Дураков нет - Руссо Ричард

Салли заметил, что чуть поодаль, у соседнего дома, собралась толпа. Там что-то происходило, и Салли радовался, что это – чем бы оно ни было – никак не связано с ним. Точнее, радовался, пока не вспомнил, что дом Роберта Холзи, в котором выросла Вера, расположен ровно в той стороне, где толпился народ. Салли силился разобраться, что все это значит, как вдруг заметил, что на Верином пороге, между внутренней дверью и внешней, стеклянной, стоит Уилл. Салли помахал ему, и мальчик указал на толпу.

У бывшего дома Роберта Холзи Салли не бывал уже – сколько? лет тридцать? – и с трудом узнал его. Некогда один из самых опрятных домов на улице превратился в самый запущенный. С серых рассохшихся стен облупилась краска, так что невозможно было понять, какого они некогда были цвета, переднее крыльцо прогнило и покосилось. На памяти Салли было еще одно крыльцо, сбоку дома, но его, видимо, сломали, и задняя дверь открывалась в никуда. Словом, ныне дом Роберта Холзи выглядел не лучше дома отца Салли на Баудон.

Салли вылез из “эль камино”, и его сразу же узнал один из завсегдатаев закусочной “У Хэтти”.

– Что тут происходит, Бастер? – спросил Салли, надеясь сохранить риторическую дистанцию от ситуации, обещавшей оказаться неловкой.

– Это твоя жена, Салли, – ответил Бастер, лишив его тем самым дистанции, и риторической, и любой другой.

– Не может быть, – бросил Салли, проходя мимо. – Я не женат.

– Салли спешит на помощь! – выкрикнул кто-то, когда Салли, держась за вихляющие перила, поднялся на покосившееся крыльцо. – Вперед, Салли! – крикнул другой, и толпа подхватила: – Вперед, вперед, вперед, вперед!

Вдалеке заревела сирена.

Ральф с испуганным видом застыл у порога. Вера стояла в центре комнаты, взгляд у нее по-прежнему был дикий, она вырывала страницы из глянцевого журнала. Питер, спиной к этой сцене, разговаривал по телефону.

– Нет, – говорил он. – Никто не пострадал.

– Вера, пошли домой. – Ральф протянул к ней руку, как раньше, на дорожке у дома.

Вера, не обращая на него внимания, рвала журнальные страницы и швыряла их в ошарашенного мужчину, что сидел на ветхом диване.

– Она не имеет никакого права рвать мои “Плейбои”, – заявил мужчина, обращаясь к Салли, но с вопросительной интонацией (“Или имеет?”), точно полагал, что озверевшая женщина все же имеет на это право – не по закону, так по совести.

Вера швырнула в него очередной ком страниц.

– Мерзость! – бушевала она. – Вы притащили мерзость в дом моего отца. Вы и есть мерзость.

Тут из глубины дома появилась женщина с двумя перепуганными детьми. Все были в зимних куртках, шапках, перчатках и явно готовились освободить помещение, пусть и против воли. Женщина провела детей мимо Веры, стараясь держаться как можно дальше от нее. Салли дождался, пока они выйдут, и произнес:

– Вера.

Бывшая жена проигнорировала его, но Питер обернулся; он по-прежнему прижимал к уху телефонную трубку и, видимо, ждал ответа. На лице его было написано: “Ну прекрасно, какой гадости нам еще ожидать?”

– Вера, – повторил Салли, и на этот раз она посмотрела на него:

– Это все ты виноват.

– Да, я знаю, – охотно согласился он. – Но нам придется уйти, старушка. Сюда едут копы, ты же не хочешь, чтобы тебя арестовали.

Вера, казалось, задумалась над этим разумным доводом, но в следующее мгновение снова заметила “Плейбой”, который держала в руках, и продолжила расправляться со страницами. Покончив с одним журналом, схватила другой. То ли этим конкретным номером мужчина особенно дорожил, то ли ему просто надоело, но он вцепился в журнал, они с Верой принялись его перетягивать, однако Вера победила, и мужчина поднял руки.

– Она опять за свое, – произнес он, когда Вера принялась рвать страницы.

– Вера. – Салли шагнул вперед.

Питер что-то сказал и повесил трубку.

– Пап, ты сделаешь только хуже, – предостерег он.

– Черта с два, – ответил Салли. Он считал, что будет хуже, если это не пресечь. – Вера.

