Харуки Мураками - Вампир в такси
До сих пор, слыша слово «бедность», я вспоминаю ту узкую треугольную полоску земли. Интересно, что за люди живут сейчас в том доме?
В год спагетти
1971 год был годом спагетти.
В 1971 году я варил спагетти, чтобы жить, и жил, чтобы варить спагетти. Для меня парок, поднимавшийся из кастрюли, был предметом гордости, а томатный соус, томившийся на медленном огне, – объектом вожделения.
Я приобрел алюминиевую кастрюлю такого размера, что в ней можно было искупать немецкую овчарку, обзавелся специальным хронометром для поваров-профессионалов и кулинаров-любителей, в супермаркете, куда ходят за едой иностранцы, набрал разных специй с мудреными названиями, в книжном магазине отыскал специальную книгу о спагетти, купил дюжину помидоров.
Запахи чеснока, лука, растительного масла и еще бог весть чего распадались на атомы и разлетались по воздуху, а потом, соединившись в полной гармонии, заполняли каждый уголок моей комнатки на шесть татами[28]. Амбре получалось, как в древнеримской канализации.
Это было в год тысяча девятьсот семьдесят первый нашей эры, в год спагетти.
Вообще-то я готовил и ел спагетти в одиночку. Иногда, правда, случалось и разделять с кем-нибудь это удовольствие, однако одному их поглощать мне нравилось куда больше. Считаю, что спагетти – блюдо, которое человек должен есть в одиночестве. Почему? Не знаю.
К спагетти всегда полагался чай и салат. Я насыпал в чайник три ложки черного чая и готовил салат, состоявший только из латука и огурцов. Аккуратно расставлял все на столе и, искоса поглядывая в газету, не спеша, в гордом одиночестве, съедал спагетти. Этот обряд продолжался с воскресенья по субботу, после чего наступало новое воскресенье, а с ним – новый виток спагеттиедения.
Когда я одиноко сидел за тарелкой спагетти, мне казалось, что сейчас раздастся стук в дверь и кто-то войдет. Чаще всего такое чувство посещало меня в дождливые дни после полудня.
Всякий раз это были разные люди. Когда незнакомец, а когда – человек, мне известный. То девчонка с такими худыми ногами, что смотреть было страшно (в школе я назначил ей свидание, одно-единственное), то я сам, каким был несколько лет назад. Или Уильям Холден вместе с Дженнифер Джонс[29].
Уильям Холден?
Но никто из них не вошел ко мне. Они в нерешительности топтались у моей двери и уходили куда-то, так и не постучав.
А за окном – дождь.
Весна, лето, осень... Я все варил и варил спагетти. Словно брал за что-то реванш. Варил их, как преданная одинокая женщина пачками бросает в печь любовные письма от бывшего ухажера. Слепил в миске из отпечатавшихся во времени теней немецкую овчарку, бросил ее в кипящую воду, посолил. Держа в руках длинные палочки, я ни на шаг не отходил от кастрюли в ожидании, пока кухонный таймер издаст свое печальное «бип».
Спагетти – страшно коварная штука, поэтому я с них глаз не спускал. Они все норовили перевалиться через край кастрюли и затеряться в ночной тьме. Ночь была готова тихо принять их, подобно тому, как тропические джунгли растворяют в вечности разноцветных бабочек.
Спагетти болонезе Спагетти базилико Спагетти с говяжьим языком Спагетти с моллюсками в томатном соусе Спагетти карбонара Спагетти с чесноком.
И еще спагетти, которые не могли похвастаться такими звучными трагическими названиями, потому что в них пошли остатки всякой всячины, завалявшейся в холодильнике.
Спагетти рождались в облаках пара, как водный поток по речному руслу, скользили по склону времен, названному 1971 годом, и исчезали.
Я оплакиваю их.
Спагетти 1971 года.
Телефон зазвонил в три двадцать. Я лежал, вытянувшись на татами, и разглядывал потолок. Зимнее солнце растеклось светлой лужицей как раз на том месте, где я расположился. В лучах декабрьского, 1971 года, солнца я, словно дохлая муха, провалялся на полу несколько часов.
Поначалу я принял этот звук за что-то другое. За обрывок забытых воспоминаний, робко проскользнувший между слоями воздуха. Но звук повторялся раз за разом, обретая форму подаваемого телефоном сигнала, пока в конце концов не превратился в стопроцентный телефонный звонок. Стопроцентный телефонный звонок, заставлявший дрожать реальный на сто процентов воздух.
Не вставая с пола, я протянул руку к трубке.
Звонила одна девица, весьма безликая особа. Девица, которая могла исчезнуть в половине пятого. Бывшая подружка моего знакомого. Хотя знакомство у нас было шапочное. Здоровались при встрече и только. Несколько лет назад они сошлись под каким-то благовидным предлогом и несколько месяцев назад под таким же предлогом расстались.
