Всеволод Бернштейн - Эль-Ниньо
Сопоставьте масштаб: повышение температуры воды на несколько градусов в дальнем уголке мирового океана — и две рухнувшие империи на разных концах света. Сотни тысяч, а может, и миллионы погибших. Почему так происходит? Этот вопрос задавал несчастный китайский император, предпоследний в династии Тан, и этот вопрос зададим мы. Скажу сразу, за тысячу лет мы ненамного продвинулись в поисках ответа.
Есть версия, что ослабление апвеллинга происходит из-за того, что в восточной и центральной части Тихого океана периодически происходит перераспределение гигантских масс воды, их смещение друг относительно друга. Это не похоже на океанские течения, как мы их привыкли понимать, это напоминает скорее смещение тектонических плит в земной коре. В чем причина такого смещения? Нет ответа. В чем причина того, что с каждым разом это происходит с разной интенсивностью? Нет ответа. Почему, в конце концов, это вызывает такой масштабный, глобальный отклик? Нет ответа. Похоже, что от мудрецов империи Тан мы отличаемся лишь умением формулировать вопросы. Медленно, ступенька за ступенькой, поднимаемся мы по лестнице причин и следствий, преодолев одну ступеньку — обнаруживаем другую, более высокую. Причины и следствия, причины и следствия…»
Декан Цагин вздохнул, снова снял очки и прикусил дужку — сигнал к началу лирического отступления.
«Возможно, эта лестница поднимет нас в заоблачную высь, и мы столкнемся с причиной, Причиной с большой буквы, о которой мудрецы империи Тан знали без лабораторных экспериментов и флотилий научно-исследовательских судов. Или же эта лестница не приведет нас никуда. Она окажется бесконечной, закрученной в спираль, как лента Мебиуса.
Возможно, нам не хватает широты взгляда, мы видим перед собой лишь лестницу со ступеньками, а надо видеть мир, во всей его красоте и сложности, мир, где бушуют стихии, а не царствуют формулы. После крушения империи Тан прошла тысяча лет, у современных людей есть технологии, мощные машины, есть оружие, способное многократно уничтожить планету Земля. Казалось бы, в наше время можно уже не оглядываться на стихии, сбросить их со счетов. Но это не так, друзья мои. Мы лучше защищены перед лицом стихий, чем подданные империи Тан, но только немногим лучше. А кое в чем даже более уязвимы, чем они. Это подтверждает пример Чернобыльской АЭС и другие ужасные техногенные катастрофы, с которыми мы столкнулись в последние годы. Поэтому загадку Эль-Ниньо нужно решать. Это наш долг как ученых.
Кто знает, может быть, в этой аудитории сидит сейчас молодой человек, который сможет сделать это?»
Цагин обвел взглядом аудиторию, встретился глазами со мной, и меня словно током ударило.
«Я смогу! Я! Смогу!» Чтобы не выкрикнуть это, пришлось до боли прикусить губы.
Назовите это озарением или как угодно. Все, что сказал Цагин на лекции про майя, китайских мудрецов империи Тан, лестницу причин и следствий — все отпечаталось в моем мозгу, как следы сапог на мокром бетоне. И над всем этим — горящие неоновыми огнями слова: «Это сделаю я, Константин Левшин». Жизнь положу, зароюсь в библиотеках, буду спать по три часа в сутки, ликвидирую все академические задолженности, но я сделаю это. Не ради славы, званий или денег. Я сделаю это ради моей сестренки Нюши, ради матери и отца. Словно принося клятву, я дотронулся до нагрудного кармана рубашки, в котором лежало Нюшино письмо. Я получил его накануне вечером, несколько раз перечитывал, перед началом лекции прочитал еще раз.
Нюше недавно исполнилось восемь лет. До этого она присылала мне открытки, иногда вкладывала свои рисунки в письма родителей. Это было первое настоящее взрослое письмо, которое она написала мне собственноручно. И к тому же без ведома родителей. Листок из ученической тетради в полосочку, аккуратный девчоночий почерк, ни единой помарки. Отличница! Нюша написала мне, что папа ушел от них. Что ей очень грустно без него и без меня, что мама часто плачет. И дальше она спрашивала меня, стал ли я уже ученым, и могу ли я что-нибудь сделать, чтобы папа вернулся, мама перестала плакать, и все опять стало, как прежде. И потом еще про то, что она учится хорошо, на одни пятерки и всего только две четверки. Когда вырастет, она собирается работать в цирке с лошадьми, но, может быть, тоже станет ученой, как я. Точно она еще не решила.
