Фред Стюарт - Век
Когда она помогла ему подняться, он взглянул на лежащего на террасе Рокко. Тот все еще был без сознания от удара бутылкой виски, которую Габриэлла разбила об его череп.
— Этот негодяй столкнул меня, — сказал Эйб, клацая зубами. — Он столкнул меня! В своей проклятой жизни я никогда так не пугался!
Он перегнулся пополам, и его вырвало в ящик с геранью.
Через час после того, как полиция забрала Рокко Сантуцци, Эйб заявил:
— Мне нужно напиться.
Он пошел к бару и налил себе двойную порцию виски. Его еще слегка колотило, но он уже чувствовал себя получше.
— Только подумать, я ведь никогда не боялся высоты! — сказал он, выпивая половину стакана. — Боже.
Когда он уселся в кресло, Габриэлла спросила:
— Почему ты не сказал полиции о Гроссмане?
— Потому что я намерен отправить свои показания окружному прокурору завтра.
— Но… — она посмотрела на него, — это Значит, что ты пойдешь в тюрьму!
— Габриэлла, мне следовало это сделать еще прошлой весной, когда убили Сида Кона. Теперь у меня нет выбора. Гроссман, должно быть, подумал, что если меня по его приказанию столкнут с террасы, это будет выглядеть как несчастный случай или, может быть, как самоубийство. Вероятнее всего, он сегодня ночью взломал сейф Аллана и уничтожил мое признание. Но если он его уничтожил, я составлю новое. Гроссману придется заплатить за все.
Он выпил еще виски.
— Если тебя упрячут в тюрьму, как ты думаешь, на какой срок?
— Аллан сказал мне, что он попробует добиться условного приговора. Самое худшее, что может быть, — это год или два. Что за черт, я предпочел тюрьму падению с пятнадцатого этажа на Пятую авеню. Боже!
Он допил свое виски и посмотрел на жену:
— Ты не против мужа-зэка?
Он проговорил это легко, но она видела, что он боится. Она подошла к нему и поцеловала.
— Мы поженились, чтобы жить в радости и в горе, — ответила она. — Я любила лучшего, я приму и худшего.
Он погладил ее щеку.
— Ты мне так нужна, — только и смог сказать он.
— И ты мне нужен. Думаю, что это и есть любовь.
Часть XIV
Дай мне твоих усталых, твоих бедных
1959–1960
Глава 59
Морис Дэвид поднялся с кресла и выключил телевизор.
— Все это чушь собачья! — презрительно фыркнул он. — И они называют это развлечением? До чего же скучно! И каждые три минуты коммерческое…
— О, Моррис, — сказала Барбара, не отрываясь от своей вышивки, — хватит пенять на телевидение. В конце концов, оно вольно делать, что вздумается. А ты прямо как Люси.
— Люси, Люси, сколько раз я могу смотреть Люси? Слишком мало! Фильмы когда-то были длинными, а телевидение какое-то куцее. И этот коротышка прямо-таки убивает кинематограф. Я его ненавижу! Ненавижу телевидение!
Он вернулся к своему креслу и по-стариковски неловко опустился в него. Они сидели в библиотеке «Каса дель Мар». Это здание, построенное сорок лет назад почти что на пустоши, теперь было плотно окружено постройками Беверли-хиллз, по мере того как Лос-Анджелес рос и рос.
— Ты помнишь, как бывало? — продолжал он. — Бывало весело, интересно. И во что превратился кинобизнес теперь? Одни сделки.
— Всегда в кинобизнесе были сделки, дорогой. Более того, люди вот уже десять лет твердят, что телевидение непременно убьет кинематограф, а этого все еще не случилось. Просто тебя все утомляет и волнует. Думаю, нам бы следовало съездить куда-нибудь.
— Еще один круиз? А смогу ли я вынести еще один круиз? Корабль, полный старых тупиц, занятых бриджем…
— Но ведь и мы сами такие…
— Семьдесят один — это еще не старость! Ну, и не молодость, конечно, но я не чувствую себя старым. Скажу тебе, Барбара, не следовало мне вообще продавать студию. Это было ошибкой. Теперь мне вообще нечего делать, кроме того как считать свои деньги и смотреть телевизор.
— Я помню, ты говорил, что больше всего на свете хочешь быть богатым.
— Богатство — это хорошо, но создавать фильмы куда как лучше. Знаешь…
Он запнулся. Она посмотрела на него. Он еще глубже погрузился в кресло.
— Знаю ли я — что?
— Забудь об этом. Это помешательство.
— Моррис, ты всегда был помешанным. И за это я тебя люблю. Если бы ты вдруг стал здравомыслящим, я не знаю, что бы я с тобой делала.
