Багаж - Хельфер Моника
И когда Лоренц в своих размышлениях сидел у источника и соображал, глядя в небо, он увидел, что по дороге коротким путем поднимается Георг. Он побежал ему навстречу, и когда они потом уже вместе поравнялись с источником, Лоренц выложил ему свою идею: что-то вроде канатной дороги с крючьями, на которые можно было бы цеплять бадьи с водой. Тогда внизу у колодца придется стоять человеку, который мог бы подвешивать к канату бадьи с водой, а наверху должен стоять еще один человек, который станет опорожнять бадьи.
— Когда человек говорит «что-то вроде», то неизвестно, как это воплотить, — такой комментарий последовал от Георга.
Тут Лоренц примолк.
— Сделай чертеж, схему, — предложил Георг.
Лоренц продолжал молчать.
— Только не обижайся, — сказал Георг и добавил, что пришел окончательно попрощаться. И что хочет сделать ему одно предложение: когда война закончится, все наладится и отец вернется домой, а он, Лоренц, отучится в школе, не хочет ли он тогда приехать к нему в Ганновер. — Я придумаю для тебя что-нибудь хорошее. Такие люди, как ты, должны жить в городе. Там от них больше пользы. А кому здесь нужен человек с идеями?
Георг извлек из кармана кожаный кошель и передал его Лоренцу:
— Спрячь это, — сказал он, — и если случится так, что у матери будут какие-то трудности, отдашь это ей.
— Что у тебя с рукой? — спросил Лоренц.
Рука у Георга была перевязана. Катарина ведь никому не рассказала о том, что видела. Потому что она не могла это истолковать. Почему мама укусила мужчину за руку? Зачем она это сделала? Он же ей нравится. Он всем нравится. А кусают только того, кого не любят.
— Это пустяк, — сказал Георг. — Заживет.
Потом он какое-то время растерянно стоял, посматривая вверх на дом, подержал здоровую руку под струей воды и сказал, что вода очень холодная. Но из дома наверху так никто и не вышел. Он еще раз глубоко вздохнул и попрощался.
Мой дядя Лоренц отнесся к его просьбе с должным уважением, он аккуратно хранил кожаный кошель у себя, спрятав его среди своих вещей, и при каждом трудном положении, в котором оказывалась его мать, он взвешивал, не настала ли уже пора, но открыл кошель только тогда, когда и она, и отец уже умерли. Но в кошеле оказались не деньги и не драгоценности, хотя снаружи прощупывались именно так. Там была горсть красивых камешков, обломок горного хрусталя, полдюжины ракушек и одна морская раковина. И посреди этой кучки листок бумаги, многократно свернутый и затвердевший от времени в комочек. На листке было написано: «Моя любовь».
Лоренц доложил матери: мол, приходил Георг и сказал, что больше никогда не придет, так и велел передать. Тогда она дождалась, когда наступит ночь и дети уснут, и выпила тот шнапс, который припасала, чтобы промывать раны. Выпила всю бутылку до дна. Катарина, проснувшись утром, нашла мать без сознания и подумала, что она умерла. Она побежала в чем была, в ночной рубашке, с распущенными волосами, босая, по утренней темноте вниз, к бургомистру, стучалась ему в дверь двумя кулачками и кричала, что случилось самое страшное.
Бургомистр поднял Марию на руки и понес ее вниз, к источнику. Там раздел ее, опустил в бетонную ванну под струю холодной воды и держал так, пока ее кожа не посинела. Обтер ее своей рубашкой и голую отнес обратно в дом. Завернул в одеяло и положил в кровать. И потом ждал вместе с Катариной, пока совсем не рассвело. Девочка и мужчина сидели в кухне, а дверь в спальню оставалась открытой. Сегодня тебе не надо идти в школу, сказал он. Генриху и Лоренцу тоже не надо. Он послал Катарину вниз в деревню к своей жене. Велел передать: пусть придет и принесет плотный завтрак на всех. Главное — кофе. Молотый.
Но это было еще далеко не все. Отчаяние не кончилось на этом, так что поневоле задумаешься, откуда только берется так много отчаяния.