Его бывшая жена продолжала яростно сражаться с журналом.

– Вера, или ты сейчас же прекратишь, или я так тебе врежу, что ты упадешь с копыт, – пригрозил он и добавил: – Ты знаешь, что я так и сделаю.

Вера, на свою беду, ухватила слишком много страниц, вырвать их из журнала у нее не хватало сил, но сдаваться она не желала и, покраснев от натуги, яростно дергала страницы.

Салли исполнил угрозу, но силу не рассчитал, и от его удара изо рта Веры, как боксерская капа, вылетела верхняя вставная челюсть – он и не знал, что Вера носит протез, – и исчезла под стулом. Салли отпрянул, точно это его ударили, изумленный видом бывшей жены без верхних зубов. А Вера словно и не заметила пропажу. До нее будто только сейчас дошел весь ужас сложившегося положения, она рухнула на колени и разрыдалась так, что плечи тряслись.

– Вмотви, фто они натвовиви, Савви, – прошамкала она, подняв глаза на бывшего мужа.

Питер, бледный, ошеломленный, отодвинул стул, поднял материн протез. Салли заметил, что Ральф отвернулся.

– Иисусе Христе, – сказал толстяк на диване, – зубы-то вы зачем ей выбили.

Салли протянул руку к Питеру, тот отдал ему протез, и Салли опустился на здоровое колено (больное так дергало, что Салли боялся потерять сознание). Вера по-прежнему сидела на полу, закрыв лицо руками, и ему пришлось дважды окликнуть ее, прежде чем она на него посмотрела.

– На. – Он протянул бывшей жене ее зубы.

Вера озадаченно взяла протез, сунула в рот.

– А теперь мы встанем, – сказал Салли, но силы словно покинули Веру, и он поднял ее, она и не сопротивлялась. Вера уткнулась лицом в его грудь и прорыдала:

– Как же я тебя ненавижу.

– Я знаю, дорогая, – сказал Салли и повел ее к двери.

Там его встретил Питер, и Салли передал Веру сыну и Ральфу. Сирена – Салли вдруг осознал, что она совсем рядом, – рыгнула единожды и замолкла. Салли выглянул в окно и увидел, что это “скорая”, а за ней стоит полицейский автомобиль. Салли решил пока не выходить, чтобы копы, увидев его, не сделали ложных выводов. Он не сомневался, что два молодых парня, которые выпрыгнули из “скорой”, были те самые, которые приезжали к дому Веры в День благодарения, когда все подумали, что он умер.

Салли остался в гостиной с толстяком. Тот по-прежнему в ошеломлении сидел на диване. Салли достал из кармана двадцать долларов, протянул толстяку.

– За ваши журналы, – пояснил он.

Толстяк грустно уставился на двадцатку.

– Она порвала номер с Ванной Уайт, – ответил он. – Коллекционный.

– Кто такая Ванна Уайт? – спросил Салли.

– Ведущая “Колеса фортуны”, – пояснил толстяк.

Теперь Салли понял, о ком речь. Эту передачу показывали сразу после “Народного суда”.

– Извините, – сказал он.

– Она там почти не голая, – продолжал толстяк. – Даже мохнатки не видно.

К собственному удивлению, Салли вдруг охватила злость – совсем как Веру. Он обрадовался, что ее нет и она не слышит, как в доме ее отца произнесли такое слово.

– На вашем месте я не стал бы подавать на нее в суд, – посоветовал он толстяку.

– Лады, – согласился тот. – С соседями ссориться ни к чему.

Салли подошел к окну, выглянул на улицу. Веру усаживали в “скорую”. Толпа расходилась. Чуть погодя Салли вышел из дома.

Ральф сидел на крыльце, держась за перила. Салли опустился рядом, и Ральф показал ему трясущуюся руку:

– Я теперь просто комок нервов. Ты только посмотри на это.

– Все уже позади, – ответил Салли.

– И почему люди не могут поладить? – грустно завел Ральф любимую песню. – Никогда этого не пойму.

Салли не сдержал улыбки.

– Ее отец действительно содержал этот дом в порядке. – Ральф оглядел просевшие половицы крыльца. – Наверное, ей больно видеть его в таком состоянии.

– И я ее понимаю, – сказал Салли, покривив душой.

Ему-то было приятно видеть, как дом Большого Джима гниет и разваливается. Но он был готов признать, что обе позиции не особенно здравые – и Верина, и его.