Харуки Мураками - Хроники Заводной Птицы
В то же время мне становится страшно: а вдруг это действительно произойдет? Я боюсь встретиться с тем, что должно быть там, по ту сторону.
Некоторое время я сижу на корточках в темноте. Надо успокоиться, дождаться, когда сердце придет в нормальный ритм, отцепить руки от биты. Чтобы встать и подняться наверх по металлической лестнице, нужно еще немного времени, еще немного сил.
10. Операция «Зоопарк» (или Палачи поневоле)
Мускатный Орех Акасака поведала мне историю о тиграх, леопардах, волках и медведях. Знойным августовским днем 1945 года их расстреляли солдаты. Она излагала события так последовательно и четко, что создавалось впечатление, будто передо мной на белоснежном экране крутили документальное кино. Ее рассказ не оставлял ни малейшей неясности, хотя на самом деле она ничего этого не видела. Потому что стояла тогда на палубе транспортного судна, державшего курс на Сасэбо, и наблюдала за американской подводной лодкой.
Спасаясь от духоты превратившегося в парилку трюма, Мускатный Орех вместе со многими другими пассажирами выбралась на палубу и, держась за поручни, наслаждалась легким ветерком, не сводя глаз со спокойной морской глади, как вдруг из воды без всякого предупреждения, совершенно неожиданно, как во сне, показалась подлодка. Сначала антенна, радар, перископ, потом поверхность вспорола рубка и, наконец, под лучи летнего солнца подставила свои мокрые голые бока вся металлическая громадина. И хотя эта махина могла быть только подлодкой и ничем другим, она показалась Мускатному Ореху неким символическим знаком. Или каким-то непостижимым аллегорическим существом.
Некоторое время подлодка шла с транспортом параллельным курсом, словно подкрадывалась к добыче. Скоро открылся люк, и на палубу один за другим, не торопясь, почти вяло, стал выбираться экипаж. Офицеры с палубы рубки наблюдали за транспортом в большие бинокли, стекла которых поблескивали на солнце. Транспорт был набит гражданскими, в большинстве — женщинами и детьми, семьями японских чиновников, работавших в Маньчжоу-го, и разного начальства Южно-Китайской железной дороги. Они бежали на родину, спасаясь от хаоса, который несло неотвратимо надвигавшееся поражение Японии. Ужасам, ожидавшим их в Китае, эти люди безропотно предпочли риск стать мишенью для американских подводных лодок в открытом море. Они считали, что так лучше, — считали, по крайней мере, до тех пор, пока такая подлодка не возникла у них перед глазами.
Командир подлодки убедился, что на транспорте нет вооружения и его не сопровождает конвой. Бояться было нечего. Кроме того, американцы имели полное превосходство в воздухе. Окинава уже пала, и на японской территории почти не осталось истребителей, способных подняться в небо. Американцы не суетились — время работало на них. Вращая рукоятки, матросы навели палубное орудие на транспорт. Младший офицер отдал короткий приказ, и три матроса начали готовить орудие к бою. Еще двое открыли люк на задней палубе, вытащили тяжелые снаряды. Другая группа матросов отработанными движениями подавала боеприпасы к пулемету, установленному на выступе палубы возле рубки. Все готовившиеся к стрельбе матросы напялили каски, хотя некоторые оставались по пояс голыми, а наверное, половина команды была в шортах. Приглядевшись как следует, Мускатный Орех увидела на руках у американцев яркие татуировки. Она вообще многое замечала — стоило только присмотреться.
Хотя все вооружение подлодки составляли орудие и пулемет, их с избытком хватило бы, чтоб отправить на дно старый потрепанный сухогруз, который переоборудовали в транспорт. Запас торпед на подлодке был ограничен, и предназначались они только на случай непредвиденных встреч с боевыми кораблями противника, если те у Японии еще оставались. Существовало такое железное правило.
Крепко ухватившись за перила, Мускатный Орех наблюдала, как черный орудийный ствол поворачивается в ее сторону. Только что он был мокрым, и вот летнее солнце уже высушило его. Ей не приходилось видеть таких больших пушек. В Синьцзине было много японских полевых орудий, но по размеру они не шли ни в какое сравнение с пушкой, которую она увидела на палубе субмарины. С подлодки просигнализировали прожектором: «Немедленно остановиться! Открываем огонь на поражение! Пересадите пассажиров в спасательные шлюпки!» (Мускатный Орех, конечно, не могла тогда понять сигналов, но приказы эти четко запечатлелись у нее в памяти.) На транспорте, кое-как переделанном из сухогруза в самый разгар неразберихи военного времени, спасательных средств не хватало. Оказалось, что на пятьсот с лишним пассажиров и членов команды — всего две маленькие шлюпки. Спасательных жилетов и кругов тоже почти не было.
Сжимая руками поручень, Мускатный Орех, как завороженная, не сводила глаз с обтекаемого тела субмарины. Подлодка сверкала на солнце как новенькая, на корпусе — ни пятнышка ржавчины. Девочка смотрела на выведенный белой краской номер на рубке, на вращающуюся сверху антенну радара, на офицера в темных очках с белыми, как песок, волосами. «Эта подлодка возникла из глубины моря, чтобы нас всех убить, — думала Мускатный Орех. — Но в этом нет ничего особенного. И война тут совсем ни при чем, такое может произойти где угодно и с кем угодно. Люди считают, что во всем виновата война. Ничего подобного. На свете всякое случается, и войны бывают».
Глядя на подлодку и нацелившуюся прямо на нее огромную пушку, Мускатный Орех не испытывала страха. Мать что-то кричала ей, но слов она не слышала. Потом почувствовала, как кто-то крепко схватил ее за запястья и потянул, но она не отпускала руки. Крик и шум вокруг стали постепенно отдаляться, будто кто-то убирал громкость радиоприемника. «Почему так хочется спать?» — промелькнуло в голове. Она закрыла глаза — сознание тут же потухло и унеслось с палубы куда-то далеко-далеко.
На глазах у Мускатного Ореха японские солдаты прочесывали обширную территорию зоопарка и одно за другим расстреливали животных, которые могли напасть на людей. Вот выпущенная по приказу офицера из «тридцатьвосьмерки» пуля пробивает тигриную шкуру и разрывает внутренности зверя. Небо сверкает синевой, и с окрестных деревьев, подобно внезапному ливню, обрушивается пронзительный стрекот цикад.
Солдаты делали свое дело молча. На их обожженных солнцем лицах не было ни кровинки, и они напоминали изображения на древних керамических сосудах. Через несколько дней, самое большее — через неделю, в Синьцзин должны были войти главные силы советской дальневосточной группировки. Остановить их было невозможно. За время войны почти все отборные подразделения Квантунской армии, некогда великолепно оснащенные, перебросили на юг, где боевые действия охватывали все новые районы, и теперь большая их часть лежала на морском дне или гнила в непроходимых джунглях. Были потеряны почти все противотанковые пушки и танки. Из грузовиков для перевозки войск на ходу оставалось всего ничего. Запчасти кончились. Хотя всеобщая мобилизация поставила под ружье достаточно солдат, не было возможности вооружить всех хотя бы старыми винтовками; патронов тоже не хватало. Квантунская армия, громко величавшая себя «несокрушимым оплотом Севера», превратилась в «бумажного тигра». Советский Союз, разгромив германскую армию, перебрасывал по железной дороге на Дальневосточный фронт мощные механизированные соединения. Они были прекрасно оснащены и имели высокий моральный дух. Разгром Маньчжоу-го становился неизбежным.
