Майкл Чабон - Приключения Кавалера и Клея
— Мне понравилось. И Он… что? Надо полагать. Он съедает нашего космонавта?
— Съедает.
— А сперва очищает его как банан.
— Угу. Хочешь это нарисовать?
Роза протянула руку и положила ладонь Сэмми на щеку. Щека была теплая и все еще росистая от душа, а щетина приятно скреблась под кончиками пальцев. Роза задумалась, как давно она уже не касалась его лица.
— Сэм, брось, — сказала она. — Остановись на минутку.
— Мне нужно все это записать.
Роза потянулась к карандашу и остановила его механическое продвижение. Какое-то время Сэмми с ней боролся; послышалось легкое потрескивание щепочек, и карандаш начал гнуться. А потом сломался точно посередине. Роза отдала Сэмми свою половинку. Тонкая серая трубочка графита поблескивала, точно ртуть в термометре.
— Скажи, Сэмми, как ты его вызволил?
— Я уже сказал.
— Мой отец позвонил матушке мэра, — сказала Роза. — Которая способна манипулировать всей системой уголовного судопроизводства Нью-Йорка. Что она и сделала из глубокой любви к Рене Магриту.
— Надо полагать.
— Чушь.
Сэмми пожал плечами, но Роза точно знала, что он ей лжет. Он уже многие годы беспрерывно ей лгал, причем с ее одобрения. Шла одна беспрерывная ложь, глубочайший род лжи, какой только возможен в браке, — тот, о котором никогда не потребуется рассказывать, потому что тебя никогда не спросят. Однако время от времени малые айсберги вроде такого вот отламывались и дрейфовали прямо по курсу — докладные записки о девственном континенте их жизни, белые пятна на их картах.
— Как ты его вызволил? — спросила Роза. Еще никогда она не бывала так настойчива, пытаясь вытянуть из него правду. Порой она чувствовала себя совсем как героиня Ингрид Бергман в «Касабланке» — замужем за человеком со связями в подполье. Ложь служила в равной мере и для его, и для ее защиты.
— Я поговорил с арестовавшим его офицером, — сказал Сэмми, пристально на нее глядя. — С детективом по фамилии Либер.
— Значит, ты с ним поговорил.
— Он показался мне очень славным парнем.
— Какая удача.
— Мы теперь сходим на ленч.
За последнюю примерно дюжину лет Сэмми время от времени ходил на ленч с дюжиной разных мужчин. В разговорах редко упоминались какие-либо фамилии; обычно эти мужчины проходили просто как Боб, Джим, Пит или Дик. Порой один такой появлялся где-то на самой кромке сознания Розы, болтался там месяцев шесть в году, смутная смесь намеков на курс каких-то акций, разнообразных мнений и модных шуточек, после чего исчезал так же быстро, как и появлялся. Роза всегда допускала, что эти приятельские связи Сэмми — единственные отношения со времен вступления Джо в ряды ВМФ, которые заслуживали такого названия, — заходили не дальше ленча за столиком у ля Мармитона или у Лорена. Таково было одно из ее фундаментальных притворств.
— Тогда, быть может, папаша сумеет помочь тебе и с той Сенатской комиссией, — предположила Роза. — Ручаюсь, Эстес Кефовер — безумный поклонник Макса Эрнста.
— Может, нам и самого Макса Эрнста стоит привлечь, — сказал Сэмми. — Мне потребуется вся помощь, какую я только смогу заполучить.
— Они что, всех туда созывают? — спросила Роза.
Сэмми помотал головой. Он старался не выглядеть слишком обеспокоенным, но Роза ясно видела, что он обеспокоен.
— Я кое-кому позвонил, — сказал Сэмми. — Насколько всем известно, туда призывают только нас с Гейнсом.
Билл Гейнс был издателем и верховным понтификом «Энтертейнмент Комикс». Неряшливый, но умнейший парень, он был в той же мере возбудим и говорлив, что и Сэмми — когда речь шла о работе. Как и Сэмми, Гейнс лелеял определенные амбиции. Его комиксы имели литературные претензии и силились найти читателей, которые оценили бы их иронию, юмор, а также причудливо-благочестивую торговую марку либеральной морали. Они также представали шокирующе-жуткими. Там изобиловали расчлененные трупы и кровавые раны. Страшные люди делали ужасные вещи со своими кошмарными любимыми и друзьями. Розе никогда не нравился ни сам Гейнс, ни его комиксы, хотя она обожала Бернарда Кригштейна, одного из регулярных художников «Э. К.», элегантного и утонченного как в своих работах, так и в личном общении, а также отважного манипулятора панелями.
— Знаешь, Сэм, — сказала Роза, — некоторые твои материалы чертовски горячи. Дьявольски близки к разумному пределу.
— Речь здесь может идти не только о закалывании кинжалами и вивисекции. — Тут Сэмми провел языком по пересохшим губам. — По крайней мере, не только об этом.
Роза ждала продолжения.
— Там… в общем, там, в «Совращении невинных», есть вроде как целая глава.
— Правда?
— Скажем, часть главы. Несколько страниц.
— И ты мне никогда об этом не рассказывал?
