Алексей Поляринов - Пейзаж с падением Икара
— А зритель требует хлеба и зрелищ, и что с того? Я что, теперь должен лепить голых баб из хлебного мякиша?
Мы помолчали. Петру принесли пиво, он взял кружку, хотел отпить, но вместо этого вдруг грохнул ею по столу, разлив пену, и сказал:
— Из-за тебя я проиграл пари. Теперь я должен Наде двадцать баксов. Она знала, что ты откажешься.
— Постой-ка, — сказал я. — Какая Надя? Хромая что ли? Вы все еще встречаетесь?
— Не твое дело. И не смей называть ее хромой. Она тоже хотела включить тебя в список. Но потом махнула рукой и сказала, что ты баран и поэтому все равно упрешься рогами.
— Просто она тайно любит меня.
— Не пори чушь, тебя никто не любит…
— Вот спасибо.
— …потому что ты упрям, ворчлив и нелогичен.
— Чего же ты со мной общаешься тогда? Еще и в долг даешь. И кто из нас после этого нелогичен?
Петр прищурился.
— Я общаюсь с тобой по инерции. И еще потому, что считаю тебя талантливым художником.
— Спасибо за комплимент. Но, прости, не могу сказать того же о тебе.
— Да пошел ты! Я хотя бы умею зарабатывать деньги на своем таланте…
— О чем ты? На каком таланте?
— У меня талант убеждать.
— Как-то неубедительно звучит.
— Ха, ха, ха, очень смешно … а сам-то — у тебя два таланта: живопись и жалость к себе, — и номер два пока лидирует. Сделай одолжение: хоть раз используй свой шанс, езжай в Германию. Перестань ломаться, как девчонка.
— Как девчонка? И я слышу это от человека, который ходит на педикюр!
— Так, давай потише. Я был там только один раз.
— Да-да, конечно, один раз — не педикюр.
Люди в кафе стали коситься на нас. Петр сдавленно рассмеялся, стараясь придать моей фразе статус шутки.
— Прекрати, — прошипел он. — Ты же знаешь, что это Надя меня заставляет. Ей нравится, когда у меня ухоженные ногти.
— Так у тебя же талант убеждать: убеди ее, что грязные ногти — это круто. И нет проблем!
Секунду мы зло смотрели друг на друга, потом от души рассмеялись. Хохот продолжался так долго, что официантке пришлось сделать нам замечание.
— Я тебя ненавижу, — сказал Петр, хихикая, вытирая слезы.
— Да брось! Ты ведь любишь, когда тебя унижают. Иначе ты бы не связался с Надей. Я-то знаю.
Отсмеявшись, Петр серьезно посмотрел на меня — и снова стал жевать свою распухшую нижнюю губу.
— Слушай, ну правда, ну объясни мне, почему ты не хочешь лететь в Германию? Это же отличный шанс!
— Отстань.
— А давай поспорим, — он протянул руку.
— Ой, опять ты за свое, сколько можно спорить?
— Нет, серьезно, давай сыграем в «Идентификацию». И если ты победишь, я от тебя отстану.
— Точно отстанешь?
— Клянусь калиевой селитрой.
Мы скрепили спор рукопожатием. Петр окинул взглядом посетителей кафе и сказал:
— Смотри: кроме нас двоих здесь сейчас сидят восемь мужчин, и все они, в сущности, похожи. Но я точно знаю, что один из них — матрос, и он только что вернулся из затяжного плавания. Можешь определить, кто именно? Ты вырос в семье капитана — для тебя это должно быть легко.
Я осторожно осмотрелся. Все выглядели обычно — джинсы, кофты, свитера. Сперва я растерялся, но, приглядевшись, заметил, что у одного из алкоголиков за барной стойкой лицо не бледное, а наоборот — смуглое. Плюс: на лбу виднелась четкая линия загара — след от фуражки. Я кивнул на него и объяснил свой выбор.
Петр улыбнулся.
— Как всегда читаешь лица? Что ж, здесь ты прав. Но я вычислил его не по загару. Ты видел его походку? Когда он вошел, я сразу заметил, что он слишком широко расставляет ноги, словно идет по палубе — это остаточное явление после затяжного плавания. По походке вообще многое можно сказать — у тебя, например, походка одержимого.
— Гс-с-споди, какая глупость…
— Нет, серьезно. Ты ходишь очень быстро, но при этом нетвердо держишься на ногах, часто спотыкаешься.
— Может, ты еще и будущее по походке умеешь предсказывать?
— Издевайся, сколько хочешь, а я все равно прав. Потому что именно твоя походка выдает тебя. Подумай сам: матрос ходит, широко расставив ноги, ведь он большую часть жизни проводит на качающейся палубе. Для обычного человека море — это отдых, а для матроса — это борьба. Точно так же с живописью: для многих рисование — это ремесло, но для тебя — это проверка на прочность.
— Перестань подлизываться. Какая на фиг проверка? Я не настолько тщеславен, чтобы клюнуть на эти твои дифирамбы.
