Тадеуш Бреза - Лабиринт
Мы втроем шли медленнее, чем остальные.
- Ах да, - то ли он только теперь вспомнил об этом, то ли намеренно выбрал именно этот момент, - отец де Вое просил тебе передать, что завтра будет тебя ждать. Позвони ему с самого утра, чтобы уточнить время.
У меня забилось сердце.
- А что он думает о деле?
Кампилли остановился. Вытер платком пот с лица.
- Ничего не думает. На мой взгляд, он пока что пробует разобраться в том, что думают другие. И думают ли о нем вообще.
Увидев смущение на моем лице, он немного погодя добавил:
- Мы недолго разговаривали. Встретились вчера в Роте на консультативном заседании. Но в одном отношении я могу тебя успокоить: он твердо хочет тебе помочь.
Я не двигался с места. Он взял меня под руку и легонько потащил за собой.
- Я бы на твоем месте, - сказал он, - не падал духом.
Только-то! Я чувствовал, что больше он ничего не скажет.
Жизненный опыт подсказывал ему, что надо придать мне бодрости именно в такой, а не в большей дозе. Быть может, даже не опыт, а инстинкт, регулировавший подобные вещи. И правильно.
Но я сказал себе это только позднее, уже очутившись в воде. Я ожидал большего, поэтому в первый момент отпущенная мне доза показалась недостаточной и неопределенной. Однако она произвела действие. Нелепо было думать, что задачу можно решить с одного раза. Я все отчетливее понимал это. Завтрашний вызов к де Восу стал приобретать значение. И все большее значение после того, как я основательно это обдумал.
VIII
Отец де Вое на этот раз принял меня у себя. Молодой иезуит из дежурной комнаты, которому я доложил о себе, указал мне, где находятся лифты, и, видя, что я растерялся и не знаю, куда идти, вышел из-за своего окошечка и проводил меня. Я поднялся на пятый этаж и снова заблудился. Довольно долго я блуждал по лабиринту бесконечных, ярко освещенных коридоров, пока наконец не очутился перед нужной дверью. На ней значился тот номер, который я искал. Я не сразу постучал. У меня сильно билось сердце, и я хотел сперва успокоиться. Дверь была окаймлена широкой дубовой рамой. Справа, на высоте замка, ее пересекало своеобразное устройство, состоящее из десятка кнопок и маленьких табличек. Дожидаясь, пока у меня пройдет сердцебиение, я принялся их разглядывать. На табличках за слюдяной пластинкой виднелись отдельные слова: библиотека, трапезная, часовня, терраса, аудитория, зал 1, зал 2, зал 3 и так далее. На последней, нижней табличке я прочел надпись:
"У себя". Она слегка светилась. Кнопка возле нее была вдавлена. Я постучал.
Дверь приоткрылась. На пороге стоял отец де Вое. Увидев меня, он молча отступил в сторону, чтобы дать мне пройти. На этот раз он мне показался еще меньше ростом-возможно, потому, что комната, куда он меня ввел, была огромная, с высоким потолком. Заметив, что я не двигаюсь, он дотронулся до моего плеча, а потом указал на кресло, стоявшее в глубине, возле письменного стола. Я подошел к креслу, но не сел. Тем временем отец де Вое притворил дверь. Движения его были такие медленные и осторожные, словно он закрывал крышку драгоценной старинной шкатулки, а не самую обыкновенную дверь. Только теперь он поздоровался со мной-пожал мне руку, вернее, быстро к ней прикоснулся. И снова, не произнося ни слова, указал на кресло, приглашая сесть. Я сел. Тогда и он занял место за письменным столом.
Молчание тянулось несколько минут. Я должен был что-то сказать и чувствовал, что не могу начать с общепринятых, банальных фраз. От фигуры священника веяло важностью.
Обиходные пустые слова его бы оттолкнули, следовало сразу приступить к делу. Проще всего было бы задать вопрос, имеющий прямое к нему отношение. А именно: что отец де Вое думает, составил ли уже мнение. Или что-то в этом роде. Мне не удавалось перехватить взгляд отца де Воса. Он смотрел в мою сторону, но глаза его были прикованы к моему плечу или к какой-то точке на стене позади меня.
- Я вам очень признателен за то, что вы пожелали вызвать меня, - сказал я наконец.
Он кивнул головой и ничего не ответил, видимо ожидая продолжения. Тогда я начал наобум:
- Побывав у вас, отец, я потом много размышлял о том, не пропустил ли я какого-либо существенного обстоятельства дела.
Мне кажется, не пропустил. Но может быть, я ошибаюсь. В таком случае буду благодарен за любые вопросы.
- Спасибо. Я понимаю.
