Мариуш Щигел - Готтленд
Справа — на чехословацкой стороне — рабочий со знаменем, крестьянка, ученый и чехословацкий солдат, тоже смотрящий назад.
Смельчаки начали перешептываться, что Сталину все лезут в задницу.
Говорили, что одна только его пуговица будет величиной с каравай хлеба.
Высота памятника — тридцать метров, высота Сталина — пятнадцать, всё вместе — десять довоенных этажей. Длина ступни — два метра.
Весь этот гранитный комплекс (совершенно не подходящий к выстроенной из песчаника Праге, но гранит, в отличие от песчаника, продержится столетия) должен быть установлен на холме Летна и составить конкуренцию Пражскому Граду. Своей громадой он призван сокрушать прошлое. Его будет видно со Староместской площади, он станет продолжением Парижского проспекта и Чехова моста.
Чтобы такого Сталина воздвигнуть, потребуются двести шестьдесят гранитных блоков, каждый размером 2x2x2 метра.
Карьер со столь мощными стенами, чтобы из них можно было вырезать подобные блоки, к тому же одинакового цвета, отыскали поистине чудом.
Двум архитекторам, помогавшим Швецу — супругам Штурсам, — надлежало разработать способ, как рыхлый песчаный холм приспособить под такой колосс.
Они решают заполнить холм изнутри гигантскими бетонными блоками, которые образуют некие подобия подземных залов.
Свои первые опасения по поводу памятника народ выражает через два года после объявления конкурса. Эскизы, макеты и рисунки Швеца были выставлены на всеобщее обозрение — состоялось обсуждение «нового сокровища Праги».
— Боюсь, фигуры издалека будут сливаться, и Сталина будет недостаточно хорошо видно.
— Почему замыкающие ряд фигуры смотрят назад? Не слишком ли это авангардно?
Сомнения граждан множатся.
— Они оглядываются из идейных соображений, — отвечает Швец. — Их задача: обеспечение мирной жизни, защита. Но из композиционных соображений тоже: памятник со всех сторон, в том числе и сзади, должен смотреться красиво — не солдат же со спины показывать.
— Скажите, товарищ, почему вы как художник на своем памятнике именно так хотите защищать наш народ?
— Защита с тыла нужна, чтобы тем, кто в первых рядах, было спокойнее, — объясняет скульптор.
Впоследствии будут говорить, что фигуры за Сталиным — очередь за мясом.
Многие не желают сдаваться. «Нас беспокоит подобный символ. Это не радостное и верное изображение, а какой-то склеп» (четыре подписи в книге отзывов о выставке).
«Кого ведет тов. Сталин? Люди за ним буквально ползут, будто под какой-то стеной. Проект нужно уничтожить и объявить новый конкурс».
«Монумент получится безвкусный. Проекту одного из величайших гигантов истории следует посвятить больше внимания».
Отакар Швец еще не знает, что попал в западню.
Позировать для памятника должны были статисты со студии «Баррандов».
Впоследствии поговаривали, что мужчина, изображавший Сталина, допился до смерти. Никто не знал его фамилии — вся Прага звала «Сталиным», и его психика этого не выдержала.
Швец и Штурсы лепят модели из глины. Поочередно: сначала метровую, потом трехметровую.
Партия и правительство наблюдают за Швецем. Запротоколированные высказывания на его счет во время встречи властей со скульптором 4 января 1951 года занимают двенадцать машинописных листов.
Фигура Сталина не возвышается над остальными! Премьер Запотоцкий говорит, что уже в глине должно быть видно: это памятник героическому, отважному человеку. «Видимо, автор в процессе работы начинает бояться собственных мыслей», — добавляет он.
Восемь министров и премьер спорят: укоротить фигуры за Сталиным или поднять вождя на дополнительный постамент.
Памятник ни в коем случае не должен издалека напоминать саркофаг!
Фигуры за Сталиным слишком декоративные.
Неужели автор не в состоянии основательнее заняться своим делом?
Почему он не хочет лепить глиняные модели и показывать их властям?
В заключение премьер констатирует, что Отакар Швец боится собственного памятника.
Сам скульптор всего этого не слышит. Его с помощниками пригласили на встречу только спустя сорок пять минут. Сначала объяснения дает архитектор Штурсова: фигуру Сталина не поднимали намеренно, ибо в таком случае его оторвали бы от народа, а ведь он ведет народ и сам из него вышел.
