Александр Нежный - Там, где престол сатаны. Том 2
Это вполне по-нашему, по-русски: сначала убить, потом за убитых молиться. Синодик Ивана Грозного, не к ночи будь помянут. Сергей Павлович ухмыльнулся, словно бы со стороны бесстрастно наблюдая за своим мертвым лицом с кривящимися губами. Да и хватит душу травить. Бог простит. Бог всех любит, а я нет. У Него только Сына убили, а у меня всех кого убили, кого замучили. Папа жив, но искалечен страхом. По сану и по совести хозяин не смог смолчать, добрым глотком предварительно смочив себе горло. Нечто ветхозаветное, хотя в то же время, куда мы без Торы и пророков? Однако можно понять.
Ненавистен человек, умышленно делающий зло. Так сказано дай Бог памяти где. Псалтирь? Притчи? Что-то с памятью моей стало. Но если не покончить с ненавистью, ненависть покончит с нами. Любите Бога? Возможно ль, не любя человека?
Прекрасно сказано, отметил Сергей Павлович. По завершении возвышенной проповеди умиленные прихожане безо всяких греховных помыслов заключают друг друга в объятия. Друг целует жену друга, свекор – невестку, дочь – пригожего молодца, старуха с отвращением целует своего старика. Все братья целуют всех сестер. Священник дарит поцелуй любви епископу, неимоверным усилием воли отгоняя от себя навязчивую мысль о Гефсиманском саде и о том, кто и кого там поцеловал и что услышал в ответ. Будете ли, отец мой, целовать вашего архиерея? По приговору суда и с полным сознанием собственного глубочайшего несовершенства. Таков был ответ честного иерея, исторгнувший у всех присутствующих улыбки: с оттенком, не скроем, желчи, у московского гостя, восхищенную у летописца и недоуменно-слабую у старца с потревоженной совестью. Собственно говоря, sub specie aeternitatis,[44] добавил он, каковой в наивысшей степени отвечает Evangelium aeternum,[45] ненависть будет поглощена любовью. Когда-нибудь, в свою очередь улыбнулся о. Дмитрий. Там. И, не оборачиваясь, он указал на распахнутое окно. И нам пора. Посошок на дорожку. Толикой живительной влаги оросить засохшую в тоске душу. Вот так. Воспрянь, душа! Увы. Не откликается благодарным движением. Не желает. Неподвижна, как надгробье. Сергей Павлович вдруг вспомнил и с чувством прочел:
– И вот она стоит, твоя душа, у смерти на заплеванном пороге…
– Вы, значит, стихов любитель? – робко спросил Иван Егорович. – Тогда… Я на всякий случай… Вдруг, думаю, кто-нибудь изъявит… Я, правда, не хотел… настроение мое… но… – Так он бормотал, извлекая из внутреннего кармана пиджака сначала старенькие очки с дужками, примотанными к оправе медной проволокой, а затем сложенный вчетверо лист бумаги из школьной тетради в клетку. – Мы-то здесь, а вы уедете… На память примите.
Он подышал на стекла очков и протер их краем скатерти.
– Вот, – он пристроил очки, развернул лист, вздохнул и начал, строго нахмурив седенькие бровки и держа правую руку наготове возле подбородка. – По ночам приходят тени…
По ночам приходят тени и зовут меня к ответу. Ванька! Пес! Чего нас мучил? В злую рать зачем пошел? Чем прельстился, окаянный, слово Божие забыв? Иль не знаешь, что за гробом Суд Отца сынов всех ждет? И за все Отец наш спросит и за все воздаст сполна. В Книге жизней ты представлен по словам и по делам. Или думал, твою ругань не услышат Небеса? Поношение Святыни гладко с рук твоих сойдет? Речи хульные забудут, когда был ты во хмелю? К алтарю и ко престолу как ты яростью дышал? Иереев честных многих во враги ты записал, и тащил их на расправу, страшной казни предавал. Как Нерон когда-то в Риме, ты безбожно лютовал. Что ж, за все грядет расплата – за слова и за дела. Даже мысли ход сокрытый невозможно утаить. И от скверны помышлений ты осудишься сполна. Чашу горькую злодейства будешь, Ванька, пить до дна. Как другим ее готовил, так ты сам ее возьмешь, омертвелыми губами к ее краю припадешь. В трепете я воздыхаю: пощади меня, Господь! Я теперь в Твою ограду, ровно блудный сын, приполз, ничего я не желаю, кроме покаянных слез. Я теперь к Тебе взываю: если можешь, то прости. Но о рае не мечтаю: мне туда не добрести. Меня Петр от врат прогонит. Грешник, молвит, ты куда?! Уязвленного грехами к нам не пустят никогда. Господи! Я каюсь. Каюсь! Боголюбов Петр – прости. Иоанн, великий старец, вечная вина в груди. Ты, лебедушка-Анюта, иере-ева жена, богоданному супругу ты была по гроб верна. На коленях ты стояла, чтобы свекора спасти. Я теперь перед тобою на колени становлюсь и, как пред святой иконой, о моей душе молюсь. Милосердною рукою сердце от грехов очисть, чтобы я, калека духа, смог в конце пути спастись.