Снова тишина. Но более терпимая. Не столь безгранично пустая. Священник де Вое теперь перевел взгляд на письменный стол, заваленный книгами, тетрадями, листочками бумаги. Потом, словно желая навести порядок в своем сложном хозяйстве, он прикоснулся к одному предмету, к другому, причем так осторожно, как будто располагал их по местам с точностью, рассчитанной до миллиметра. В действительности он что-то искал. Найдя наконец нужный листок, он положил его перед собой так, как хотел-ровно и аккуратно, - и наклонился над ним.
В этот момент зазвонил телефон. Отец де Вое взял трубку. Он держал ее на большом расстоянии от уха. В трубке что-то быстро застрекотало. Продолжалось это довольно долго. Отец де Вое не шевелился. Я не отрываясь смотрел на его небольшую седую, красиво вылепленную голову. Если бы он не держал в руке трубку, могло бы показаться, что вот такой, как есть, усталый и вместе с тем внимательный, он выслушивает в исповедальной чьи-то признания. Наконец голос в телефоне замолк. Ждал.
Священник де Вое ответил:
- Нет. Теперь не могу. Я занят.
Он положил трубку на место. Снова склонился над листком бумаги. Прежде чем он его изучил, вторично зазвонил телефон.
- Хорошо. Иду.
Отец де Вое извинился, что покинет меня на минутку. Я тоже встал, чтобы размять ноги. Но тут же почувствовал себя неловко оттого, что нахожусь один в комнате, а на столе лежит бумажка с заметками, вне сомнения касающимися моего дела. Я подошел к двери и выглянул в коридор. Отец де Вое медленно прохаживался там в обществе довольно рослого священника, и тот вполголоса что-то разъяснял внимательно слушавшему, слегка сутулящемуся де Восу. Я думал, что они исчезнут за поворотом, но, дойдя до конца коридора, они повернули назад. Когда они подошли ближе, я предложил отцу де Восу подождать его в коридоре, пока он у себя в комнате продолжит разговор со своим собеседником. Де Вое отказался.
- Зачем же. Пусть вас это не смущает. Пожалуйста.
Он отворил дверь. Я вернулся в комнату. Теперь я имел возможность разглядеть ее внимательнее. Справа, за занавесками, отгораживавшими целый угол, стояла железная кровать и рядом с ней-большой, вмурованный в стену умывальник. Занавески были раздвинуты посредине. У противоположной стены тоже висела занавеска, заслоняющая пюпитр со скамеечкой для молитв. Над ним дешевая литография с изображением какого-то святого, приколотая к стене кнопками, обтрепанная по краям, вся в пятнах. Чуть подальше двустворчатые книжные шкафы. И наконец окно. Я выглянул и увидел ту самую высоченную стену, которую рассматривал из окон приемной, но здесь ландшафт был более широкий-ведь смотрел я теперь с верхнего этажа.
Терраса с висячим садом. Глядя снизу, я мог бы об этом только догадываться; теперь я стоял как раз напротив террасы и видел деревья, кусты, беседки, бюсты и маленькие, изящные фонтаны. Все это уместилось на крыше одного крыла дворца. Я недолго восхищался этим чудом архитектуры, так как возвратился отец де Вое.
Он еще раз просит его извинить и склоняется над листком. Я отхожу от окна, иду на свое прежнее место и мельком бросаю взгляд на листок. Безусловно, это вопросник. Я не уверен, касается ли он меня. Если да, то беседа может затянуться.
Вопросник с виду очень подробный. Весь листок исписан бисерным почерком. Но быть может, это не вопросник, а, к примеру, выдержки из разговора со мной. Заметки, относящиеся еще к первой встрече, а вовсе не список вопросов, заготовленных впрок.
Увидим. Священник де Вое складывает руки, словно для молитвы, и опускает их на свой листочек.
- Вы мне говорили, что ваш отец плохо себя чувствует, - начинает де Вое. - Меня это огорчило.
Я повторил то, что уже сказал во время первою посещения: отца мучают приступы астмы, особенно частые, когда он бывает утомлен или взволнован. Тогда ему трудно разговаривать, он становится раздражительным, напрягает голос, отчего его состояние еще больше ухудшается. Поэтому он и решился послать меня сюда. Рассказывая все это, я мысленно упрекал себя за то, что слишком обстоятельно отвечаю на вопрос, заданный из чистой вежливости. К тому же я не был уверен, правильно ли поступаю, не говоря священнику де Восу всей правды. Отец советовал мне ничего от него не скрывать. Однако у меня не хватило духу признаться, что астма, как она ему ни докучала, не удержала бы его от поездки. Унижения, ожидавшие отца в Риме, страшили его куда больше, чем приступы болезни. Священник де Вое вь1ждал, пока я кончу, после чего задал следующий вопрос, тоже связанный со здоровьем отца. Из этого второго вопроса я понял, что священником де Восом движет нечто большее, чем светская любезность.
