Андрей Волос - Победитель
И, невольно заорав, в неимоверном прыжке полетел вправо на диван, ударился спиной о спинку, перевернулся вместе с ним и рухнул на пол, закрытый сиденьем.
Взрыв!
Осколки вспороли ткань.
Тут же загремел чей-то автомат, рассылая веера пуль, бившихся в стену над его головой.
— Миша!
Ему показалось, что это голос Голубкова.
Точно — Голубков с автоматом наперевес вломился в вестибюль именно из тех дверей, откуда вылетела граната. Следом — Симонов. Оба судорожно оглядывались.
— Яша! — заорал Плетнев из-за дивана. — Миша! Козлина! Смотреть надо, куда палишь!
Чтобы кое-как выбраться на свет божий, ему пришлось снова перевернуть диван. Смешно, что во всем этом участвовали столь мирные предметы…
— Санек! — радостно завопил Голубков. — Бляха-муха! Ты что тут прячешься? — Обернулся к Симонову. — Як Федорович! Видели? Чуть дружбана не замочил!
Между тем в черное зияние парадного входа с автоматами наперевес один за другим уже вбегали бойцы.
Пятеро сразу повернули налево и исчезли в коридоре левого крыла.
Шестеро — один из них был Епишев — бегом пересекли вестибюль и загрохотали ботинками по лестнице.
Откуда-то сверху стреляли. И как! — это был шквал огня! Но почему-то эти шестеро, слепившись в противоестественную в военном отношении кучу, все еще бежали вверх.
Между ними и Плетневым пули крошили паркет так, будто шел веселый летний дождь, после которого положено кататься на качелях и собирать червей для рыбалки.
Потом они — как ему показалось, невредимые — скрылись за углом, шквал утих, и тогда Симонов тоже бросился к лестнице.
— За мной!
На ступенях лежал убитый боец «Зенита» — фамилии его Плетнев не помнил, — а рядом, прислонившись спиной к стене и подогнув ноги, сидел Епишев. Автомат валялся возле. Лицо бледное, губа закушена. Левой рукой, словно ребенок куклу, он прижимал к себе правую. Плетнев присел возле него. Симонов и Голубков наклонились.
— Господи! — сказал Плетнев.
Епишев только мычал, бессмысленно поводя глазами, — у него был болевой шок.
Кисть руки висела на коже, обнажив торчащую кость.
Над головой Симонова стену вспорола очередь. Он присел и вскинул автомат.
Голубков резко повернулся, хватаясь за плечо.
Из-под пальцев уже проступала кровь.
— Ах, бляха-муха!
Симонов очередями строчил вверх, в пространство лестничной клетки, в направлении третьего этажа.
— Тащите под лестницу! — крикнул он.
Они подхватили Епишева под мышки и волоком стащили вниз по ступеням.
Симонов все палил вверх, прикрывая отход…
Плетнев наложил жгут сомлевшему Епишеву, перевязал Голубкова.
— Все, я пошел! Сидите здесь!
— Ты что! — возмутился Голубков. — Да ладно! Из-за такой ерунды!
И, отчаянно морщась, помахал левой рукой, доказывая, что он боеспособен.
* * *Мигали лампы, озаряя причудливые конфигурации облаков пыли и дыма. Уши закладывало от грохота автоматных очередей.
Бесконечная череда однообразных и страшных, как в кошмарном сне, действий. Выбивается дверь. Очередь. Бросок гранаты.
Взрыв, столбы огня и пыли.
Длинные очереди в образовавшийся проем.
— Миша!.. Яша!..
Кто где? Ни черта не понять!..
* * *Ромашов стоял за колонной, прижавшись к ней так, будто не спрятаться хотел, а передать ей какую-то свою боль.
Потом все же согнулся, застонал и стал сползать, скользя спиной по гладкому камню. Лицо покрыли крупные капли пота…
Из левого коридора в вестибюль выбежал Князев, кинулся за соседнее укрытие. С беспокойством подался к нему:
— Миша! Что с тобой? Ранен?
Тяжело дыша, Ромашов помотал головой.
— Почки схватило, сил нет… Когда о броню шибануло-то… может, камни пошли?..
Разорвалась еще одна граната.
— Держись, уролог! — закричал Князев, снова влипая в колонну и озираясь. — Завязли! Подмога нужна!
Он метнулся вправо и, наклонившись, бросился к выходу.
— Куда?! — крикнул Ромашов, превозмогая боль. — Нельзя! Григорий Трофимович, назад!..
— Сиди! — ответил полковник и исчез в пыли проема.
Он выбежал на крыльцо. Сполохи огня и осветительных ракет отражались на его каске. Призывно замахал рукой.
— Мужики! Ко мне! Вперед!
Сразу несколько пуль ударили в грудь.
Его отбросило спиной на стену, и он, зажмурившись и закинув голову так, будто хотел размять затекшую шею, медленно сполз на усыпанное обломками кирпича крыльцо.
В первый миг его посетило острое удивление — как же это?.. Но больно не было. К тому же надсадный, утомительный шум боя наконец-то стих, отдалился. И суматошное чередование алых, бордовых и фиолетовых вспышек перед глазами превратилось в разноцветье луга, а темнота этой кровавой ночи — в черную, вороную и блестящую шерсть лошади. Склонившись с седла, батька Трофим тянул к нему сильные руки и, усмехаясь в усы, ласково повторял: «Ну давай, боец! Давай сюда!..» Он оробел на мгновение, а потом все-таки, задрав к нему голову и смеясь от счастья, сделал еще шаг. И тогда отец подхватил его, поднимая, и от высоты и скорости этого подъема и еще от радости, что он снова окажется сейчас в отцовом седле, у него перехватило дыхание.
* * *Они продвигались по длинному задымленному коридору. Плетнев выбил дверь ногой и сразу же стал стрелять из стороны в сторону. Потом туда нырнул Голубков.
В эту секунду из-за угла коридора выскочил гвардеец и, мгновенно зафиксировав свое положение (так бы и Плетнев сделал), от живота веером выпустил очередь из автомата.
Это было похоже на то, как если бы Плетнева шмякнула баба, которой рушат стены. Пули вспороли бронежилет. Его швырнуло назад. Он стоял, вляпавшись в стену спиной и затылком и не понимая, на каком он свете. Слышал только звон в ушах, а видел лишь фиолетовые круги перед глазами
Несколько пуль попали в автомат и разбили ствольную накладку. Из развороченного магазина на пол медленно падали патроны.
Сквозь туман Плетнев видел, что гвардеец смотрит, оцепенев от изумления. А как он мог поверить своим глазам? Длинная автоматная очередь и десяток попаданий не могут не убить человека! Что ему оставалось? — ждать, когда убитый повалится!..
В стволе оставался патрон.
Плетнев одной рукой вскинул свое раскуроченное оружие и выстрелил гвардейцу в лоб.
Гвардеец взмахнул руками и рухнул на пол.
Надрывно кашляя и держась за грудь, ушибленную пулями через стальные пластины бронежилета, Плетнев подобрал его автомат — он отличался от прежнего только тем, что был исправен.