Было выслушано с неослабевающем вниманием, по завершении же Сергей Павлович с изумлением обнаружил в своих душевных глубинах зарождение приязни к древнему маленькому человечку, с такой беспощадной к самому себе откровенностью снова и снова пытающемуся спалить в покаянном пламени искушения, прегрешения и заблуждения давно минувшей молодости. Благоразумный разбойник, спрятав листок и освободив вздернутый желтенький носик от очков, теперь покорно склонил лысую голову, словно в ожидании удара. Ни у кого, между тем, не было и в помине. Напротив: преизобилие похвал, вполне искренних и более чем сердечных. Игнатий Тихонович, к примеру, признал лучшим из того, что доселе выходило из-под пера нашего автора. Ни в коем случае не откладывать в долгий ящик, а завтра же в «Сельскую новь». В конце концов, и в Москву. Что, собственно говоря, мешает?! Ах, эта извечная провинциальная робость! Он обратился к жителю столицы за авторитетным подтверждением, что на страницах московских изданий не всякий день появляются произведения, по чувству и слогу равноценные только что услышанному.
Действительно, со всевозможной теплотой согласился Сергей Павлович, лично он ничего похожего не читал. Его отношение по вполне понятным причинам может быть пристрастно, ибо речь идет о том, что изо дня в день он переживает как самое страшное несчастье своей жизни. Незатухающая боль. Однако даже самые возвышенные слова вряд ли тронули бы его сердце, не будь они проникнуты столь сильным чувством и облечены в простую, но трогательную поэтическую форму. Своевольно-неканоническое причисление Анны к сонму звездным светом просиявших в земле российской святых, о чем недвусмысленно сказано в произведении, также не встретило возражений даже у подкованного по богословской и прочей церковной части священника, заметившего, что у всякого почитания есть свое начало. Когда-то еще по всей форме выправлено будет свидетельство о приеме в святые, каковое, взглянув непредвзято, далеко не всегда может совпадать с мнением Неба по той или иной кандидатуре. В самом деле: по себе ли рубят сук седобородые мужи с панагиями, полагая свои оценки равнозначными и равночестными оценке Господа, который один только прозревает в сердцах и имеет лишь Ему принадлежащее право окончательного суждения? Отсюда многочисленные ошибки, вызывающие досаду, недоумение и соблазн. Короче: святость должна прорасти из народной толщи, благодарной памяти, предания – как прорастает и дает обильный урожай упавшее в благодатную почву зерно. Мученица Анна, мученики Петр и Иоанн, молите Бога о нас! На этом принялись расставаться. Сергей Павлович не без краткой заминки, впрочем, как ему показалось, не ускользнувшей от внимания священника, отчего доктор испытал смущение вместе с угрызением, приблизился к о. Дмитрию, дабы испросить у него пастырское благословение, вместо которого тот положил ему легкие руки на плечи, а Боголюбов-младший по симпатическому побуждению сделал то же самое, ощутив под рубашкой худобу иерейских плеч, и шепнул, сначала глядя поверх головы и лишь затем глаза в глаза, что важнее Христа нет ничего, всякие же тайные и явные завещания всего лишь суета и томление человеческого духа. Не ускоряйте смерть заблуждениями вашей жизни, прибавил он, на что доктор Боголюбов едва не ответил: будет вам каркать, о. Дмитрий, – но благоразумно воздержался, высвободив, однако, свои плечи из-под его рук, а свои руки сняв с его плеч.
– С миром изыдите, – почти пропел жиденьким своим тенорком и тонкими перстами начертал в воздухе благословляющий, напутствующий, оберегающий, напоминающий и всепобеждающий крест.
Иван Егорович, древний пенек в кедах, беззвучно шевелил губами. Одно слово на устах у него.
Сергей Павлович потоптался возле порога. По ночам приходят тени…
– Иван Егорович!
Тот встрепенулся.
– Похож я на Петра Ивановича?
– Как вас увидал… – будто заклинание повторил Иван Егорович. – Очень.
– Он вас давно простил. Не мучайте себя.
8
В тесном закутке с тремя телефонными кабинами в ухо ему дышала, подвывала и вздыхала гулкая пустота разделившего Сотников и Москву пространства. «Москва, ответьте Сотникову», – услышал он в трубке и крикнул, заранее трепеща при мысли, что первой подойдет Нина Гавриловна:
