Эмэ Бээкман - Возможность выбора
Газета, которую Маркус держал перед собой, слегка дрожала.
Наконец Паула с детьми выбралась из квартиры. Некоторое время в коридоре раздавались ребячьи голоса, потом заскрипела лестница.
Смертельная усталость свалила Орви. Она лежала, закрыв глаза. Единственное, что она ощущала, был запах капусты, проникавший в комнату. Точно ядовитый газ, медленно заполняющий помещение.
Ядовитый газ или веселящий газ, во всяком случае, Орви вперемежку икала и всхлипывала. Маркус, опустив газету, посмотрел на Орви, его побледневшие толстые щеки обвисли, он сказал:
— Дети как дети.
Что он под этим подразумевал, Орви так и не поняла. В голосе Маркуса ей послышалось облегчение. Неужели он действительно не догадывается, что пережила Орви за эти несколько минут? Или он и не желал углубляться в переживания жены?
Раздражающий капустный дух и невидимые ледяные иглы — все это вместе терзало Орви.
Может быть, Маркус просто прятался за маской равнодушия? Как раз в тот момент, когда запах еды и молчание стали совершенно невыносимыми, Маркус засуетился. Он стал торопить Орви, потребовал, чтобы она переоделась. Им вдруг овладело непреодолимое желание пойти куда-нибудь повеселиться.
Доставая выходное платье, туфли и все прочее, Орви от спешки даже вспотела. Снедаемый нетерпением Маркус подгонял ее, словно горел дом и им надо было выбраться отсюда прежде, чем рухнет крыша.
Они бегом спустились по лестнице, Орви чуть не упала, зацепившись каблуком за ступеньку. Дверь осталась незапертой — Маркус не знал, взяла ли Паула с собой ключ, думать же о том, что могут забраться воры, было некогда. Да пошли они все к дьяволу! Маркус — такой уж у него был характер — должен был без промедления попасть туда, куда ему хотелось.
Они торопливо шли по улице. Маркус хотел взять Орви за руку, но она отпрянула и прибавила шагу. Маркус дышал ей в затылок. Орви прямо-таки летела, от безумной спешки мучительное чувство в груди стало проходить. Маркус несколько раз окликнул ее, прежде чем она услышала его и остановилась. Орви взглянула через плечо, улица и Маркус расплывались в ее глазах. Маркус придерживал открытую дверцу остановленного по дороге такси.
Они поехали в ресторан на берегу моря. Торопливо скинув с себя пальто, они тут же кинулись дальше, словно были актерами, у которых перед многолюдной публикой должно вот-вот начаться представление, а проклятые стрелки часов уже достигли критической точки. Они запыхались, взбегая по лестнице наверх. Взмокшие, стуча каблуками, прошли через зал и сели за столик у окна.
Оба тяжело переводили дыхание. Кончиками пальцев Орви потрогала лоб. С него скатывались капли пота. Орви выхватила из сумочки платок и вытерла лицо.
Было жарко, и это ощущение никак не проходило. Сквозь тонкие чулки просвечивали покрасневшие колени. Орви убрала ноги под скатерть.
Подскочил официант, Маркус заказал бутылку коньяка. Наполнив фужер до половины коньяком, Маркус залпом осушил его.
Орви последовала примеру мужа.
32Орви старалась избегать встреч с детьми Маркуса и Сулли. Когда те приходили, Орви уходила. И хотя дети всегда приветливо и вежливо здоровались с ней, она оставалась неприступной.
Орви решила не мешать Маркусу. Она отдавала себе отчет в том, что при ней Маркус стеснялся бы возиться с детьми. Орви представила себе, как Маркус в ее присутствии принуждает себя быть немногословным и тщательно следит за своим поведением. Конечно, он постарался бы притвориться перед молодой женой, будто не испытывает никаких особых чувств к своим детям. Вероятно, он притворялся бы жестоким, ведь ему необходимо было сохранить Орви, а Орви едва ли доставлял удовольствие непринужденный смех мужа и его детей.
Так Орви и не знала, какие слова произносил Маркус, лаская детей, и о чем болтали дети с отцом. Пусть это останется между ними. Орви считала неуместным вмешиваться.
Когда с приходом детей Орви покидала квартиру, она всякий раз вспоминала Офелию Розин. Конечно, Офелия Розин часто навещала Орви, когда та была маленькой. Хотя сама Орви не помнит ни одного такого случая, но разве о возможности подобных визитов не свидетельствовала старая фотография? Несомненно, ее мама, вязавшая белую шаль, выходила в таких случаях в другую комнату. Что она там переживала, знала лишь она одна. Ни к чему выставлять свои чувства напоказ всем. По всей вероятности, великодушие, присущее благородному человеку, заслоняло у нее остальные, более низменные чувства. Мать должна была хоть немного побыть наедине со своим ребенком, чтобы высказать все те нежные слова, которые не предназначались для посторонних ушей.
Как-то мать Реди, не заметив Орви, назвала сына белым олененком. Все трое от этого покраснели и опустили глаза. А ведь в семье Реди царила атмосфера исключительной откровенности.
Интересно, называла ли Офелия Розин Орви белочкой? Или она была находчивее в выражении своей нежности?
Думая об этом, Орви пыталась примириться с создавшимся положением. Пусть лучше дети приходят в квартиру Паулы, чем Маркус пойдет к Сулли.
Как Орви ни старалась воспитать в себе душевную щедрость, однако после ухода детей она с ревностью поглядывала на Маркуса. Она искала на лице мужа следы счастливой улыбки или рассеянности — не мог же Маркус мгновенно оторвать от детишек свои помыслы.
К своему большому удивлению, Орви замечала, что Маркус — ловкий притворщик. Его лицо не отражало никаких эмоций, в его взгляде невозможно было уловить ни радости, ни грусти. Всем своим видом Маркус подчеркивал: с глаз долой — из сердца вон. Орви, которая не в силах была постичь внутренний мир Маркуса, считала его лицемером и порой очень злилась. Маркус делал вид, что не понимает причины плохого настроения Орви. Таким образом, после каждого визита детей следовала сложная игра в жмурки; несмотря на то, что глаза у участников игры оставались незавязанными, они не хотели видеть истинного положения вещей.
Орви казалось, что если какое-то время дети не приходили, Маркус начинал беспокоиться. И хотя он никогда не говорил с Орви о своих детях, она не сомневалась, что муж скучает по ним. Да разве и могло быть иначе!
Ревность, возникшая у Орви к детям Маркуса и Сулли, порой приобретала весьма неприглядный характер. Орви нарочно уходила из дому, когда должны были прийти дети. Решив избегать их, она стремилась к тому, чтобы и Маркус поступал так же.
Странно, что именно эта болезненная ревность притягивала Орви к Маркусу. Орви казалось, что она бы не пережила, если б Маркус забрал свое барахло и снова перебрался к Сулли. Орви как будто и не помнила уже, как Лулль перед свадьбой уговаривала ее выходить за Маркуса, а ведь тогда все висело на волоске и Орви порой относилась к своему будущему супругу, как к первому встречному с улицы. Теперь Орви вынашивала планы, как бы покрепче привязать к себе Маркуса.
Как и любая женщина, Орви знала, что появление в семье нового человечка приковывает к себе все внимание родителей, и старшие дети, сами собой, отходят на задний план.
Орви всей душой захотела иметь ребенка.
Внезапно пробудившееся желание вытеснило все прочие мысли. Стоило ей увидеть на улице какого-нибудь младенца, и Орви, не стесняясь, подходила поближе, заглядывала в коляску, блаженно улыбалась и так расхваливала ребенка, что некоторые матери начинали смотреть на нее с испугом, как на помешанную. Орви как бы присматривалась — каким должен быть ее будущий ребенок. Как будто малыша можно было заказать: дескать, будьте любезны, к такому-то дню запеленайте мне темноволосого мальчугана, и чтобы он весил не менее четырех килограммов. С младенцем — как оно еще будет, но вот что касается типов колясок, рисунков одеялец и покроя нагрудников — тут для Орви все было ясно. Орви представляла себе, как она поет своему идеально ухоженному младенцу колыбельную; мальчуган сладко засыпает и посасывает во сне крошечный кулачок. Однажды, увидев за каким-то окном маленького бледного мальчугана, прижавшегося носом к стеклу, Орви от жалости расплакалась. Она поклялась, что для своего будущего ребенка хоть из кожи вон вылезет, но сделает все, чтобы ему было хорошо. Она умерла бы от разрыва сердца, если б увидела, что ее ребенок, бледный и несчастный, стоит у окна, прижавшись носом к стеклу.
Орви было непонятно, когда женщины на работе жаловались на боязнь забеременеть. Не в силах сдержаться, она говорила им обидные слова, хотя в общем-то ладила со своими товарками по работе. Умудренные жизненным опытом женщины усмехались и пророчили Орви, что и она заговорит по-другому, когда у нее самой будут цепляться за подол двое-трое малышей. Орви не нужно было ни двоих, ни троих, ей нужен был один-единственный — тогда Маркус сбросит с себя двуличие и будет по-настоящему счастлив.
