Александр Беатов - Время дня: ночь
Придя к этой логической точке, юный мыслитель успокоился, глаза его сомкнулись, он уснул.
За окном светало.
В дом вошёл патер, сразу прошёл к себе в комнату, чтобы поспать два часа.
Они возвращались в Москву снова ночным поездом. Люда спала на второй полке. Сашке места не было. И он забрался на багажную полку. Матрацев в общем вагоне не было. Голове мешала толстая труба, в пыльном утеплителе, укорачивая и без того короткую полку своим объёмом. Он подложил под голову локоть, попробовал уснуть…
Патер был так сильно занят, что уделил молодым людям очень мало внимания: всего три медитации. Всё остальное время он работал на дворе с каким-то литовцем таскал брёвна, стучал молотком в мастерской, изготавливая подсвечники, уходил в храм для треб, когда приходили какие-то люди, куда-то надолго уезжал на телеге, возвращался, что-то съедал, приготовленное его привратницей — старухой, жившей где-то в пристройке, по соседству, уходил спать, уединялся несколько раз в церкви.
Днём молодёжь гуляла по окрестностям… Перейдя через овраг, они посетили очень прилизанное сельское кладбище, с резными деревянными национальными фигурами, видимо, традиционно языческими.
"И когда у него на всё хватает времени?" — задавал себе всё тот же вопрос Сашка. — "Неужели жёсткой организацией своей жизни можно получить удовлетворение от такого ремесленного творчества?"
Они с Людой осматривали кладбище… Фигурка Девы Марии, святого Йонаса, выкрашенные в яркие цвета, резные столбики, с латунными солнышками, — всё это чем-то напоминало русскую хохлому, которая Саше не нравилась, как нечто рудиментарное, не имеющая под собою смысла, застывшая традиционная форма без содержания…
Они прошли по живописному лугу, вдоль ручья, под обрывом, обошли вокруг весь посёлок. Хотели найти какой-нибудь сельмаг, но такого здесь и в помине не было.
"Вот глушь несусветная!" — подумал Саша. Что-то в этой глуши было одновременно очаровательное, но и отталкивающее: бытовщина довлела над экзотикой. — "Видимо, в своём ремесленном творчестве он спасается от быта", — рассуждал юноша. — "Для настоящего творчества не остаётся места… Примитивность предметного окружения, с одной стороны создаёт ясность для мысли; с другой же стороны ограничивает мышление, низводит до утилитаризма…"
"Не знаю, как насчёт духовности и религиозности", — думал Саша, поворачиваясь на полке и подсовывая под голову другую руку, — "Возможно, для того, чтобы стать святым — там, в глуши, самое подходящее место… Однако, правильно ли это? Или только со стороны возможно так рассуждать? А он живёт себе, так же, как тот хуторянин, что ковырялся под забором и не хотел меня понимать…"
"Конечно, это его родина", — продолжал рассуждать Сашка, — "И это — его судьба… Он честно выполняет своё призвание… И в этом он свят… Поэтому к нему едут люди, чтобы посмотреть, как на достопримечательность… И ведь, наверное, он это понимает… Ведь, многое создано напоказ, как в музее… Тогда где же суть? Где та экзистенция, о которой говорит Бердяев?.. Надо же такому случиться: в таком захолустье я обнаружил для себя нечто: "Философию Свободного Духа"! Содержание абсолютно противоположное форме и быту, в которых эта книга неизвестно как оказалась… Кто-то, видно, хотел патеру что-то сказать этой книгой… Но его дух не воспринял творческой религиозности русского философа… Или он просто его не понял?.."
Он вспомнил, что гуляя, они далеко ушли от посёлка. И на обратном пути их подвёз на телеге какой-то пьяный беззубый мужик. Мужик поглядывал на Люду, и матерился по-русски. Обитые железным обручем колёса телеги подскакивали на булыжниках, которыми, будто специально, вопреки здравому смыслу, была посыпана хорошо укатанная дорога. От такой езды мозг внутри черепной коробки трясло вверх и вниз, и разговаривать было опасно, потому что можно было нечаянно откусить себе язык.
Пьяному же мужику всё было ни по чём. Он что-то говорил по-литовски, понукал вонючую лошадь. И хотя ехали лишь немногим быстрее, чем шли до того, тем не менее, путникам не хотелось отказываться от услуги мужика и экзотики езды, далёкой от поэзии…
Много позже, читая Пастернака, Сашка подметил, что художник тоже, наверное, ездил на телеге по такой же дороге и вовсе не из головы взял аналогичный эпизод в своём известном романе.
Поезд стучал колёсами, покрывая километры и Москва становилась всё ближе и ближе, а мысль будто бы отторгалась городом от экзотического хутора всё более и более. И вот, она уже перепрыгнула в Каунас, куда Саша с Людой вчера вернулись от патера на том же автобусе и остановились у одной литовской полячки, старой девы, по имени пани Ванда, адресом которой их снабдил Санитар.
