Фелисьен Марсо - Капри - остров маленький
— О! Нет, — отмахнулась она. — Статьи…
И она взяла свое вязание. Она много вязала. Для бедных. Детские распашонки, шерстяные жилеты.
— Сыграем партию в шахматы, Дуглас? — предложил Сатриано.
— Охотно.
На самом деле Форететнера звали Эрнест. Почему он называл себя Дугласом? Правда, бывают люди, которым не нравится имя Эрнест.
Они сели за стол Теперь оттуда, где они расположились, слышалось только легкое скольжение фигур. Или голос Сатриано:
— Ну-ка, сударь!
Или еще:
— Черт возьми, господин Дуглас.
Или вздох госпожи Сатриано.
Или шелест газеты, которую Андрасси развертывал и свертывал.
— Пожалуйста, что означает: braccianti?
— Сельскохозяйственные рабочие, — отвечал Сатриано.
— Как? — мило комментировала графиня. — Прожив более четырех месяцев в Италии, вы еще не знаете такого употребительного слова?
Андрасси с упреком посмотрел на нее.
Четыре месяца в Италии? Нет, мадам, четыре месяца лагеря в Италии. Это не одно и то же. В моем лагере не говорили по-итальянски, мадам. Говорили на мадьярском, на русском, на идише, на ломаном французском. Но не на итальянском. С какой стати там стали бы говорить по-итальянски? Лагерь предназначен не для итальянцев, мадам. Не без злости, исключительно, чтобы нарушить вялую безмятежность вечера и как бы думая о чем-то другом, Андрасси произнес:
— Я вспомнил одного парнишку в моем лагере, у которого вырывали ногти…
— О! — воскликнула графиня, не переставая вязать. — Бедняга, ему, наверное, было очень больно. Мне нетрудно себе это представить. Зимой у меня ноготь на большом пальце ноги врос в мякоть.
— Вы не должны рассказывать подобных историй при моей жене, — заметил Сатриано ровным голосом, в котором, однако, прозвучали едва заметные веселые нотки. — Она принимает все так близко к сердцу.
Никто, само собой разумеется, и не собирался смотреть на луну.
— Я вам напоминаю, — сказала госпожа Сатриано, — что завтра чай у Ивонны. Мы все приглашены.
— Извините меня, что я пристаю к вам с глупыми вопросами, графиня, — обратился Андрасси, — но как туда нужно одеться?
— Дорогой мальчик! Дорогой городской мальчик! На Капри каждый одевается, как хочет. Можете пойти хоть в плавках.
— А мой синий костюм?
— Нет, это было бы неуместно. Пойдите в том, в чем вы сейчас. Вы знаете свекровь Ивонны, старую княгиню? Не забудьте попросить представить вас ей. А то она обидчивая.
— Я ее очень люблю, старую княгиню, — проговорил Форстетнер добродушным тоном, словно признаваясь в легкой слабости к чему-то вульгарному.
— Кажется, вы ее хорошо знаете, — заметил Сатриано невинно, как бы невзначай.
Форстетнер еще ниже наклонился над доской.
— О! О! Какой коварный ход.
— Вы ее хорошо знаете?
Сатриано настаивал.
— По правде говоря, нет, — еле слышно произнес Форстетнер. — Но она очаровательна, вы не находите?
— В высшей степени, — бесстрастным голосом подтвердил Сатриано.
Миссис Уотсон взяла засаленную тетрадь в черной клеенчатой обложке, которую протянула кухарка, и стала читать. Страницы были запачканы, плохо скреплены и испещрены во всех направлениях цифрами, дабы в конце сложиться — неведомо каким образом — в дважды подчеркнутую общую сумму.
— Это дорого, — заметила Мейджори. — Это очень дорого. Маркиза Сан-Джованни говорила мне…
Страдальческое лицо кухарки исказилось злобой.
— У маркизы Сан-Джованни гости дохнут с голоду! — громко произнесла она.
— Я у нее как-то на днях прекрасно поужинала.
Кухарка понимающе улыбнулась, показывая всем своим видом: дурочка!
— Cipolle, — миссис Уотсон разобрала в тетради одно из слов. — Четыреста лир… Что означает: cipolle?
Кухарка начала изображать двумя руками, будто она что-то чистит, затем, что вытирает глаза.
— Картошка? — спросила Мейджори.
Кухарка покачала перед собой указательным пальцем, нарисовала в пространстве несколько маленьких кружочков и снова вытерла глаза.
— Лук?
Теперь не понимала кухарка… Тогда Мейджори стала показывать, что чистит, вытирает глаза. Наконец они поняли друг друга, но Мейджори, утомившись, дальше проверять не стала. Отчитавшись, кухарка вышла, а Мейджори взяла табурет, открыла шкаф, встала на табурет. На верхней полке шкафа, над платьями, находилась коробка от шляпы, в ней лежала бледно-голубая с сиреневым оттенком шляпа, а под шляпой — конверт. В конверте — бумажка, одна-единственная — светло-зеленый чек. Стоя на своем табурете, миссис Мейджори некоторое время рассматривала чек. Затем подняла глаза, что-то прошептала.
