Ольга Кай - Загадать желание
Убьет. Убьет. Обещал ведь…
– Не надо, – шепотом, глотая слезы. – Пожалуйста, не надо.
И снова несколько долгих мгновений не дышать, ожидая, что вот-вот… И плакать от недолгого облегчения, пока Змей делает петлю, чтобы вернуться. Один раз, другой…
– Пожалуйста, – спина горела, в ушах гудело, и я уже не знала, когда летит Змей над огненным кругом, а когда дышит жаром пламя, подбираясь все ближе.
Пожалуйста, только быстрее. Только сразу. Сразу… Чтобы раз – и все. И ничего не почувствовать. И ничего не осталось. И…
Что-то сдавило плечи, приподнимая от земли. Ящерица? Или сам Всемил? Слез не было, и голоса, чтобы кричать. Я лишь съежилась, прячась от огня или от зубов черной твари – все равно… А потом поняла, кто это – рядом, и заплакала беззвучно, без слез.
Арис не пытался меня успокоить – молча обнимал, закрывая от обжигающего дыхания пламени.
Глава 8. Обруч Всемила
Голоса гудели, затихая до едва слышного шепота, прерываясь напряженной тишиной, вновь просыпались и спорили, спорили… Я лежала и смотрела, как колышутся на потолочных балках тени от деревьев.
Кто-то был рядом постоянно. Вот и сейчас – сидит у кровати. Но кто? Повернуть голову, посмотреть?
Форточка поскрипывает от ветра. Утренние события обрывками всплывают в памяти…
Темный дым над землей, серый пустырь с пропалинами, неподвижные силуэты стражей…
– Я перед тобой в долгу, – говорит Арис.
– Не спеши оказаться в должниках, – отвечает Всемил, и от его голоса хочется спрятаться…
Незнакомые люди у дороги. Встревоженное лицо Леона.
– Спрашивают, как она.
– Огненный оставил ей жизнь, – Горыныч злится. – Что еще надо?
– Говорят, ей нельзя к людям.
Знакомая комната. Прохладная постель.
– У нее рука сломана, – шепот Алины. – Я залечу. Только надо правильно сложить кости.
– С лошади упала, – бормочет Арис. – Сейчас, найду кого-нибудь…
– Ты не знаешь, что делаешь! – громкий, чужой голос.
И спокойный Горыныча:
– Знаю.
– Она снова поведет их к границе! Не сегодня, не завтра, но скоро!
– Знаю, – вздох. – Ты все сказал?
Тишина. Грохот. Хлопает дверь – и снова тишина. Теплая ладонь ложится на лоб, осторожно гладит по волосам.
– Женька… Ну почему ты не сказала?
День медленно катится к вечеру. От лучей заходящего солнца блики на потолке становятся золотыми, потом – огненно-алыми. Словно зарево пожара.
Закрываю глаза, чтобы не видеть. Так легче… И снова голоса сквозь сон:
– Может, похлебки принести? – это хозяйка. – Поела бы… Тогда молочка принесу свеженького. Проснется – попьет…
– Свечку, – говорит Арис. – Свечку принесите.
Ветер крепчает, шелест за окном становится громче. Под него так хорошо спать…
Я проснулась мгновенно – так и не поняла отчего. Черные тени на потолке метались в нервной пляске, спускаясь по стенам, подбираясь все ближе и ближе.
Договор.
Я смотрела, не в силах пошевелиться.
Наша, наша…
– Проснулась? – чей-то голос, потом шаги, скрип открывающейся двери: – Арис! Иди сюда, проснулась…
Сквозняк хлопнул форточкой, тени качнулись, прыгнули. Я дернулась, закрываясь руками, и когда меня схватили за запястья, закричала.
Вместо крика из горла вырвался сиплый кашель, стало нечем дышать.
– Женя, это я, слышишь? Все хорошо, все хорошо, не бойся…
Арис успокаивал меня, прижимая к себе, гладил по спине, пока я пыталась прокашляться. Потом приподнял за плечи, заглядывая в лицо. Почему-то он показался мне сердитым. Но я была так рада его видеть, что готова была выслушать любые упреки – только бы он не уходил.
Но Арис и не думал меня ругать.
– Горло болит? – спросил. – Позвать Алину?
Я покачала головой, и на всякий случай взяла его за руку. Небо за окном казалось черным. Живой огонек танцевал над толстой, медленно оплывающей свечкой в глиняной подставке, тени двигались по стенам и потолку, клубились чернотой по углам. Я старалась не смотреть на них и не сводила взгляда с неровных, ломаных линий на ладони Ариса.
– Прости, – собственный голос, едва слышный, осипший, я не узнала, и потому замолчала растерянно, забыв, что многое хотела объяснить – и про договор, и извиниться, что не сказала о нем раньше.