Он выпрямился, и в его глазах появилось знакомое выражение, которого она не видела с тех пор, как он закончил свою последнюю картину шесть лет назад. Эта картина провалилась с еще большим треском, чем все три предыдущие. Тогда все говорили, что Моррис Дэвид устарел, уже не чувствует времени, стал просто банально-сентиментальным. Все это так ударило по его самолюбию, что он продал «Дэвид продакшнз» своему врагу — телевизионной студии. И вот теперь у него вновь появилось это выражение глаз.
— За последнее время я многое передумал, — сказал он. — Мне ничего не оставалось делать. И я намерен написать еще один сценарий. О, я знаю, что ты сейчас скажешь: «Моррис, ты слишком стар, бизнес для молодых». Но ты только выслушай до конца. Это совсем не плохая идея.
— Я внимательно слушаю.
— Иммигранты вымирают. Что касается меня, я даже не помню прежнюю страну, я тогда был слишком молод. Но я могу вспомнить Лоуер Ист-сайд, я знаю, каким он был. А через десять лет кто будет знать? Может быть, через двадцать? Я уйду, и все мы уйдем, и не останется никого, кто все это пережил. Все станет просто… историей. Ты понимаешь, что я хочу сказать? А это не должно быть просто историей, потому что это было слишком важно. Я имею в виду, что мы, иммигранты, сделали эту страну тем, чем она стала сегодня. Такие люди, как твой отец, мой отец, я… У меня связно получается?
— Так ты хочешь написать сценарий об иммигрантах?
— Да, о моем детстве, о жизни моего отца… Большой фильм, большой смешной фильм.
— Смешной? Тебе хочется сделать его комедией?
— Обязательно. Мне нужно это сделать. И это, пожалуй, единственное, что я могу написать. Вспомни, что случилось с «Россией» или чего не случилось благодаря тебе.
— Я помню.
— Ну, мне бы хотелось, чтобы эту вещь можно было продать, поэтому это должна быть комедия. Думаю, что я бы справился. Мне бы очень хотелось ее сделать. Что ты скажешь по этому поводу?
Она отложила свое рукоделие и широко улыбнулась ему.
— Делай, — сказала она.
По всему было видно, что он доволен.
Энрико Спада смотрел на мраморную скульптуру, изображавшую трех скованных наручниками мужчин, ожидающих своей смерти, и вспоминал, как пятнадцать лет назад ему пришлось видеть своего отца, Фаусто, которого увозили на смерть от собора Святого Петра в Риме. Теперь Ардеатинские пещеры стали национальным монументом. Раз в месяц Энрико со своей женой Клаудией и обоими сыновьями приезжали из Рима положить свежие цветы к мавзолею внутри пещер, где хранились останки жертв массового убийства. После освобождения Рима группе ученых потребовалось шесть омерзительных месяцев, чтобы разобрать найденные груды разлагающихся тел, извлечь и идентифицировать трупы убитых. Энрико опознал труп отца по галстуку, который носил Фаусто.
Торжественно он и его семья прошли мимо статуи и вошли в пещеры. Клаудия принесла вазу с красными розами. Пятнадцать лет. Забудет ли мир об этом когда-нибудь? Может быть. Но он, Энрико, никогда не забудет. Его мать, Нанда, никогда не забудет.
Клаудия поставила вазу перед мавзолеем, затем все четверо опустились на колени, чтобы помолиться. Большинство виновных в массовых убийствах людей понесло наказания, хотя некоторые, например Кессельринг, были помилованы, ко всеобщему негодованию оскорбленных итальянцев. Большая часть денег и некоторые драгоценности в конечном счете были возвращены, хотя Паоло Монтекатини не дожил до того, чтобы их снова увидеть. Главой семьи стал Энрико. Он продолжил ювелирное дело своего деда и голосовал на выборах за коммунистическую партию. Для Энрико жизнь продолжалась.
Но он никогда не забудет. Из пещер выветрился ужасный запах гниющих тел, но смрад фашизма останется в памяти многих поколений.
— Они идиоты! — кричал Моррис Дэвид. — Как они смеют утверждать, что в моем сценарии нет юмора? Что они вообще знают о юморе? Их телевизионные комедийные шоу? Они же идиоты!
— Моррис, — прервала его жена, — успокойся и продолжай свой ленч.
— Я не голоден.
Они сидели у столика под зонтом возле бассейна в «Каса дель Мар». Стоял теплый день, и смог душил Лос-Анджелес.
— Это просто смешно! — продолжал настаивать Моррис, возвращаясь к предмету своих нападок. — Я-то знаю, и кто может знать комедию лучше, чем Моррис Дэвид?! Разве не я был Королем комедии? Я выпустил тридцать три фильма, а они хотят рассказать мне о кинематографе. Мои старые фильмы включены в университетские программы о кино, а эти проходимцы намерены меня учить!