— Две недели, — наконец проговорила она более отчетливо. — Я могу продержаться только две недели.
Затем громче, ошеломленно:
— Две недели?
В комнате горела только одна лампочка, распространявшая очень слабый, тусклый свет, отчего лицо миссис Уотсон выглядело еще бледнее, чем обычно, рот — крупнее, а блеск в черных больших глазах — интенсивнее. Она спустилась с табурета и принялась быстро, лихорадочно звонить по телефону. Это была еще примитивная система: ручка, которую нужно крутить, и отвечающий на том конце провода голос — женский днем, мужской — после десяти часов вечера.
— Pronto, это дом графини Сатриано? Нет, нет, не беспокойте ее, я хотела просто поговорить с господином Восом… Господин Вос, да, если он там… А! Его нет… нет, нет, спасибо…
— Pronto, это дом маркизы Сан-Джованни?.. Нет, нет, это бесполезно, позовите, пожалуйста, господина Boca… его нет… о! Правда… нет, нет.
— Pronto…
Голос ее дрожал.
— Pronto, посмотрите, пожалуйста, в баре, нет ли там господина Boca?
— Pronto, извините…
— Всего две недели, всего две недели, всего две недели.
Чета Пальмиро ужинала в гостинице.
— Я не хотел бы наткнуться на Ратацци, — сказал Пальмиро, и в его голосе зазвучали новые нотки, сухие и повелительные.
— У него хватит такта поужинать где-нибудь в другом месте, — возразила жена. — Он всегда был тактичен. Этого у него не отнимешь.
На следующий день, в десять часов утра Ратацци постучал в их дверь. Любопытно — со вчерашнего дня он как бы стал ниже ростом На нем был коричневый костюм, весьма скромный, и темный галстук. Пальмиро в этот самый момент брился, что неким образом облагораживало его: такая пена вокруг подбородка! С ней он выглядел более значительным. Ратацци же не знал, как себя держать.
— Я не знаю, что ты решил, — начал он, старательно выговаривая каждое слово.
И затем быстро, откинув немного голову, робко подняв руку, добавил:
— Конечно же, что бы ты ни решил, все будет правильно.
Затем вкрадчивым голосом:
— Мир ведь так тесен. Я встретил сейчас кое-кого из наших клиентов.
Пальмиро, прервав бритье, но не стирая пену с подбородка, смотрел на него. Госпожа Пальмиро наклонилась к окну, выставив свои огромные бедра в юбке из зеленого бархата.
— Наша дружба ведь всем известна. Еще вчера я обедал и ужинал в обществе твоей жены.
Он колебался.
— Ты понимаешь, это же было так естественно.
— Слишком естественно.
— Тогда, если нас увидят, ты понимаешь, что мы ходим порознь, не разговариваем друг с другом, то могут подумать… И это может нанести вред нашим делам… И на много дней… надолго. Мир тесен. И ты знаешь…
— Я думал об этом, — прервал его Пальмиро. — Войдите!
Вошел коридорный и подал ему пачку сигарет. Американских. Прежде Пальмиро курил только отечественные, они были дешевле.
— Спасибо.
Коридорный бросил любопытный взгляд на мужчин. И вышел.
— Я думал об этом, — повторил Пальмиро. — Сегодня ты пообедаешь где угодно, но только не в «Гатто Бьянко».
«Гатто Бьянко» — ресторан на одной из маленьких улочек.
— Только не в «Гатто Бьянко». Несомненно.
Желая угодить, Ратацци старался говорить тоном бухгалтера фирмы.
— А мы пообедаем в «Гатто Бьянко», — сообщил Пальмиро. — А потом вопрос просто не возникнет. Ты сядешь на пятичасовой пароход.
— Пятичасовой пароход, да, конечно.
Но тут же спохватился.
— Пятичасовой пароход? Но мы же договорились…
— Я передумал.
— Ты должен был заниматься…
— Ты займешься этим вместо меня.
И небрежно:
— Мне нужно несколько дней отдохнуть. Я остаюсь здесь. С Паолой. И мне надо также подумать.
Возникла небольшая пауза.
— Понимаю, — произнес наконец Ратацци.
Он провел пальцем между воротником и шеей.
— Но я приглашен сегодня к маркизе Сан-Джованни.
В этот момент он стал на какое-то время как бы прежним Ратацци, уверенным в себе, с присыпанными тальком щеками, тем Ратацци, который говорил телефонистке: «Если это будет сама графиня, позовите меня. Господину Пальмиро такие дела не по зубам». И все это в присутствии служащих.
