Андрей Волос - Победитель
Мысли его были смутные, путаные — но все же снимали тяжесть с души, и мир вокруг Трофима светлел, будто свежий ветер сносил застилавшую небо хмарь.
Трофим неспешно снял халат, рубаху, бросил на камень.
Колодец был хорош! — вода наполняла неглубокий квадратный хауз,[20] переливалась из него в том месте, где каменный борт был чуть ниже, стекала в колоду, из которой поили лошадей, а потом, едва слышно ворча, бежала по камушкам в лощинку. В правом углу бассейна толстое стекло влаги у самого дна прихотливо слоилось, и камушки диковинно приплясывали и меняли свои очертания — там был родник.
Принесся Строчук с котелком.
— Давай, — сказал Трофим. — Не жалей!
Строчук лил, а он фыркал, ухал, веселился. Водица была что надо — чистый лед.
Дехканин, что давеча рубил дровишки на чурбачке, вышел из своего двора сквозь пролом в глинобитной стене и неспешно подошел к хаузу.
— Товарищ трудящийся! — приветствовал его Трофим, с наслаждением смахивая ладонями воду с прохладной чистой кожи. — Как дела?
Дехканин мелко посмеивался в ответ, кивал и что-то бормотал.
— Не журись, — посоветовал Трофим. — Видишь, в этот раз не вышло вам помочь по-настоящему. Но ничего! — Он встряхнул рубаху и повесил ее на ветку. — Ничего! Будет еще и на вашей улице праздник! А? Как думаешь?
Дехканин все так же посмеивался и кивал, явно что-то пытаясь втолковать Трофиму. Полуседая его борода взволнованно подрагивала.
— Чурка — она и есть чурка, — с сожалением констатировал Трофим. — Непросвещенный ты элемент, так я тебе скажу!..
Между тем если бы он мог понять афганца, то услышал бы в его речи несколько упреков и жалоб. Дехканин сетовал на то, что советские (он их так и называл на своем языке — «шурави») разрушили его крепкий глинобитный дувал. Но это полбеды, считал он. Другой снаряд попал в сам дом. Два его сына погибли. Жена тоже погибла. Он не знает, что теперь делать. Он думает, что шурави поступили неправильно. Зачем они пришли? Чего хотят? Он не понимает этого. Никто не вернет ему детей и жену. И даже похоронить их он не может так, как положено. Зато он может мстить. Так он решил сегодня… Кроме того, человек не должен прилюдно обнажаться. А шурави снял себя рубашку и портки и моется водой из колодца… моется возле его разрушенного дома. Правильно ли это? Не оскорбляет ли это его, безвестного дехканина, чьей судьбой шурави так безжалостно распорядились?
— Во-во, шурави, — кивнул Трофим. — Верно говоришь. Советские, да.
И, наклонившись, потянулся за рубахой.
Дехканин выдернул из-за поясного платка тешу — небольшой остро заточенный топор — и с размаху ударил Трофима острием в основание шеи.
— Сука! — удивился Трофим Князев, пытаясь повернуться к тому черному облаку, что возникало на месте света.
Он еще услышал треск выстрелов, но ему уже показалось, что это мать возится у печки, ломая сухие хворостины.
Дворец
Невольно зажмурившись, Плетнев нырнул в плотное облако пыли и через долю секунды раскрыл глаза в ярко освещенном холле.
Здесь тоже было пыльно, тоже дымно, но все же не в такой степени, чтобы он не мог увидеть четверых афганских гвардейцев — их белые портупеи буквально светились.
Длинная очередь гремела до тех пор, пока все они, нелепо взмахивая руками и с грохотом роняя оружие, не попадали на пол.
Плетнев пробежал пространство вестибюля и оглянулся.
Слева вдоль стены два дивана. С обоих боков у каждого — по мягкому креслу.
И — никого! Только на мраморном полу — четыре тела.
Он растерялся. Он был один в этом громадном и чужом дворце!
Послышались крики на дари, топот сапог на лестнице, ведущей на второй этаж.
Кто-то кричал:
— Тез! Тез!
Это даже Плетнев мог перевести с языка дари — быстро! быстро!
Пробежав несколько шагов, он укрылся за колонной в глубине вестибюля.
Еще десятка два гвардейцев во главе с офицером бегом спускались по лестнице прямо на него.
Длинные очереди повалили первых. Напиравшие за ними спотыкались о тела и кубарем летели по ступеням. Остальные с воплями бросились обратно.
Он снова вскинул автомат…
* * *Коридоры дворца освещались стробоскопическим мельканием света и тьмы. Глаза слезились от дыма. Уши закладывало от грохота выстрелов. Уже горели деревянные наличники на дверях. Зеленые ковровые дорожки покрывал слой битой штукатурки.
Голубков и Симонов проникли сюда через торцевые окна первого этажа и теперь, пригибаясь, приседая, прижимаясь к стенам по обе стороны коридора, продвигались вперед. За ними в глубине коридора маячили силуэты солдат «мусульманского» батальона.
В правой руке Симонов держал автомат, в левой — гранату. Автомат мешал ему выдернуть чеку. Поэтому он протянул левую руку Голубкову.
Голубков дернул за кольцо, отскочил назад, оттолкнулся от стены, ногой вышиб дверь и отпрыгнул в сторону.
Симонов швырнул гранату в комнату, где кто-то громко визжал и плакал.
После вспышки из дверного проема вырвались клубы дыма и пыли.
Голубков, стоя на пороге, уже стрелял длинными очередями, водя стволом автомата из стороны в сторону.
В одном углу дергались несколько мужских тел, в другом билось в агонии явно женское. Кровь растекалась по паркету. Парили клочья бумаги. Столы и стулья были перевернуты, шторы горели.
Симонов обежал стрелявшего Голубкова и устремился к следующим дверям.
Голубков догнал его и у самой двери протянул руку, чтобы выдернуть чеку…
* * *Плетнев уже добил упавших гвардейцев, когда посреди вестибюля взорвалась граната, с визгом разметав осколки, следом еще одна.
Он укрылся за колонной, прижался.
Перебежал к следующей. Присел на корточки, выглянул из-за нее. Вестибюль был застлан пороховым дымом.
Еще одна граната! Окна над парадной лестницей разлетелись брызгами. Издалека был слышен монотонный голос «Шилок». Сверху валились обломки и кирпичная крошка.
Еще граната! — у самого входа.
Плетнев резко спрятал голову за колонну, почувствовав, как она вздрогнула, когда в нее ударило несколько осколков.
Похоже, делать тут было нечего. Он метнулся к лестнице.
Внезапно дверь слева с треском распахнулась, и прямо ему под ноги упала еще одна граната. Она была без чеки и волчком крутилась на месте.
Плетнев окаменел — буквально на мгновение.
И, невольно заорав, в неимоверном прыжке полетел вправо на диван, ударился спиной о спинку, перевернулся вместе с ним и рухнул на пол, закрытый сиденьем.