К удивлению Саши в доме пани Ванды проживал Анатолий. Оказывается, он бросил Завод, оставил Соню ради высокой цели: переехав в Каунас, он усиленно готовился для поступления в Рижскую Духовную Семинарию. Его комната, которую пани Ванда сдавала ему бесплатно, была завалена богословской литературой. По-видимому, в Каунасе он нашёл круг единомышленников, и его хозяйка, будучи одной из них, служила ему, чем могла, подобно Марфе.
Люда была очень удивлена тому, что Саша был знаком с Анатолием. На её лице он заметил даже некий знак уважения за это. Ему было немного смешно, что такие внешние обстоятельства могут так сильно воздействовать на людей, как она.
"Что это?" — спрашивал он себя, ворочаясь на полке. — "Знак власти? Восхищение перед тем, что у меня есть какие-то тайные знакомства с людьми, из других городов. Если оказавшись случайно, где-то в Литве, я вдруг встречаю знакомого человека, который живёт чуть ли не на полулегальном положении и готовится стать священником, то, наверное, у меня ещё много подобных связей… Не подобно ли это тому же восхищению перед "запретным плодом", что испытывала она от связи со шведом? Не этим ли самым "тайным" и "неопределённым" восхитился и я, вступив в Орден? Как легко, однако, можно манипулировать людьми, используя случай, иезуитскую мысленную оговорку, двусмысленность, рассчитывая на то, что человек поверит в большее, чем есть на самом деле, привяжется к тебе, станет слушаться, подчиняться, исполнять твою волю…"
Среди литературы у Анатолия оказалась ксерокопия перевода книги Дейла Карнеги, с грифом: "Для внутреннего пользования партийными и руководящими работниками". Книга называлась: "Как приобретать друзей и оказывать влияние на людей". За ночь Саша прочёл её и для памяти даже сделал выписки тезисов.
А утром проверил один из трюков американца на Людочке.
Обычно, она начинала спорить, когда Саша делал ей какое-либо замечание. А он чувствовал себя вправе делать ей нравоучения, полагая, что в этом-то как раз и заключается его миссия, на которую его послал Санитар в путешествие с неофиткой: учить её: "как надо". К тому же она часто раздражала его своими "нелогичными", как ему казалось, поступками и манерой поведения.
И вот, наутро, он вошёл к ней в комнату, чтобы разбудить, и увидел, что девушка уже проснулась, но лежала в постели и читала Новый Завет.
Он хотел было выдать целую тираду: "Нас ждёт пани Ванда на кухне. Ты же знаешь, что должна придти какая-то девушка, которая поведёт нас на экскурсию по Каунасу. Анатолий тоже уже на кухне. Почему ты ещё в постели? Вставай быстрее!"
Но вспомнив прочитанную книгу Карнеги, он быстро выбрал способ правильного воздействия на свою подопечную…
— Ты знаешь, Люда, — сказал Саша, улыбаясь, впрочем кривой усмешкой — зная, что используя "трюк", поступает не совсем честно — До того, как я встретил Санитара, я был очень не собранным, неряшливым и ленивым. Я всех раздражал. Особенно моих родителей. Но теперь я стараюсь быть более логичным, думать больше о других людях…
Людочка вперилась в Сашку взглядом, не понимая, к чему он клонит.
— Там пани Ванда и Анатолий, на кухне, ждут девушку, которая поведёт нас с тобою на экскурсию в Каунас…
Саша ожидал, что Люда ответит: "Скажи им, чтобы меня не ждали. Я приду позже".
Вместо этого Людочка вскочила с постели, сбросив с себя одеяло, но опомнившись, что оказалась перед своим наставником в одном нижнем белье, схватила назад одеяло и, прикрываясь им, тихо прошептала:
— Я сейчас… Я иду…
Саша вышел из комнаты, потрясённый действием первого пришедшего ему на ум приёма, выхваченного из прочитанной книги.
"Я, ведь, использовал трюк!" — подумал он. — "Это — нехорошо… Ведь я добился цели, того, что хотел. Я подавил право на свободу, применив приём, работающий на подсознательном уровне…"
"Нет… Я больше не буду так поступать с другими…" — подумал он, переворачиваясь на другой бок и подкладывая другой локоть под голову. — "Потому что не хотел бы, чтобы так поступали со мной… Но зато теперь я буду знать, когда другие используют эти трюки в своих целях… И хотя в книге той сказано, будто это — не набор трюков, а "новый и целостный образ жизни и поведения", мне такой стиль поведения неприятен… Не напрягай меня напрасно, — скажу я такому "трюкачу", что начнёт со мной игру по Карнеги, — Я не собираюсь гадать, "целостный" ли то у тебя "новый образ жизни" или тебе просто от меня что-то нужно… А скажи, друг, прямо: что так и что не так… "