А как обстоит дело с задними мыслями? Они тоже никуда не девались, были тут как тут и только ждали своей очереди. Они терпеливы, но как только увидят лазейку, сразу же выскакивают в главное событие и меняют в нем весь ход. Хорошо бы, думал себе Георг, если бы муж красивой Марии не вернулся с войны. Тогда бы он, Георг, взял на себя всю семью и стал бы честным ее главой. И вместе со всеми переехал бы в Ганновер. Но сперва спросил бы каждого по очереди, действительно ли тот хочет переехать. И если нет, то нет. Тогда можно остаться и здесь. Диктатором-то он не был. Но вот только ни за что не остался бы он в этом маленьком домишке на краю долины, нет, там уж точно нет. Обязательно нашлось бы что-нибудь другое. Таковы были задние мысли Георга.
Лоренц догадывался об этих задних мыслях. Но он их отторгал. Этот мужчина был ему симпатичен, действительно симпатичен, Лоренц легко мог представить себе, как проводить с ним время вместе целыми днями. А вот с собственным отцом он не мог бы себе этого представить. Лоренц был словоохотлив, а отец нет. Человек, который каждый день, в том числе и зимой, обливается холодной водой, уж точно не такой, как все. И если такой человек почти никогда ничего не говорит, то его сын мало чего мог себе представить вместе с ним. Он даже не очень представлял, что такой человек любит маму. А с Георгом это представлялось легко. Лоренц внимательно прислушивался к голосу совести: а так ли приятен мне отец, как приятен Георг? Хотя бы раз отец поговорил со мной о каком-нибудь изобретении? Вот ни разу. И никогда не поговорит.
Все это оставалось втайне.
А что разыгрывается втайне, то сильнее, чем действительность. Так, Мария не увидела, что Георг приходил еще раз. А Лоренц поначалу ничего не сказал и делал такое лицо. Молча. Он делал такое лицо, будто ему есть что утаивать. Она стала допытываться, и он в конце концов сознался, что приходил Георг. И тут мать пришла в ярость. Она смахнула посуду со стола, а ночью, когда осталась одна, выпила до дна бутылку шнапса. И рухнула на пол кухни. И Катарина нашла ее там утром. И так далее, ну, про это я уже рассказала. Вообще-то мне надо было бы рассказать эту историю даже три раза подряд. Моя тетя Катэ, когда дело наконец дошло до того, чтобы рассказать, так и сделала: она пересказала мне эту историю трижды, вот буквально подряд три раза, начиная с Лоренца внизу у источника, как он увидел идущего вверх по дороге Георга, потом как Лоренц перед матерью делал загадочное лицо и как мать его допрашивала, как разъярилась, как ночью выпила весь шнапс и как потом она, Катарина, побежала вниз в деревню к бургомистру, а потом снова бегала к жене бургомистра. Она рассказывала все это монотонно до конца, рассказывала, как бургомистр принес голую мать от источника и уложил на кровать, как укрыл одеялом и как услал ее, Катарину, вниз в деревню к своей жене, чтобы та пришла с кофе. И когда моя тетя закончила, она тут же начала сначала, не поставив ни точки, ни запятой, и так три раза подряд. Без комментариев. Мою часть мне пришлось додумывать самой.
О том, что Мария с этого дня не хотела больше жить. И о том, что, если бы она умерла, меня бы не было на свете, потому что Грете, моя мать, тогда еще не родилась. Как же я могла не думать об этом.
Когда Мария снова протрезвела, ей было стыдно. Она не открывала глаза. Она придумала себе отговорку. Она хотела сказать, что якобы видела во сне, будто в Йозефа на войне попала пуля, и она от этого на мгновение обезумела, в этом безумии и выпила шнапс. Но все это было бы слишком глупо. Поэтому она держала глаза закрытыми и притворилась мертвой, силилась подолгу не дышать, но потом не выдерживала. Над ней склонялось лицо бургомистра, она чувствовала запах мяты. Он гладил ее по щекам.
Маленький Вальтер, Лоренц и Генрих стояли у кровати.
— Один из вас должен пойти вызвать врача, — сказал бургомистр, — пусть врач посмотрит, не отравилась ли она чем. Надо будет ей промыть желудок и кишечник.
Генрих должен был побежать вдогонку за Катариной в деревню и сказать почтовому адъюнкту, чтобы тот позвонил врачу. Дескать, он от волнения совсем забыл сказать это Катарине.
