Терри Сазерн - Блистательный и утонченный
Таким образом, в канун слушания его дела Большим жюри присяжных он провел целый вечер в публичной библиотеке, изучая процессы Большого жюри, статьи закона, имена, жизни и персоналии судей, обвинителей и других гражданских и судебных чиновников, пролистывал подшивки газет, журналов, юридические записи, поглощая все, что имело какое-то отношение к ситуации.
Еще до того, как вечер закончился, он сам даже успел ознакомиться с планом здания Учетных записей, и теперь, когда он стоял снаружи, заслоняя от света глаза, в 10.20, ровно за десять минут до назначенного по расписанию собрания Жюри, он с неподдельным интересом осматривался вокруг, в уме проверяя точность подробных описаний, прочитанных накануне. С близкого рассмотрения здание казалось бесформенной вытянутой белой гипсовой массой, неглубокой и поверхностной, за исключением дальнего конца, где одна короткая секция была словно отброшена прямо в небо, и казалось, она целиком исчезала вдали, оставляя только лишь структуру, болезненный глянец в полуденной жаре. Больше, чем что-то еще, это современное здание напоминало огромный неизвестный мавзолей.
За пять минут доктор прошел половину фронтальной части здания, вслушиваясь в эхо от своих шагов, отдающееся в монастырском куполе, вошел в главную дверь и оказался внутри огромной, восьмиугольной приемной. Температура воздуха здесь, словно в кондиционированном кинотеатре, была освежающей. Сверху вниз шли бессчетные тонкие панели застекленной крыши, белоснежные стены, пол из зеленого сланца, а в центре огромной комнаты, эффектно и привлекательно, красовалась кабинка, тоже восьмиугольная, с надписью «Информация» на каждой из сторон и полностью сделанная из алюминия. Стоя прямо у входной двери, доктор измерил взглядом комнату в длину. По окружающим стенам располагались стеклянные двери, три на каждой из восьми сторон, ведущие, как было известно доктору Эйхнеру, в различные судебные палаты, бесшумно открываясь и закрываясь в обоих направлениях.
Усвоив увиденное, он направился прямиком к бюро информации и без единого слова продемонстрировал свой вызов в суд. В кабине сидел бледный старичок в костюме из жатой ткани и читал карманную книжку, которая лежала прямо перед ним на металлическом прилавке. Старик сначала взглянул на вызов, затем, с неким налетом раздражения, вероятно, рассерженный на такую немногословность, на самого доктора. В свою очередь, сохраняя подчеркнутое молчание, он вернул доктору вызов и просто ткнул пальцем на стрелку-указатель, рядом с одной из дверей, на которой, как и на вызове, было написано: «16-й округ, 8-я сессия». Доктор Эйхнер не ожидал увидеть здесь эти указатели, очевидно, недавние инновации, поскольку в описании здания о них ничего не упоминалось, так что на мгновение он был захвачен врасплох.
— Хорошо, — затем произнес доктор, получив вызов обратно в руки и собравшись было уходить, но на миг остановился, поскольку его посетила запоздалая мысль, и дружески заговорил со стариком, который уже снова углубился в свою книгу.
— Это сессия судьи Фишера, не правда ли?
— Судьи Торнтона Фишера? — сказал тот, поднимая маленькую седую голову. Он с хитрецой посмотрел на доктора, как будто подозревая ловушку, и медленно, закрыв глаза, покачал головой. — Не судьи Фишера, — монотонно сказал он, но тут же продолжил более милостивым тоном: — Судьи Фишера здесь больше нет. — В его голосе слышалась завершенность и раздраженная грусть, и он тут же вернулся бы снова к своему чтиву, однако от доктора Эйхнера не так просто было отделаться.
— А тогда где же судья Фишер? — резко спросил тот. — Если в восьмой сессии что-то поменялось, почему об этом не сообщили общественности? Это же обычная практика, не правда ли?
В голосе доктора слышалась такая неподдельная жалоба, что старик наконец поверил, что над ним не подтрунивают. Так что он даже прикрыл свою книжку, перегнулся вперед через алюминиевый прилавок, как будто собираясь по секрету сообщить нечто похабное, и его белое лицо побагровело.
— Он умер, — тихо и жалобно прошептал он, как будто ища сочувствия доктора. Сказав это, почти удовлетворенно, он резко откинулся назад, взял книжку и, держа ее наготове, скучно продолжил: — Позапозавчера. Или, может быть, это была среда. Да, это была среда. Асфиксия от моноксида углерода…
— Да, но почему общественности не сообщили? — нетерпеливо спросил доктор, поскольку времени у него оставалось мало.