– Не скажешь, где он? – спросила она.
Я посмотрел на телефонную трубку, скользнул взглядом по тянувшемуся к розетке кабелю. Все в порядке.
– А почему ты меня спрашиваешь?
– Потому что никто мне не говорит. – Голос ее дрожал. – Где он?
– Не знаю. – Я не узнал своего голоса. Она замолчала.
Трубка сделалась холодной, как ледяной столб. Затем в ледяной столб превратилось все вокруг меня. Совсем как в фантастике Дж.Г Балларда.
– Я в самом деле не знаю. Пропал куда-то и ничего не сказал.
На том конце провода послышался смех:
– У него бы на это ума не хватило. Он ведь только горланить горазд и ни на что другое не способен.
Насчет ума она была права. Метко подмечено.
Но говорить, где он находится, было нельзя. Узнает, что это я ей рассказал, – начнет названивать. А мне этот пустой треп ни к чему. В садике за домом я вырыл яму и все в ней похоронил. Выкопать обратно уже ничего не могу. Ни для кого.
– Извини... – проговорил я.
– Ты, наверное, меня терпеть не можешь? – вдруг спросила она.
Я не знал, что ответить. Она с самого начала меня совсем не впечатляла.
– Извини, – повторил я. – Я сейчас спагетти готовлю...
– Что-что?
– Спагетти готовлю.
Я налил в кастрюлю воображаемую воду, чиркнул воображаемой спичкой.
– И что?
Я аккуратно опустил в кипяток воображаемые спагетти, добавил воображаемой соли, поставил на пятнадцать минут воображаемый таймер.
– Не могу отойти от плиты. Боюсь, они к кастрюле пристанут.
Она молчала.
– Их без присмотра и на минуту не оставишь.
Трубка в моей руке опять заскользила к точке замерзания.
– Может, потом перезвонишь? – торопливо добавил я.
– Значит, у тебя сейчас самый ответственный момент?
– Да вроде того.
– Один есть будешь?
– Ага.
Она вздохнула:
– Но мне правда тяжело.
– Извини, что помочь не могу.
– А тут еще деньги...
– Хм-м...
– Я хочу, чтобы он их вернул.
– Извини.
– Значит, спагетти?
– Угу.
Она обессиленно рассмеялась:
– До свидания.
– Пока, – сказал я.
Разговор кончился, лужица света на полу сдвинулась на несколько сантиметров.
Я снова улегся прямо на нее и поднял глаза к потолку.
Грустно думать о пачке спагетти, которая кончилась, не исполнив своего предназначения – вариться вечно.
Сейчас я жалею, что ничего не сказал той девице. Может, и надо было. В конце концов, этот ее парень был так себе. Воображал себя художником, малевал дрянные абстрактные картинки. Никчемный пустомеля. И потом, вдруг она и правда хотела деньги обратно получить?
Что с ней теперь?
Может, ее поглотила тень от половины пятого?
Дурум семолина.
Золотистая мука, которую получают из зерна, растущего на равнинах Италии.
Итальянцы бы, возможно, сильно удивились, узнав, что муке, которую они экспортировали в 1971 году, было «одиноко».
Птица-поганка
Спустившись по узкой бетонной лестнице, я оказался в длинном прямом коридоре, который – наверное, из-за высокого потолка – напоминал пересохшую дренажную канаву. Висевшие на стенах лампы дневного света почернели от густо облепившей их пыли и светили каким-то неустойчиво-зыбким светом, будто проходившим сквозь мелкую сетку. Вдобавок каждая третья лампа не горела. Так что я едва мог разглядеть собственную ладонь. Стояла мертвая тишина. Единственный звук в полутемном коридоре издавали мои кроссовки, монотонно скрипевшие по бетону резиновыми подошвами.
Я прошагал метров двести-триста, а может, и целый километр. Тупо шел, ни о чем не думая. В этом коридоре не существовало ни расстояния, ни времени. Скоро пропало даже ощущение движения. Тем не менее я подвигался вперед и неожиданно уткнулся в стену. Здесь коридор раздваивался – направо и налево.
Т-образный перекресток?
Достав из кармана куртки смятую открытку, я еще раз прочитал, что на ней написано:
«Идите прямо по коридору. В конце будет дверь».
Я внимательно осмотрел стену, но ничего похожего на дверь не обнаружил. Ни следов, что она здесь была когда-то, ни намека, что может появиться на этом месте в будущем. Обыкновенная бетонная стена. Как построили, так и стоит. Ничего примечательного. Нет двери – ни метафизической, ни абстрактной, ни метафорической. Никакой.
