Дина Рубина - Белая голубка Кордовы
Минут сорок они ехали молча. В темноте по сторонам дороги горбились холмы, иногда вдали желтым электрическим облачком проносились фермы и маленькие белые городки. В приспущенное окно бил холодный ветер, и Мануэла подняла стекло.
— Замерзла? Возьми мою куртку, — сказал он. — …Как мы едем сейчас?
— На Сьюдад-Реаль, — отозвалась она. — Через Вирхен де ла Кабеса, Фуэнтекалиенте и Пуэртольяно. Ты собираешься так мчаться всю ночь?
Он не ответил, думая о том, что у него нет оружия, нет оружия, черт возьми. Значит, он просто движущаяся мишень, да еще с увесистой гирей, с этой девушкой, которую во что бы то ни стало надо куда-то спровадить, сгрузить в безопасное место, сохранить ей жизнь.
И будто притянутые его мыслями, далеко позади возникли и стали быстро приближаться чьи-то фары. Некто ехал на еще большей скорости, чем они, что было странным: неужели кто-то еще, кроме них, уходил от погони на этой дороге? Он прибавил газу и оторвался, но минуты через две те же огни опять возникли позади.
— Это они, — сказал он.
— Не может быть! — воскликнула Мануэла. — Этого не может быть! Откуда они знали, какой дорогой мы поедем?
— Маячок, — бросил он, выжимая предельную скорость.
— Что?! Что ты сказал?!
— Они поставили в мою машину радиосигнал. Иначе не выходит.
Она сидела, молча вцепившись обеими руками в сиденье кресла.
— Пригнись! — крикнул он, — спустись глубже, укройся за спинкой.
Он гнал машину на невероятной скорости, впечатавшись в руль, почти лежа на нем, уставясь на освещенный участок дороги перед собой. Проходила минута за минутой, машины шли на равной скорости, одинаково визжа на поворотах. Дорога стала виться и уходить вверх и вверх…
— Туман! — вдруг сказала она. — Впереди туман! Мы уйдем!
Никуда мы, конечно, не уйдем, подумал он, надо остановиться, выйти из машины и пойти им навстречу, это было бы самым грамотным… Беда только в том, что на этом пустом шоссе они наверняка решат убрать и Мануэлу тоже.
Однако, впереди и вправду вдруг встала, медленно шевелясь, дымная стена, в которую через минуту они врезались, вбуравились, нырнули, разом потеряв огни за спиной. Мгновенно выключив фары, он притормозил, свернул вправо, мягко съехал на обочину, перевалил через какие-то кусты и стал осторожно сползать — ни черта не видя в плотной вате — вниз по склону, не зная, есть ли дно у этого спуска, и чем оно будет: оврагом? ручьем? руслом реки?
Наконец, машина ткнулась во что-то шелестящее и остановилась. Он заглушил мотор, выдохнул — «бежим!», — подтолкнул Мануэлу к дверце и выскочил сам из машины…
Они молча и быстро бежали, взявшись за руки, по какому-то скользкому полю, заросшему высокими гнилыми стеблями, пружиня на сырой земле, спотыкаясь, скользя и падая, поднимаясь и опять мчась неизвестно куда, между хлещущими лицо мокрыми плетьми.
— Стой! — наконец, проговорил он, шумно дыша. Она не могла остановиться, кружилась вокруг, вцепившись ему в руку, как ребенок, что боится потеряться. Шум крови в висках и свист дыхания не давали им вслушаться в окрестные звуки… Прошло несколько минут и стало ясно, что вокруг стоит оглохшая волглая тишина пустого поля… Где-то вдали едва слышным зуммером проезжали редкие машины, и только по этому можно было определить — в какой стороне шоссе.
— Ты меня видишь? — спросила она, как ребенок. Он подтянул ее к себе, крепко обнял.
— Я тебя чувствую, — прошептал он. — Не бойся. Все хорошо. Надо стоять и слушать.
— Саккариас… — проговорила она, прерывисто выдохнув ему в шею теплое облачко пара, — возьми меня с собой. Навсегда.
— О господи, замолчи, — пробормотал он. — Нам необходимо избавиться друг от друга как можно скорее.
Перепачканные грязью, они долго стояли, молча обнявшись, неизвестно где, в безграничном текучем море тумана, в глухой и влажной бездонной яме, а вокруг, с боков и сверху висела, растворенная в воздухе, липкая морось…
— Пойду разведаю — что там, — наконец сказал он. — Побудь здесь. Если все в порядке, достану фонарик, он где-то там, в машине, и вернусь за тобой… Если же меня долго не будет или ты услышишь выстрелы…
— Нет, ни за что! — она вцепилась в него мертвой хваткой. — Мы пойдем вместе.
— Ты будешь делать, что я сказал!
— Не буду! — огрызнулась она. — Ты еще не знаешь, с кем связался!
К ее удивлению, вместо того, чтобы разозлиться по-настоящему, он невесело засмеялся, и они медленно побрели наощупь, взявшись за руки в густом холодном мареве, ориентируясь на редкие звуки шелестящих шин и зудения моторов на дороге.
Довольно долго не могли найти машину, пока случайно не наткнулись на нее — в зарослях неубранного сгнившего подсолнечника, почерневшего от дождя.
Он нашел в багажнике фонарь и заставил Мануэлу светить, пока ползал и тщательно проверял всю поверхность кузова, и под капотом, и под днищем… Шло время, он молчал и ползал, пытаясь что-то найти…
— У меня уже рука устала, — проговорила она. — Что ты ищешь?
— Потерпи еще… Это маленькая такая, как пуговица, штука. Радиомаяк. Тебя держат на крючке, понимаешь? Куда бы ты ни поехала, они знают — где ты. И очень странно, что они не поджидали нас тут. Я никак не могу найти эту хреновину. Необъяснимо.
— Так, может быть, ее и нет?
— Тогда абсолютно непонятно, как они оказались на той же дороге, что и мы.
— Бывают жуткие совпадения, знаешь, — оживилась она. — Со мной тоже было однажды…
— Мануэла, — сказал он, — все это очень подозрительно, и мы должны быть осторожны. Не думаю, что сейчас нам надо трогаться с места. Мы здесь дождемся утра.
— Прямо здесь? — спросила она. — Я устала, Саккариас.
— Сейчас, детка… Сейчас я все устрою.
Он канул в туман и вернулся минут через десять, которые показались ей целым часом.
— Все хорошо. Тут недалеко небольшая балка, в ней развалины какого-то глинобитного сарая, все в густых зарослях. Даже если туман рассеется, с дороги никто ничего не увидит. Садись, поехали…
Он завел автомобиль в балку, углубился в высокую поросль каких-то прелых кустов и выключил мотор. Потом долго возился в багажнике, переодеваясь в сухое из чемодана. Наконец, залез внутрь.
— Вот, одень мой свитер, — сказал он. — Будет прохладно и сыро, но я тебя согрею…
Опустив сиденья, они легли, прижавшись друг к другу.
— Сколько тебе лет? — спросил он.
— Много уже… Двадцать один.
— Да, это почтенный возраст.
Они лежали в скорлупе машины, плывущей в волнах тумана, где-то на поле неубранного подсолнечника. Как маму когда-то, он обнимал эту девочку, что вполне могла быть его дочерью. И опять думал: «Вот и всё… Вот, собственно, и всё…»
