Александр Житинский - Лестница. Плывун: Петербургские повести.
Однако, что-то нужно было делать. И взоры нескольких сотен людей обратились к Пирошникову.
Пирошников машинально нащупал крестик под рубашкой. Он был жарким.
— Что ж… Пойдем, — сказал он и двинулся по улице, куда глаза глядят, катя перед собою коляску с Юлькой.
И люди пошли за ним, потому что идти было больше не за кем.
Рядом с Пирошниковым шла Сима с котом Николаичем, завернутым в куртку, от которой Пирошников отказался. С другой стороны шел Август с маленькой узбечкой на руках и рядом с ним Гуля со старшими дочерьми. А за ними шли остальные — и русские, и табасараны, и все сто тридцать народностей.
Мела метель по асфальту. Окна горели. Часы показывали полночь. Люди в окнах взглядами провожали толпу, бредущую куда-то за своим королем-клоуном, явно сумасшедшим, только что утопившим собственный дом.
Так ему и надо.
А он шел, и ему становилось все легче, будто прибор Браткевича освободил его от тяготения и от ответственности за судьбу дома. Теперь ему осталось лишь привести три сотни человек в тепло.
…Нежной поступью надвьюжной,
Снежной россыпью жемчужной…
Отряд — а это уже можно было назвать отрядом — вышел на проспект Добролюбова и повернул направо, к Тучкову мосту. И почти сразу же рядом, на проезжей части возникли две машины ДПС. Одна резко затормозила у головы колонны и выскочивший оттуда мент, тот самый, что приезжал по поводу табасарана Тимура, крикнул в толпу:
— Кто организатор мероприятия?
— Я, — ответил Пирошников.
— Санкционировано?
— Ну, лейтенант, кто же нам его санкционирует в полночь? — устало сказал Пирошников.
— Я вынужден прибегнуть к задержанию!
— Валяйте.
Но задерживать было некуда — ни автозаков, ничего. Да и силы были неравны, в случае чего.
Тут лейтенанту позвонили по рации и что-то сказали.
— Есть, — сказал он.
— Ну, мы пойдем? — предложил Пирошников.
— Погодите. Сейчас начальство приедет.
— Догонят в случае чего. Люди мерзнут, — указал на свой отряд Пирошников.
И они двинулись дальше по направлению к Тучкову. Менты тихо поехали следом.
Уже когда подошли к собору Святого князя Владимира, толпу нагнала машина Volvo с мигалками. Из нее вышел генерал милиции.
Он неодобрительно осмотрел наряд Пирошникова и сказал:
— Мы знаем о катастрофе. Людей предлагает приютить до утра директор Дворца спорта «Юбилейный», — и он указал налево, где сиял огнями дворец.
— …Но кто хочет, может переждать в храме. Отец Владимир распорядился открыть двери, — продолжал генерал тихо, как бы извиняясь.
Пирошников посмотрел на Серафиму.
— Пошли на стадион. Недостойны мы храма… — вздохнул он.
— Знаешь, там разберутся — достойны или нет, — ответила Сима.
Она повернула направо и пошла к церковным воротам. И все домочадцы, гости и сто тридцать народностей пошли за нею, потому что там было тепло.
Пирошников и Сима вошли в церковный двор первыми, пересекли его и, перекрестившись, вошли в храм. За ними потянулись другие. Кто крестился, кто падал на колени и утыкался лбом в пол, проводя по лицу ладонями, будто омывая его. А Иисус смотрел на них с иконостаса, по-видимому, не совсем понимая, нужна ли ему эта паства.
Санкт-Петербург, 2009–2011 гг.ПОСЛЕСЛОВИЕ АВТОРА
Каждая книга имеет свою историю, это общеизвестно. Если книга написана давно, то биография ее обычно непроста и очень хорошо отражает смену эпох.
Две книги, собранные под этой обложкой, объединены одним главным героем и местом действия. Но разрыв во времени между действиями в одной и другой — огромен. В нем поместилась не только почти вся жизнь героя, но и то, что произошло со страной и людьми.
И поскольку среди читателей первой повести «Лестница» могут найтись люди, совсем не помнящие времени, когда она создавалась, я хочу об этом рассказать в узком аспекте литературных нравов и обычаев той эпохи.
К моменту, когда я начал эту повесть, я уже восемь лет писал стихи и начал писать короткие рассказы. И то и другое дружно отвергалось редакциями журналов, а о книжке я еще и не думал.
Из года в год происходило одно и то же: я писал стихи, перепечатывал их на пишущей машинке, относил в редакцию, через некоторое время получал обычно весьма уклончивый ответ — почему они не нужны — и писал новые.
Разнообразия ради я время от времени выпускал собственный машинописный сборничек стихов в пяти экземплярах — по количеству закладок листов с копировальной бумагой в машинке «Эрика». Эти тетрадки читались знакомыми и товарищами по поэтическому несчастью цеху.
Рассказы частью печатались в стенгазете факультета радиоэлектроники ЛПИ им. М. И. Калинина, большинство лежало в столе. Обычно я писал их в один присест, две-три страницы на машинке, и удивлялся, как это удается авторам писать толстые книги.
Приближался пугающий возраст — тридцать лет, но никаких сдвигов в моем литературном статусе не происходило. Я по-прежнему считался молодым и подающим надежды, только я уже устал их подавать. Надежды хотелось перевести если не в признание публики, то хотя бы в минимальную известность.
Но этот внешний фактор не был главным толчком к созданию «Лестницы». Я очень хотел проверить себя, могу ли я написать вещь размерами хотя бы в десять-двадцать машинописных страниц? Хватит ли у меня дыхания?
Беда была в том, что у меня не было сюжета. Те сюжеты, которые я использовал для стенгазеты, годились лишь для коротеньких и смешных рассказов, а я намеревался создать эпическое полотно. Я подумал, что если писать подробно, то есть не лениться описывать каждый шаг героя, его внешность, о чем он думает и т. п. — может получиться длинная вещь. Но это соображение не помогло найти героя и тему.
И тогда я решил просто потренироваться — сесть и писать без всякого плана, пока хватит дыхания. Пускай это будет молодой человек, который просыпается утром неизвестно где. Мне пару раз приходилось испытывать это удивительное состояние — когда видишь незнакомый потолок и стены, но не понимаешь, где ты и как сюда попал.
И я начал. Как говорил Наполеон, главное — ввязаться в драку, а там посмотрим.
Ну а дальше следовало подробное описание, как молодой человек выбирается из квартиры, спускается по лестнице, спускается еще ниже… У меня уже было несколько страниц, а он все спускался! И вдруг я понял — лестница непростая, она замкнута, как лента Мебиуса!