– Ничего, – отозвался Горыныч, – разберемся… Молоко будешь? Еще теплое.
Кувшин стоял на столе. Арис налил молоко в кружку и помогал, придерживал ее, пока я пила. Потом накинул мне одеяло на плечи и сидел рядом – молча, ни о чем не спрашивая. Говорить было больно, поэтому я тоже молчала. Ветви деревьев скреблись в распахнутые ставни, а над свечей, напуганное дыханием влетевшего в форточку ветра, дрожало пламя.
* * *Утро лилось в окно – нестерпимо яркое, нещадно пекло глаза, заставляя морщиться, прятаться от безжалостного солнечного света. За плотно закрытой дверью спорили. Алина сидела на кровати – сжимала прохладными пальцами мою ладонь и прислушивалась к доносившимся из горницы голосам.
Подруга успела рассказать, что весь вчерашний день и всю ночь возле дома Андрея и Настасьи стоял караул: так уж вышло, что для жителей Хмельков произошедшее со мною больше не было тайной. Ночью, когда меня хватились, и Арис с Леоном поскакали вдогонку, кто-то из соседей увидел, сказал Фоме. Тот позвал нескольких человек и поехал следом. И если б случилось так, что он оказался бы у Пустоши раньше Горыныча, лежать бы мне на дороге со стрелой в спине. Или с несколькими – для верности.
Как Арис его убедил – я не спрашивала. Скорее всего, люди не посмели пойти против воли Огненного Змея, неведомо почему оставившего мне жизнь. Но сегодня предложение каким-нибудь гуманным способом умертвить опасную колдунью звучало неоднократно и недвусмысленно.
– Я понимаю, – бубнил кто-то басом, и нам с Алиной было прекрасно слышно каждое слово, – я понимаю, что она не виновата, но…
– Виновата или нет – без разницы, – прерывал его резкий, смутно знакомый голос, видимо, принадлежавший самому Фоме. – Слишком опасно…
Говорили то громко, то затихали, словно шептались. И все спорили, решали… Нет, я уверена была, что в обиду меня не дадут, но если все же кто-то осмелится…
Наша, наша…
Ветер усилился, мешая подслушивать.
– Не волнуйся, – сказала Алина, ободряюще сжав мне руку. – Арис знает, что надо делать.
– Он сам сказал? – встрепенулась я, почувствовав облегчение: у Горыныча, как обычно, уже есть план действий, а значит, все обойдется…
– Он уже о чем-то договорился с Всемилом… Вчера, когда тебя привезли, Всемил прилетел в Хмельки – прямо на подворье Семеновой кузницы. Хотел на Володю посмотреть, на его фигурки.
– И как?
Алина пожала плечами.
– Леон там был. Говорит, половину статуэток Всемил просто в кулаке расплавил – не понравились. Сказал: мелко это все, поставить на полку и забыть. А вот так, чтобы любоваться, рассматривать, каждый раз искать новые детали, новый смысл – такого нет. Оттого и желания исполняются только самые простые. Поэтому велел Володе в Заповедный лес отправиться за наукой.
– Да уж, – я понуро уставилась на свои колени. – Знать бы еще, какую с него плату возьмут. Еще вернется калекой, что и жить не захочет…
– Не возьмут, – Алина понизила голос. – Арис потребовал у Всемила обещание, что Володя вернется живой и здоровый, и жители леса у него ничего не попросят за оказанную помощь.
– Верится с трудом, – я вздохнула и запоздало удивилась: – Потребовал?
Подруга молча кивнула.
За окошком золотисто-зеленым маревом колыхалась листва, на столике стояла пустая чашка из-под молока – Настасья утром принесла мне свеженького, парного. У ножек кроватей лежали наши с Алиной рюкзаки и раскрытая Арисова сумка, из которой он ночью доставал свечу, когда первая, принесенная хозяйкой, догорела.
– Володя вчера сразу собрался, взял у Фомы лошадь и уехал, – рассеянным жестом заправив за ухо светлую прядь, подруга посмотрела в окно. – Карина на Ариса разозлилась, решила, что это из-за него Володя уезжает, наговорила всякого… Видно, в ее семье Ариса хорошими словами не вспоминали, вот Карина и выдала все, что от мамы слышала.
Я представила, чего могла наговорить Горынычу сестра, и вздохнула:
– Обиделся?
Алина покачала головой:
– Вряд ли. Не до того… – и неожиданно улыбнулась: – Есть и хорошие новости! У людей стали сбываться желания. У тех, кому вы с Кариной фигурки Володины раздавали. Один мальчишка в лесу арбалет охотничий нашел – как раз такой, какой ему хотелось. А у его соседки под забором невесть откуда появились кусты роз, да еще усыпанные цветами: и белыми, и бордовыми, и даже сиреневыми.