Уезжая поступать в институт, я рассказал ей, что собираюсь стать ученым, что ученые могут все, они как волшебники — творят чудеса, и что я буду одним из таких вот волшебников. Нюша слушала меня с обожанием и восхищением. Еще бы! Я ведь ее старший брат. Я выходил во двор разбираться, если ее кто-нибудь обижал. Я позволял ей посидеть недолго в компании своих одноклассников и послушать песни под гитару. Я брал ее с собой в походы на Байкал. И теперь получалось, что я не оправдал ее надежд. Ее старший брат никакой не волшебник, и даже не ученый, он болтун, троечник, раздолбай и бездарность.
То, что отец ушел, не было для меня новостью. И мать и отец написали мне, каждый от своего имени. Их письма получились похожими. Там было много слов, объяснений, уверений, что они любят меня, что я когда-нибудь пойму и все такое. Оба писали о том, что я должен быть мужчиной. Это меня задело. Зачем надо напоминать, что я должен быть мужчиной? Если бы они не разошлись, разве в этом случае я не должен был быть мужчиной? Я бегло прочел, разорвал оба письма и запретил себе думать об этом. Но потом пришло письмо Нюши. Его я выучил наизусть, не мог с ним расстаться, оно жгло мне грудь сквозь ткань рубашки.
Ну вот, Нюша, я и нашел способ стать волшебником. Я разгадаю загадку Эль-Ниньо, избавлю человечество от страшной беды. Не будут больше по неведомым причинам рушиться государства. Об ураганах, наводнениях и засухах люди будут знать заранее, у них будет достаточно времени, чтобы принять меры, сделать запасы, уехать в безопасное место. Тогда может случиться и еще одно чудо — наши родители снова захотят быть вместе. Ведь в том, что они расстались, есть и моя вина. Я был для них надеждой, а стал разочарованием. Да что говорить! Я для самого себя стал разочарованием, но это в прошлом. Теперь все будет по-другому.
Когда я узнал, что из Калининграда к побережью Перу отправляют траулер с научной группой, то почти не удивился. Все к одному: на дворе 91-й год, после Эль-Ниньо 83-го прошло 8 лет. Завершается полный цикл. Если в декабре я окажусь у побережья Перу — увижу «младенца» во всей красе. Какие еще нужны подтверждения того, что я выбрал верный путь?
В том, что я попаду на «Эклиптику», я не сомневался. Не получилось бы с бумагами, просто пробрался бы на борт и спрятался в трюме. О том, зачем мне надо на «Эклиптику», я не говорил никому, даже Цагину. Не поймет. Это мое дело. Я и Эль-Ниньо. Один на один.
6
Ночь была ясной, только над восточным краем горизонта висела дымка желтоватого цвета. Не серебристая, как бывает в лунном свете, а именно желтоватая, будто это был отблеск огней далекого города. Дымка постепенно сгущалась, обретала очертания и стала напоминать осевшее облако.
На палубу вышел покурить Войткевич. Несколько минут он вглядывался в горизонт, в то место, которое я показал. «Странный туман, — сказал Войткевич. — Никогда такого не видел». Сплюнул за борт и ушел спать.
При слабом ветре туманное облако двигалось. Желтоватые слои наползали друг на друга и перемешивались. Прямо по центру образовался спиралевидный завиток. Появилось уплотнение, сначала бесформенное, однако постепенно, по мере перемешивания слоев, оно стало обретать узнаваемые черты. Можно было различить большую голову, маленькое тельце, свернутое, как запятая. Я будто бы смотрел научный фильм, где в течение пары минут показываются все стадии внутриутробного развития человека. Зародыш уже начал дышать, шевелиться, двигать руками и ногами. Глаза заболели от напряжения, я закрыл лицо рукой, когда убрал ладонь — облако было на месте.
Через минуту я барабанил в дверь каюты помощника по науке. Прибылов уже собирался ко сну. Услышав мой рассказ, он со вздохом натянул рубашку, сунул ноги в сандалии и пошаркал за мной на палубу.
— Прохладно, однако! — поежился шеф, когда мы оказались на свежем воздухе. — Ну, что тут у тебя?
— Вон там! — я указал рукой на восток.
— Что там? — Прибылов начал всматриваться, щурясь. — Ничего не вижу.
— Ну как же? Туман! Желтый! Точнее, желтоватый. Очень странный.
Прибылов снял очки. Потом снова надел.
— Ничего не вижу. Вообще ничего.
— Как же так!? — растерялся я.
«Конечно, он же близорукий, да вдобавок темно,» — мелькнуло в голове.
— Подождите-ка! — у противоположного борта ближе к корме копошились темные фигуры. Приглядевшись, я узнал неразлучную парочку — рыбмастера и рефмеханика, они налаживали снасти для ловли кальмаров. Я сбегал и привел Фиша.
