Андрей Волос - Победитель
Соседний город Балх сдался без боя. Через день, передохнув, двинулись дальше. Попутно ревизовав Ташкурган (там дело прямо-таки кипело: новая власть в лице трибунала судила и казнила врагов пролетариата, подозреваемых в желании оказать поддержку узурпатору Бачаи Сако, — по преимуществу мулл, старых судей — кази — да главных богатеев-угнетателей), отряд двинулся на Айбак. Окрестные селения проявляли враждебность, и мелкие стычки почти не прекращались. Так или иначе, наступление шло полным ходом. Уже показалась долина, в которой вольно разлегся городишко… Но пришло известие о том, что дивизия Сеид-Гуссейна, зайдя от Кундуза, овладела Ташкурганом… стало быть, коммуникации перерезаны, помощи ждать неоткуда. Афганская часть отряда заволновалась, и в первый же день обнаружилось массовое дезертирство.
Зла не хватает!..
И они повернули, и выбили отсюда войска Сеид-Гуссейна, и снова стоят в Ташкургане… и проклятый этот Ташкурган выглядит таким мирным, таким покорным!.. а до Кабула, до Кабула-то еще сколько!..
Трофим бросил повод красноармейцу-коноводу и, откинув полог и нагнувшись, вошел в палатку. Тут уже кое-как расселись хмурые командиры подразделений — на трех скамьях, специально ездивших при штабе в обозе, и каких-то тюках.
— Все? — спросил Примаков, озирая собравшихся.
К удивлению Трофима, комкор снова был одет в привычную кавалерийскую форму, а не в тот халат и белые штаны, в которых щеголял, как все, с самого начала похода.
— Товарищи командиры! — негромко сказал он, переводя взгляд с лица на лицо, как будто проверяя, все ли готовы ему подчиняться. — Ситуация сложилась следующая…
Речь была короткой, понятной и не оставляла сомнений в окончательности принятого командованием решения. Говоря, комкор смотрел то на одного из них, то на другого, и Трофим, слушая, подчас встречал взгляд его сощуренных серо-зеленых глаз — и тут же отводил свои, не выдерживал того напряжения и силы, что светились во взгляде Примакова.
— Во как, — пробормотал кто-то, когда Примаков, подводя черту сказанному, твердо опустил ладони на лежавшую перед ним карту.
— Все свободны, — отрезал комкор. — Немедленно приступить к подготовке марша.
Командиры выпятились из шатра.
Все закуривали. Трофим тоже потянул из кармана папиросы.
— В Индию, значит, — задумчиво сказал Святомилов, щуря глаза от табачного дыма.
— Перетрухал падишах, — гоготнул Прикащиков. — Все ж, видать, кишка тонка с узурпатором тягаться!..
— Ну да, — кивнул Святомилов. — Точно, тонка… мы, значит, бьемся тут к нему на помощь поспеть, а он фьюить — и в Индию!
— Что ты с него хочешь! — отмахнулся Коренев. — Голубая кровь… Да ладно! Зато теперь послезавтра дома будем.
— Ладно? — неожиданно освирепел Святомилов. — Ладно, говоришь?! А Шурку Грицаева убитого пришлось камнями закидать, как падаль, — ладно?! Даже похоронить по-людски не смогли — это тоже ладно?! А еще шестнадцать моих парней полегли — тоже ладно?!
— Ну, а что ты хочешь, — примирительно прогудел Кривонос. — Ну, в бою же… приказ же был… а? Приказ!
Так и не проронив ни слова, Трофим затоптал окурок, сел на своего Бравого и неспешным шагом тронулся в расположение батареи. Бравый твердо ступал по каменистой дороге, гнул шею, Трофим покачивался в седле, бездумно провожая взглядом деревья и стены кибиток…
Домой, значит…
Домой, стало быть… Что ж… Уж если Примаков приказал!.. Примаков свое дело туго знает, спору нет. Это ж не кто-нибудь, а Примаков, главный «червонец»! Прикажет в огонь — никто не задумается, как один пойдут в огонь. Приказал назад — шагай назад!.. Приказ есть приказ. Правда, что-то саднит в сердце… обида какая-то, что ли? Потому что, выходит, все было зря?.. И Олейников?.. И Кузьмин?.. И Колесников? И Грицаев? И все-все хлопцы, что здесь остались?.. И теперь уж не дойти до конца, не списать на победу эти горькие потери!..
Бросил повод Строчуку, слез с коня.
— Так… Товарищи бойцы!
Батарейцы восприняли известие сдержанно.
— Разговорчики, — негромко сказал Трофим, когда Щеголев, вечный спорщик и баламут, начал было бухтеть. — Выступаем в шесть ноль ноль, сказал! Немедленно приступить к подготовке марша!
И еще раз тяжело посмотрел на Щеголева — мол, заткнись по-хорошему. Дома поговорим.
— Пошли, Строчук, сольешь мне напоследок.
Строчук поспешил за котелком, а Трофим неспешно побрел к колодцу. В душе что-то как будто щелкнуло, немного расслабляясь, сходя с боевого взвода. Так бывает, когда пружина в часах чуток иначе сама в себе укладывается — она, конечно, по-прежнему напряжена, сжата, а все же чуть меньше. Да и впрямь — завтра к вечеру переправятся… а послезавтра, при удаче, уже и дома!.. Дома!..
Он понял вдруг, что злость, клокотавшая, сжиравшая его изнутри в дни, когда этот поход только начинался, — что она куда-то исчезла. То есть он помнил о ней, конечно, — то именно помнил, что Катерина может быть ему неверна!.. может предать, изменить!.. знал, что нельзя ей этого простить — даже если еще ничего не было!.. даже если только в его хмельной голове промелькнула такая мысль — ведь если промелькнула, значит, откуда-то взялась?.. нельзя, невозможно простить!.. — однако все это теперь были более слова, нежели чувства. А чувства — сжигающая ярость, непереносимая горечь — куда-то делись. Не вынесли похода эти чувства, не вынесли огня, боя, крови… мелковаты оказались, должно быть, по сравнению с тем, что происходило здесь… Да и потом, — пришло вдруг ему в голову. — Может, оно все и не так? Мало ли!.. Конечно, Катерина у него — видная! Да еще какая видная! Но все-таки: может, при всей ее красоте, она в своей красоте и не виновата вовсе? Может, и тени мысли, чтоб красотой своей предательски распорядиться, у нее нет?.. Ведь она любит его! — вдруг окончательно решил он. — Это он всей кожей своей чует, всем существом, от такого не отвертишься… и в чем же тогда он ее виноватит?..
Мысли его были смутные, путаные — но все же снимали тяжесть с души, и мир вокруг Трофима светлел, будто свежий ветер сносил застилавшую небо хмарь.
Трофим неспешно снял халат, рубаху, бросил на камень.
Колодец был хорош! — вода наполняла неглубокий квадратный хауз,[20] переливалась из него в том месте, где каменный борт был чуть ниже, стекала в колоду, из которой поили лошадей, а потом, едва слышно ворча, бежала по камушкам в лощинку. В правом углу бассейна толстое стекло влаги у самого дна прихотливо слоилось, и камушки диковинно приплясывали и меняли свои очертания — там был родник.
