - Роддом, или Жизнь женщины. Кадры 38–47
— Спасибо.
И Ельский нажал отбой. Но мент к манерам доктора привычку имел.
Мрачно размышляя над тем, на кой ему это надо, Владимир Сергеевич до вечера строил детских медсестёр, устраивал им учебные тревоги и муштровал до изнеможения. И решил, что ничего он делать не будет. Ни-че-го! Просто позвонит в детскую поликлинику по месту жительства. Пусть занимаются. А в голове крутилось «гнойный процесс распространился на периорбитальную область… некротическое воспаление внутренних оболочек глазного яблока…».
В десять часов вечера Ельский стоял у двери «по адресу» и давил на кнопку звонка. Он понятия не имел, что здесь делает, зачем и что скажет. Может, это пресловутый кризис среднего возраста и пора всего лишь покупать кроваво-красный «мустанг»-кабриолет и жениться на девственнице?
Двери открыл мужик с жиденькой бородёнкой. На нём были льняные штаны и футболка со сложным принтом на ведические мотивы. Мощную выю впритык облегали деревянные бусики.
— Здравствуйте! — доброжелательно поздоровался мужик.
— Здравствуйте! — нерадостно буркнул Ельский и замолчал.
— Вы что-то хотели? — подсказал мужик, сияя прозрачно-водянистыми глазами.
— Да, — глянул на мужика исподлобья Ельский и снова умолк. Ему вдруг стала совершенно очевидна нелепость всего происходящего. И говорить не то чтобы было нечего, а просто-напросто перехотелось.
— Вас прислала Шакти? — ободряюще улыбнулся мужик и совершенно лучезарно просиял.
С супругой бога Шивы Владимир Сергеевич знакомства не водил. Но на всякий случай утвердительно кивнул.
— Так проходите, чего ж мы на пороге-то?! — мужик включил оскал на всю дозволенную челюстями пропускную способность.
«Импланты у него отменные», — мимоходом отметил про себя Ельский, заходя в широко распахнутую дверь. Стандартная трёшка-«чешка», коридор чистенький, прилично обставленный из бюджетной «Икеи». «Ненаказуемо!» — сказало в голове у зава детской реанимацией и неонатологией голосом бургомистра в исполнении Леонида Броневого из «Того самого Мюнхгаузена». Он даже кривенько усмехнулся. Этнически-принтованный мужик счёл это хорошим знаком.
— К нам пришли! — крикнул хозяин вглубь квартиры.
Первыми в коридор выбежали голые мальчишки. «Семь и пять. Немного пониженного питания, но тургор и цвет кожных покровов в норме», — отметил Ельский натренированным взглядом. «Оспенные» отметины на плечах отсутствовали. «Ненаказуемо!» — бургомистра зациклило.
— Наши старшие. Тоже домашние, — с гордостью объявил неонатологу гостеприимный владелец квартиры. — Позовите маму и присмотрите за сестричкой! — ласково напутствовал он сыновей.
Голые мальчишки с воплями: «Мама, мама, к нам дядька какой-то пришёл!» — унеслись.
— Проходите в зал! — пригласил мужик.
Ельский скинул ботинки. Тапок не наблюдалось. Впрочем, и хорошо. Незнакомые тапки вызывали у Владимира Сергеевича, сибарита и чистоплюя, гораздо большие приступы содрогания, нежели просто грязный пол. Да и пол на вид и даже по тактильным ощущениям грязным не был. Ну просто не к чему придраться!
«Зал» — то есть обыкновенная «большая» комната, объединённая с лоджией, — тоже никаких особых нареканий внутри Ельского не вызвал. Всё та же стандартная мебельная фигня «собери сам». Разве что в излишке плакатов всяческих Будд в позе лотоса по обоям. Гимнастическая стенка и подвешенный к потолку канат в одном из углов. Немедленно вернулись в комнату обнажённые пацаны и стали лазать, как обезьяны, с дикарской бравадой и таковым же любопытством поглядывая на незнакомца.
— Иван, — представился самым незамысловатым русским именем мужик и вполне обыкновенно протянул Ельскому широкую лопатообразную ладонь.
— Владимир Сергеевич, — по многолетней врачебной привычке добавил к имени отчество Ельский.
— Присаживайтесь! — хозяин указал гостю на одно из кресел в стандартной гостиной композиции «диван и два его сына-близнеца».
Иван щёлкнул пультом музыкального центра — и из всех углов негромко полилась заунывная мантрообразная мелодия. Старшенький голыш натренированно поднёс папе ароматические палочки — и Иван возжёг что-то едко-сандаловое. Ельский чихнул. При всей своей пожизненной закалке дезрастворами — начиная со студенчества, когда ему в качестве санитара приходилось иметь дело даже с лизолом, — Владимир Сергеевич терпеть не мог слишком ярких запахов. Не одна понравившаяся ему баба была моментом разжалована только за то, что перебарщивала с духами и ароматизированными дезодорантами. Запах хлоргексидина был ему куда более мил. Или привычен. Что со временем становится подобным.
— Будьте здоровы! — хором выкрикнули малыши.
«Воспитанные! — отметил Ельский. — Господи, что я здесь делаю?! И как мне из всего этого выкручиваться?..»
— Где вы познакомились с Дашей? — прервал его мысли Иван.
— С Дашей?! — переспросил Ельский.
— С Шакти!.. А, ну, значит, ваша жена ездила на Гоа на ретрит! — понимающе всплеснул руками мужик и расслабленно откинулся в кресле.
«Какая из них?!» — ехидно усмехнулся про себя заслуженный многоженец.
— Ну да, ну да… — невнятно пробормотал он вслух, всё ещё не понимая, какое отношение Шакти имеет к неведомой ему Даше и при чём здесь удаление от общества на Гоа?!
— И вас всё ещё обуревают сомнения! — скорее экстатически констатировал, нежели вопросил Иван.
«И какие!.. Знать бы ещё, по какому поводу…»
Впрочем, у Ельского было достаточно опыта общения с подобной публикой и с аналитической функцией было всё в порядке. Так что, очевидно, его приняли за вновь обращённого в очередную секту и сейчас медоточиво будут погружать в, кхм, лоно.
Владимир Сергеевич под гипнотические мантры со скепсисом разглядывал младшенького парнишку, сигающего туда-сюда по перекладинам и бесконечно теребившего свой крошечный пенис.
— Давно головка полового члена открывается с трудом? — деловито уточнил он у папаши.
— Что? А?!
Ельский ткнул подбородком в сторону своей профессиональной озабоченности. Иван посмотрел на сына.
— Ерунда! Плохая экология. Мы вазелиновым маслом мажем.
— Вазелиновое масло — это хорошо.
— Так что, у вас уже есть дети? — дружелюбно поинтересовался Иван.
— Да, — соврал Ельский. — Один. Мальчик. Тоже были такие вот… экологические проблемы. Потому и спрашиваю, — продолжил он лгать. Это было на удивление легко. Сам от себя не ожидал. Если кому и врал прежде — так только бабам. Даже главврачам и начмедам никогда не врал. Не говоря уже о родителях курируемых детей. А тут понесло… — Мне кажется, это всё из-за того, что наших женщин насильственно принуждают рожать в родильных домах. Где они оторваны от ласки, от любви, от природы!
Ельскому стало стыдно. Он даже покраснел. Так очевидно корява была его неумелая попытка лицедейства. Но мужик Иван неожиданно обрадовался и начал нести что-то про доказательные проценты. Владимир Сергеевич даже не слушал. И тут вошла тощая, измождённая женщина в длинной рубахе и тихо присела на диван. Груди у дамы не было вообще.
«Может, только покормила, вот и… Да и, получается, четвёртые сутки всего. Не всего, а уже! — оборвал сам себя Ельский. — Тут или хлестать должно, или смеси. Но тут смесями явно не пахнет».
— Мы всех наших детей рожали дома! Как все нормальные люди! Катюня, покажи фотографии.
Даже не поздоровавшаяся с незнакомцем Катюня — Иван и не подумал представить ей гостя — молчаливой тенью тут же поднялась, достала с полки альбом и протянула Ельскому.
— Садитесь со мной на диван! — хозяин дома сделал своей сожительнице жест, мол, пересядь!
Катюня покорно пересела в кресло. Ельский сел рядом с Иваном.
— Вот, смотрите! Первого и второго мы ещё рожали не по всем правилам. Опыта не было. И единомышленников.
Первые страницы альбома пестрели более молодой — казалось, что лет на пятнадцать, — и более пухлой и жизнерадостной Катюней. Вот она сквозь мучительную боль схватки улыбается в камеру. Вот лежит в ванне, голая, с огромным животом. Вот держит на руках синего скривившегося младенца, соединённого с ней пуповиной. Второго ребёнка — того самого, пятилетнего, теребящего свой крошечный пенис здесь и сейчас, — Катюня рожает в надувном бассейне под руководством какой-то тётки с суровым лицом, вот новорождённого взвешивают на канторе, завернув в незамысловатую авоську. Вот он лежит с подгнивающим блином плаценты на белье в кровавых пятнах. Мозг Ельского даже не прогонял через себя все те ситуации, которые могли случиться с этими новорождёнными. Они у него были как у Хемингуэя Париж — праздник, который всегда с тобой. При его-то колоссальном клиническом опыте!
— И вот только к третьим родам мы пришли к окончательной гармонии! Ещё не успели распечатать. Катюня, ноут!