Швец объясняет, что, если Сталина — согласно желанию членов правительства — сделать выше всех остальных, у памятника будет два разных масштаба. «С художественной точки зрения это недопустимо», — говорит он.
Правительство покупает ему более просторную мастерскую, прежняя становится слишком тесной. Представители партии теперь прямо здесь будут проводить совещания.
Они приходят с собственными перочинными ножами.
Каждый раз вонзают их в глину и обрезают головы фигур за Сталиным.
Один из тех, кто орудует перочинным ножом, — министр, который существовавшее прежде мнение, будто Монблан является самой высокой горой в Европе, назвал «пережитком реакционного космополитизма».
Второй, самый оголтелый, — профессор Зденек Неедлы, автор «Всеобщей истории музыки». Он занимался историей искусства и даже был демократом. Во время оккупации нелегально бежал в Москву и стал там профессором. Вернулся, чтобы в социалистической Чехословакии сделаться теоретиком всего, что только можно.
В 1951 году он — министр школ, науки и искусства. Пишет знаменитое эссе о новом искусстве и любви. «Мужчины и женщины будут и впредь любить друг друга, — предрекает он, — но мы ожидаем, что при социализме они, как и свойственно рабочему классу, будут любить друг друга еще больше и лучше, ибо им чужда будет вся эта фальшь «“несчастной любви” и аморальность — грязь, которой замарана буржуазная эротика».
Неедлы, к примеру, терпеть не может то, чем славилась Чехословакия до войны, — авангардное фотоискусство. Когда на снимках Росслера двадцатых годов он видит тень или дым, запечатленные без какой бы то ни было связи с контекстом, то впадает в ярость.
(После смерти Сталина Неедлы скажет, что отныне чешский памятник говорит об Отце Народов самое важное: Сталин живет вечно.)
Через четыре месяца после первой выволочки власти снова вызывают Швеца на ковер. Это повторяется в 1952-м, 1953-м и 1954 году.
Проходят четыре года, над гранитными блоками уже давно трудятся каменщики, стоят строительные леса и подъемный кран, а автору все еще рекомендуют «смягчить и изменить силуэты некоторых фигур, дабы они не производили впечатления деспотических». Швец водит в мастерскую женщин, пьет с ними.
И является для дачи объяснений.
За год до открытия памятника его жена, не выдержав, открывает газ.
Швец находит ее мертвой в ванне.
Возникают новые сомнения, к которым, к счастью, скульптор не имеет никакого отношения. Получается, что каменный Сталин пришел в Прагу, встал над рекой и смотрит на прекрасный город. Однако пришел он с востока, так почему же тогда стоит на западном берегу?
Если он вошел в город, то должен бы остановиться у реки, но к самому городу задом. Так что, видимо, все-таки не вошел.
Если не вошел, то, возможно, уходит?
Но по какой причине?
Что ему не нравится в социалистической Праге?
Он только-только перешел Влтаву и уже поворачивает назад?
Почему он смотрит на восток?
А может, он вошел и просто так, ностальгически, смотрит назад?
Из сотен страниц, которые печатаются в связи с памятником на чехословацких пишущих машинках, а потом утаиваются, следует, что умножение сомнений — это бег по дорожке с неизвестной финишной чертой: никто не в состоянии предвидеть, когда и как бег закончится. А каждое утверждение может мгновенно превратиться в свою противоположность.
Стоит весна 1955 года, со дня смерти Сталина прошло уже более двух лет.
Памятник откроют 1 мая. Составлен акт о закладке, где на семнадцати страницах говорится не только о том, что отныне Отцу Народов принадлежит власть над Прагой. В акте подчеркивается, что Сталин «смотрит на Вифлеемскую часовню».
Небывалый случай в коммунистическом обществе.
В этой часовне Ян Гус читал свои проповеди. Коммунистическая пропаганда присвоила себе религию: Гус был революционером, гуситы — первой коммунистической организацией, а их разбойничьи набеги — всего лишь бескорыстное подстрекательство местного населения к борьбе с феодализмом.
Теперь между Сталиным на Летне и священником Гусом в часовне на Вифлеемской площади протянется практически зримая красная нить.
Скульптор знает, что с эстетической точки зрения его памятник уродлив — слишком огромен и помпезен.
Знает, что памятник не нравится властям, но, правда, по другим причинам. Власть из отвращения к Швецу теперь общается с ним только через Штурсов.
