Айн Рэнд - Источник
Она терпеливо слушала, пристально глядя на него, но ничем не выдавала своего гнева. Она стояла, напряжённо выпрямившись перед его столом, похожая на часового на посту, который заставляет себя противостоять натиску ветра и бури даже тогда, когда чувствует, что у него больше нет сил.
— Ты хочешь, чтобы я продолжил? — сказал Тухи. — Теперь ты видишь, как отлично действует забытый скандал. Нельзя ничего объяснить, защититься или оправдаться. Никто не будет тебя слушать. Заслужить репутацию трудно. Заслужив же, невозможно изменить. Нельзя погубить карьеру архитектора, доказывая, что он плох как профессионал. Но можно это сделать, убедив всех в том, что он, например, атеист, или был под судом, или спит с какой-нибудь женщиной, или любит отрывать крылышки у мух. Ты говоришь, это вздор? Конечно. Именно вздор и срабатывает. Можно пытаться опровергать разумные доводы, но как опровергнуть нелепицу? Ты, милая, как и многие, недооцениваешь бессмыслицу. В этом твоя слабость. А ведь она — движущая сила нашей жизни. Если бессмыслица против тебя — ты обречён. Но если ты можешь превратить её в союзника… Послушай, Доминик, я замолчу, как только увижу, что это тебя пугает.
— Продолжай, — последовал ответ.
— Тебе следовало бы задать мне вопрос. Может быть, ты не хочешь казаться тривиальной и ждёшь, когда я сам это сделаю? Что ж, хорошо. Вопрос такой: почему именно Говард Рорк? Потому что — здесь я позволю себе процитировать собственную статью — я не мухобойка. В статье я говорил это по другому поводу, но это неважно. Кроме того, это помогло мне добиться кое-чего от Хоптона Стоддарда, но это так, побочный эффект, небольшой навар. Главное то, что весь этот скандал — своеобразный эксперимент, проба сил. Результаты же самые удовлетворительные. Если бы ты могла посмотреть со стороны, ты стала бы единственной, кто по достоинству оценил бы зрелище. В самом деле, посуди сама, мне это почти ничего не стоило, я почти ничего не сделал, а какой результат! Разве не интересно наблюдать, как огромный, сложный механизм — наше общество, — состоящий из бесчисленного множества винтиков, колёсиков, рычагов — попробуй-ка управлять такой штукой! — вдруг рассыпается и становится всего лишь кучей лома? А всё отчего? Оттого, что ты нарушаешь центр тяжести этой громоздкой конструкции, ткнув мизинцем в самое уязвимое место. Это можно сделать, дорогая. Но на это нужно время. Столетия. У меня было много предшественников — в этом моё преимущество. Думаю, я буду последним и самым удачливым. Не потому, что я умнее, просто я лучше знаю, что мне нужно. Но это отвлечённые рассуждения. Если же говорить конкретно, то, на мой взгляд, в моём маленьком эксперименте много забавного. Посуди сама, ну, например, всё случилось так, как, по идее, должно было быть: на сторону Рорка встали совсем не те, кто должен бы. Мистеру Альве Скаррету, профессорам университета, редакторам газет, членам торговой палаты, уважаемым матерям семейств следовало бы броситься на защиту Рорка — если им дорого собственное благополучие. Но они поддерживают Стоддарда. В то же время какая-то банда застольных радикалов — они называют себя Новый союз пролетарского искусства — собирала, как я слышал, подписи в поддержку Рорка. Они называют его жертвой капитализма. А должны бы знать, что главный их поборник — Хоптон Стоддард. Кстати, нужно отдать должное Рорку, у него хватает ума ни во что не вмешиваться. Он всё понимает, так же как ты, я и ещё кое-кто. Но каждому своё. Металлолом тоже нужен.
Она повернулась и шагнула к двери.
— Как, ты уходишь? — Его голос звучал обиженно. — Ты так ничего и не скажешь? Совсем ничего?
— Нет.
— Доминик, ты меня разочаровываешь. Я ведь так тебя ждал! Вообще-то я очень независим, люблю одиночество, но и мне иногда нужна аудитория. Ты единственная, с кем я могу быть самим собой. Это потому, наверное, что ты меня слишком презираешь. Что бы я ни говорил, это не изменит твоего отношения ко мне. Ты видишь, я это знаю, но мне всё равно. Кроме того, методы, которые я применяю к другим, на тебя не действуют. Остаётся только одно — быть откровенным. Да, чертовски обидно, когда никто не в состоянии оценить моё мастерство. Ты сегодня сама не своя, иначе ответила бы, что у меня психология убийцы, который совершает идеальное преступление, не оставив ни одной улики, и доносит сам на себя только потому, что не в состоянии переживать свой триумф в одиночку. Я ответил бы, что это действительно так, мне нужны зрители. Жертвы не знают, что они жертвы, в этом их недостаток. Так и должно быть, но это слишком скучно, и половина наслаждения пропадает. Куда забавнее было бы, если бы жертва знала, что над ней нависла угроза. А ты такая редкость. Ты жертва, способная по достоинству оценить мастерство палача… Господи, Доминик, как ты можешь уйти, ведь я буквально умоляю тебя остаться.
Она взялась за ручку двери. Он пожал плечами и откинулся на спинку стула.
— Что ж, как хочешь, — сказал он. — Кстати, не пытайся переманить Стоддарда. Он мой и не даст себя подкупить.
Она уже открыла дверь, но, услышав это, остановилась на пороге и снова закрыла её.
— Да, я знаю, ты уже пыталась. Бесполезно. Ты не настолько богата. Ты не сможешь выкупить храм, тебе столько не собрать. Да Хоптон и не примет от тебя денег на реконструкцию. Впрочем, я знаю, ты уже предлагала. Он хочет, чтобы это оплатил Рорк. Между прочим, вряд ли Рорк обрадуется, если узнает от меня, что ты пыталась это сделать. — Он язвительно усмехнулся, чтобы разозлить её. Её лицо оставалось непроницаемым. Она вновь повернулась к двери. — Ещё только один вопрос, Доминик. Адвокат Стоддарда спрашивал, может ли он вызвать тебя в качестве свидетельницы. Как эксперта в области архитектуры. Ты ведь, конечно, будешь свидетельствовать в пользу истца?
— Да. Я буду свидетельствовать в пользу истца.
Процесс по делу Хоптона Стоддарда против Говарда Рорка начался в феврале 1931 года.
Зал суда был настолько переполнен, что реакцию слушателей можно было заметить только по медленному волнообразному движению, пробегавшему по головам собравшихся подобно колыханию мышц под шкурой морского льва.
Толпа — коричневая с прожилками — выглядела как слоёный пирог всех искусств, обильно увенчанный сливками Американской гильдии архитекторов.
Здесь было много знаменитостей, людей, известных в своей области. Их жёны были богато одеты, с чопорно поджатыми губами. Каждая, казалось, обладала неоспоримым правом на ту область искусства, в которой проявил себя её муж. Каждая ревностно оберегала эту монополию, бросая негодующие взгляды на остальных. Почти все присутствующие были знакомы. В зале царила атмосфера общего собрания, театральной премьеры и семейного пикника одновременно. Присутствующих не покидало ощущение, что они пришли на встречу старых знакомых.