— Это было в газетах, — ответил старик, неотрывно и хмуро уставившись на доктора, а затем неожиданно, чисто импульсивно, он сунул руку в карман и резким движением вынул помятый, потрескавшийся бумажник. Медленно и осторожно старик раскрыл бумажник, вытащил сложенную газетную вырезку и начал старательно ее разворачивать. Развернутая, она загораживала собой практически весь прилавок.
Заголовок статьи гласил:
«Трагедия в Вудлоуне»,и ниже:
«Обычный Кадиллак стал палатой его смерти»— Я видел этот заголовок, — с легким сомнением произнес доктор Эйхнер. — Здесь нет никаких указаний, что… — Он оборвал фразу, демонстрируя нетерпение, и целиком прочитал весь абзац.
Он начинался так: «Торнтон К. Фишер, выдающийся гражданский деятель и судья, проживающий в модном округе Вудлоуна, был найден прошлым вечером, скончавшийся от асфиксии, в своем автомобиле». Далее следовали описания обстоятельств трагедии, обнаружения тела и так далее, а под конец резюмировалось: «Друзьям и близким Фишера не известно причин, по которым судья Фишер хотел бы лишить себя жизни».
Доктор Эйхнер не имел привычки читать газеты, предпочитая получать новости из еженедельных обзоров, из периодики, поскольку эти издания описывали события прошедшей недели в закономерной и понятной последовательности, по привычному устоявшемуся образцу. Однако накануне вечером, готовясь к слушанию, он пролистал газетную подшивку недельной давности, чтобы быть в курсе дела. Видимо, двусмысленный заголовок заметки о трагедии, случившейся с Фишером, сбил его с толку, так что он не обратил на это внимания. Закончив чтение, он презрительно фыркнул и отбросил газетную вырезку, теперь уже бесполезную, на внутреннюю сторону прилавка.
— Все еще нет информации, — многозначительно сказал он, — об изменениях в Восьмой сессии! Так кто сейчас заседает?
Старик уныло свернул вырезку, не обращая внимания на доктора. Тот продолжал смотреть, удивляясь, что в этой газетной вырезке кто-то может видеть какую-то пользу. Однако доктор, видимо, был растроган этой фальшивой пренебрежительностью старика, и он вытянул вперед руку и мягко положил на его плечо.
— Я прошу прощения, — сказал он. — Я не хотел вас обидеть. Просто сама подача информации в этой заметке мне показалась такой… такой неадекватной. Я действительно…
— Судья Фишер был хорошим человеком, — сказал тот вызывающе, вздрогнув под рукой доктора, и когда он поднял глаза, в них были слезы. — Хорошим человеком, — повторил он, и казалось, еще немного, и он расплачется от всего сердца.
— Я в этом уверен, — сказал доктор, похлопывая его по плечу. — Я полностью в этом уверен. И я сожалею. — Затем, выдержав скорбную паузу, он продолжил: — Теперь мне надо идти. У меня слушание в Восьмой сессии. — Он посмотрел на часы, было 10.35. — Я был бы вам весьма признателен, если бы вы мне сказали, кто сейчас заседает.
Старик вынул платок и высморкался.
— Судья Лестер, — сказал он невнятно, и доктор, слегка откинув голову назад, наполовину прикрыл глаза и попытался сосредоточиться, припоминая около дюжины других имен, начинающихся на Л.
— Не Лессинг? — рискнул он под конец, с ухмылкой, выражающей его сомнения по этому поводу.
— Судья Лессинг? Судья Том Лессинг в Восемнадцатой окружной уголовной сессии, — сказал пожилой человек с негодованием, но тут же добавил теплым тоном: — Судья Ховард Лестер, — сказал он, отложил в сторону носовой платок и уселся, сцепив маленькие белые руки и лучезарно глядя на доктора.
— В таком случае, я его не знаю, — со всей серьезностью произнес доктор. — Каковы его склонности?
— Как это понимать?! — воскликнул старик.
— Я имею в виду его биографию.
— Судьи Лестера? Он не из нашего штата, — ответил старик неопределенно, — Аризона, Таксон, я полагаю. Таксон, Аризона. Вы говорили, у вас слушание? Сегодня?
— Да. Но, подождите минуту, вы говорили, что судья Лестер из Аризоны? Разве это нормально, что он не из нашего штата? Это же внутреннее дело округа, не так ли?
— Не совсем! — со знанием дела ответил старик. — Не совсем. Судья Фишер, например, родился в Вене. Хотя и американский гражданин. Его мама и папа были урожденные американцы. Его отец — я знал отца судьи Фишера — был в государственном департаменте Вены. Марк Фишер! Великий человек! Маркхам Р. Фишер, — запнувшись, закончил он, и в его словах чувствовалась явная гордость тем, что он знал старшего Фишера.