— Ты же сама сказала, что не станешь читать проклятую галиматью. Вот я и прикинул, что ты просто не хочешь знать.
— Я спросила, не упоминал ли доктор Вертхам о тебе. Ты сказал… — Она попыталась вспомнить, что же он в точности сказал. — Ты сказал, что посмотрел в именной указатель, и там тебя не было.
— Речь не об имени, — сказал Сэмми. — Я не это имел в виду.
— Понятно, — сказала Роза. — А теперь выясняется, что там про тебя целая глава.
— Там не лично обо мне. Там даже мое имя не упомянуто. Там просто болтовня о рассказах, которые я написал. «Дровосек». «Ректификатор». Но не только про мои рассказы. Там много про Бэтмена. И Робина. Есть немного про Чудоженщину. И про то, что она самую малость… ну, немного «мужик в юбке».
— Угу. Понятно. — Все об этом знали. Именно это делало их особенную тайну, их ложь, столь ироничной. Все оставалось невысказанным, лишенным вызова, и тем менее никто не был обманут. По всей округе ходили слухи; Роза никогда их толком не слышала, но порой могла ощутить их присутствие, почуять, как они медлят в гостиной, куда они с Сэмом только что вошли. — А сенат США знает, что именно ты писал эти рассказы?
— Сильно сомневаюсь, — ответил Сэмми. — Все шло под псевдонимом.
— Ну, тогда…
— Тогда все у меня будет хорошо. — Сэмми снова потянулся к блокноту, а затем обшарил выдвижной ящик тумбочки в поисках очередного карандаша. Но когда он снова оказался под покрывалами, то просто стал там сидеть, постукивая кончиком старательной резинки по блокноту.
— Как думаешь, сможет он хоть ненадолго остаться? — наконец спросил Сэмми.
— Нет. Угу. Возможно. А мы хотим, чтобы он остался? — спросила Роза.
— Ты все еще его любишь? — Сэмми в прокурорском стиле попытался застать ее врасплох. Но Роза пока еще не была готова заходить так далеко, а также тыкать так глубоко в угольки ее любви к Джо.
— А ты? — спросила она в ответ, а потом, прежде чем Сэмми успел начать серьезно воспринимать вопрос, продолжила: — Ты все еще меня любишь?
— Сама знаешь, что люблю, — немедленно ответил Сэмми. Она это и правда знала. — Нечего было и спрашивать.
— А тебе нечего было и говорить, — сказала Роза и поцеловала мужа — кратким, сестринским поцелуем. Затем она выключила свою лампочку и отвернулась лицом к стенке. Поскребывание карандаша возобновилось. Роза закрыла глаза, но расслабиться не смогла. Ей не потребовалось много времени, чтобы понять — она напрочь забыла одно, о чем ей хотелось поговорить с Сэмми: Томми.
— Он знает, что ты его приемный отец, — сказала Роза. — Джо так говорит. — Карандаш замер. Роза продолжала лежать лицом к стенке. — Он знает, что его настоящий отец — кто-то другой. Он только не знает, кто.
— Значит, Джо ничего ему не говорил.
— Разве бы он стал?
— Нет, — сказал Сэмми. — Думаю, не стал бы.
— Пойми, Сэм, мы должны сказать ему правду, — сказала Роза. — Время пришло. Пора.
— Сейчас я работаю, — сказал Сэмми. — И больше не собираюсь об этом разговаривать.
Из долгого опыта Роза знала, что так оно и будет. Разговор официально подошел к концу. И она почти не успела ему ничего сказать! Положив ладонь на теплое плечо Сэмми, Роза ненадолго ее там оставила. Опять был крошечный шок от припоминания прохлады его кожи на ощупь.
— А ты? — спросила Роза как раз перед тем, как наконец-то отплыть в сон. — Ты-то еще хоть ненадолго останешься?
Если ответ и последовал. Роза его уже не услышала.
13
В свои тридцать пять лет, с появляющимися в уголках глаз морщинками и хриплым от курения голосом. Роза Клей, раз уж на то пошло, была еще красивей той девушки, которую Джо все это время помнил. Она забросила тщетную и целиком ошибочную борьбу с собственным пухлым телосложением. Общее расширение розовой плоти смягчило драматический гребень носа, лошадиную длину нижней челюсти, опасные выступы ее скул. В бедрах Розы сохранилось прежнее великолепие, а ее ляжки сделались еще объемнее, и в те первые несколько дней великим стимулом для возрождающейся любви Джо также стал взгляд на ее бледные, веснушчатые груди, приподнимающиеся из чашечек лифчика с фиктивной угрозой пролиться, что предоставлялся ему одним из Розиных домашних платьев или шансом вечерней встречи в коридоре снаружи ванной комнаты. За годы своего отсутствия Джо бесконечно думал о Розе, но почему-то, мысленно ухаживая за ней или обнимая, всегда пренебрегал тем, чтобы потыкать ее веснушки, которыми Роза была так роскошно покрыта, и теперь их изобилие просто его поразило. Веснушки появлялись и пропадали на теле Розы с непостижимой каденцией звезд на ночном небе. Они так же мучительно приглашали пальцы их коснуться, как богатый ворс бархата или переливы увлажненного шелка.