— То-то и оно, что у тебя нет тщеславия! — Петр ткнул пальцем вверх, словно призывая люстру в свидетели. — В том-то и проблема! Художник без тщеславия — все равно, что хирург без скальпеля. Если бы оно у тебя было, твои картины уже давно висели бы…
— Если скажешь «в Лувре», я тебя ударю. Ногой по лицу.
— … в других хороших галереях.
— А если ты у нас такой эксперт по походкам, тогда скажи мне, кто она? — я кивнул на даму в красном плаще, прошедшую мимо нашего столика и подсевшую к лысому джентльмену в углу. Петр даже не оглянулся на нее.
— Она парикмахер.
— И как, твою м-мать, ты определил это? Она как-то не так виляет попой или ее ноги похожи на ножницы?
— Нет, просто я знаком с ней. Стригся пару раз в ее салоне, — он засмеялся, взял кружку, глотнул пива, поморщился и стал искать взглядом официантку: — Прошу прощения, мадемуазель, вы принесли мне теплое пиво. Но я точно помню, что заказывал холодное.
Официантка посмотрела на него так, словно собиралась ответить: «Я приносила холодное, а вы его сами нагрели!» — но, к счастью, лишь буркнула «простите» и унесла кружку. Петр проводил взглядом ее длинные ноги и снова заговорил со мной:
— Итак, вернемся к нашим енотам: скажи-ка, почему тебя так обидела моя теория походок?
— Не знаю. Наверно потому, что я подумываю бросить живопись.
Петр снова засмеялся, обнажив свои идеальные зубы.
— Чего смешного-то? — спросил я.
— Ты просто ходячее клише!
— В смысле?
— Сколько лет я тебя знаю? Шесть? Восемь? Ты постоянно нудишь, что хочешь все бросить. Старая песня. Ты как тот ленивый разжиревший муж: он устал от жены, но никуда не уходит, потому что это слишком накладно; да и некуда идти.
(Я хотел рассказать Петру, что разучился рисовать; что уже год моя рука вместо лиц выводит рожи. Что мне снятся кошмары, в которых я отчаянно прячусь от человека в красной майке. Я хотел признаться во всем, но передумал. А смысл? Ну что он мне скажет? «Держись, друг»? «Это пройдет»? Тьфу! Детский лепет.)
— Знаю-знаю, — сказал я. — Здесь проблема в другом: раньше я брался за кисть из гордости, потому что думал, что отражаю суть вещей, потом — просто от скуки; а теперь — надоело. И не надо хихикать, я серьезно. Вот, взгляни на Икара, — я кивнул на картину. — Брейгель был катастрофически прав: не важно, какие ты создал крылья, потому что результат один: утонешь — а всем будет плевать.
Петр покачал головой.
— Ох, как же тебе себя жалко. Бедный ты бедный.
— Иди в жопу.
— Пойми: самое опасное для художника — стать философом. К тому же именно эта картина и опровергает твои слова. Потому что она натолкнула тебя на мысль о незамеченном подвиге — а значит, она все-таки обладает силой, в ней зашифровано послание. В этом ведь суть искусства: оно превращает путаницу в узор.
— Не совсем так. Оно создает иллюзию узора — и только. Путаница никуда не исчезает.
Петр отмахнулся.
— Те же китайцы — только в профиль.
— Яйца.
— Что?
— Правильно говорить: «те же яйца», а ни «китайцы».
— О Господи, хватит занудствовать! Слушай меня ушами, потому что я устал повторять: мне — неинтересно — твое — нытье!
— За что я тебя уважаю, так это за чуткость, — сказал я.
— Чуткость — бабская черта характера, — отрезал он. — Нет, серьезно, сам подумай: даже если ты сожжешь мольберт и перестанешь заниматься экспертизой картин, — хотя, по-моему, у тебя кишка тонка, — чему ты хочешь себя посвятить? Ты ведь ничего не умеешь. С твоими навыками только в маляры возьмут.
— А почему нет? Стану маляром. Как Том Сойер.
— Нет, не станешь.
— Почему это?
— Да ты ни дня в своей жизни не работал по-настоящему! Кроме того, ты слишком брезгливый.
— Думаешь, что так хорошо знаешь меня?
— Ага.
— А давай поспорим, — я протянул руку и кивнул на картину. — Брейгель будет свидетелем.
— На что спорим?
— Хм… если я проработаю маляром неделю…
— Месяц.
— Хорошо. Если я месяц буду марать стены и заборы, ты простишь мне все мои долги.
Петр закатил глаза, подсчитывая сумму, покачал головой.
— Цифра большая. Особенно учитывая случай в Питере в 2003-м. Я ведь оплачивал твоего адвоката.
— Боишься проиграть? — спросил я.
Он хмыкнул и пожал мою руку.
— А если я выиграю… пардон: когда я выиграю, ты проведешь для моих студентов десять лекций…
— Пять.
— Хорошо. Пять лекций на тему «Экспертиза и определение подлинности».
— Подожди-ка, я не понял: какая тебе выгода от того, что я проведу эти лекции?
